Второе пришествие

Поэтому Введенский слегка удивился, когда ему позвонила секретарша Варфоломеева и попросила немедленно прибыть в институт. Такое случалось крайне редко, и у Введенского возникло недоброе предчувствие. Не нужно быть великим специалистом детективного жанра, чтобы связать два события: публикацию манифеста Бурцева и его, Введенского срочное приглашение посетить институт.

Не ожидая ничего хорошего, он отправился туда. По дороге Введенский размышлял о своем учителе. Не будь его, скорей всего не было бы его книги. Она вышла благодаря двум человекам: Бурцеву, который дал на нее денег, и Варфоломееву, который по сути дела благословил его на ее написание. Ведь поначалу он, Введенский, опасался браться за этот труд, понимая, с каким недоброжелательством его встретят определенные круги. При других обстоятельствах ему, может быть, было бы это глубоко безразлично, если бы он сам не вышел из той же среды. Ведь по сути дела предстояло бросить вызов отцу, которого он любил и уважал. Они подолгу беседовали с Варфоломеевым, иногда их разговоры заканчивались за полночь, когда во всем здании института не оставалось ни души. Они закрывали входную дверь, и некоторое время еще продолжали разговаривать, уже шагая по ночному городу. Один раз на них даже напали хулиганы, хотели обчистить. Но этим бравым ребятам тогда жутко не повезло, ни у Введенского, ни у Варфоломеева денег почти не оказалось. Пришлось довольствоваться крайне слабой добычей, и разочарованными отправиться дальше на поиске новых жертв.

Но что-то теперь будет? Конечно, Бурцев по своему прав, ситуация в стране хуже некуда. Власть совсем оборзела, давит со всех сторон и при этом ворует безбожно. Почти настоящая диктатура. И церковь ведет себя не лучшим образом, тесно сотрудничает с режимом, который прикармливает ее с руки. Это и мерзко, и противно. Но такое в России происходит далеко не впервые, здесь почти никогда не существовало независимого гражданского общества. Склонность к подчинению, рабству просто фатальная. Почти никто не желает быть свободным. Вернее, желают, но таких ничтожное меньшинство, которое никак не влияет на общее положение. И как бы Дмитрий не пыжился, сдвинуть с места этот камень у него не получится. Уж больно он тяжел. И уж подобными выступлениями его не уничтожить.

Секретарша пригласила Введенского в кабинет директора, едва он появился в приемной. Но при этом успела испуганно взглянуть на него, словно это был не сотрудник, а ворвавшийся сюда с большой дороги бандит.

Варфоломеев сидел за столом. Обычно, когда Введенский входил, он тут же поднимался со своего места и шел навстречу ему. На этот раз все было немного по-другому; директор института некоторое время сидел неподвижно и лишь затем, когда Введенский к нему приблизился, встал, чтобы пожать руку. Но рукопожатие было вялым и неуверенным. Раньше он сжимал его ладонь гораздо крепче.

По лицу Варфоломеева Введенский видел, что тот был либо смущен, либо озабочен.

– Садись, Марк - глухим, не привычным голосом проговорил Варфоломеев.
– Знаешь, зачем я попросил тебя приехать?

– Не знаю, - не совсем искренне ответил Введенский.

– Такого у нас еще не было, звонили из администрации президента.

– Надо же, растем, - усмехнулся Введенский.

Варфоломеев с откровенным раздражением посмотрел на него. Ничего подобного за все годы их знакомства не было. И Введенский окончательно понял, что дело плохо, его учитель то ли напуган, то ли очень растерян. А ведь он уже далеко не молодой человек, в его возрасте подобные стрессы опасны. У него и без того с сердцем далеко не все ладно.

– Я бы с превеликим удовольствием отказался бы и от такого роста и от такого внимания.

– Александр Георгиевич, лучше объясните, что все-таки произошло?

– А ты не догадываешься, - бросил Варфоломеев на него острый, как шпага, взгляд.

– Будет лучше, если вы объясните.

– Звонили из администрации президента.

– Это я уже слышал.

– Они возмущены письмом этого, как его Бурцева. Кажется, он твой приятель.

– Да.

– После их звонка я прочитал его текст.

– И что вы об этом думаете?

– Да, причем тут мои мысли!
– почти закричал Варфоломеев.
– Я могу думать все, что угодно. Только это абсолютно никого не интересует.

– Не согласен. Ваши мысли нужны вам, Александр Георгиевич. Они ваша подлинная суть.

Варфоломеев сел так близко от Введенского, что их колени соприкоснулись.

– Речь идет не о моей сути. Или ты не понимаешь, что у этих людей безграничная власть. Им ничего не стоит прихлопнуть наш институт, как таракана на кухне. Тебе неизвестно, что в прошлом году вопрос этот уже поднимался. Якобы ради экономии средств, намеревались закрыть его. Но потом то ли забыли, то ли решили пока это не делать.

– Я действительно не знал ничего об этом. Но почему вы ничего мне не сказали?

– Не хотел отвлекать тебя от работы посторонними делами. Да и чем ты мог помочь. А только намекни, тут же началась бы паника. А так все были спокойны, все занимались своими делами. Но теперь все иначе, человек, что говорил со мной, не скрывал, что вопрос стоит серьезно.

– А причем тут я?

– В тебе все и дело. Они по сути дела ставят ультиматум: ты должен публично откреститься от этого манифеста.

– И каким же образом?

– Ну, не знаю, написать статью, выступить по телевидению. Кстати, этот человек намекнул, что проблем с эфиром не будет.

– Но я не могу этого сделать, мне самому не нравится этот манифест из-за его чрезмерной резкости, но при этом согласен почти с каждым его словом. Разве у нас не диктатура, разве у нас государство не покровительствует коррупционерам и совершает много других отвратительных вещей. Да мы с вами ни раз говорили на эти темы. А церковь все покрывает своим авторитетом. Ни разу не осудили ни президента, ни правительство.

– Да причем тут все это, Марк! Мы разве сейчас говорим про государство или про церковь. Я пекусь только об институте. Если его закроют, без работы останется почти сто человек, прекратятся важные исследования. Тебе ли этого не знать. Мы все равно ничего не изменим в этой стране. Но, если сохранимся, можем пролить немного света на окружающую нас тьму.

– Став тьмой самим. Если помножить тьма на тьму, будет лишь непроницаемая тьма. И ничего другого.

Варфоломеев в отчаянии взмахнул руками.

– Это демагогия. А я думаю лишь о том, чтобы спасти институт. Все остальное оставляю на потом. Я обращаюсь тебе, Марк: я много сделал для тебя, сделай и ты что-то для меня.

Введенский почувствовал, что попал в западню. Отказать Варфоломеева он по многим причинам не может, но согласиться с его просьбой - тоже. И дело не только в том, что в этом случае он поведет себя нехорошо по отношению к Бурцеву, но и в том, что он предаст самого себя. Он полностью разделяет мнение друга о режиме, другое дело, что не согласен вести с ним непримиримую борьбу, на что нацелен Дмитрий. У него другое предназначение. И еще есть одна причина; из головы не уходит мысль о том, как отнесется к его поступку Иисус. В свое время он не пошел на компромисс, за что и был распят. Самое печальное во всей этой истории - то положение, в которое угодил Варфоломеев. Ему не позавидуешь.

– Александр Георгиевич, я понимаю, что все очень плохо, но я сейчас ничего не могу обещать. Извините меня. Если у вас ко мне нет других дел, я пойду.

– Других дел нет, - потерянным голосом произнес Варфоломеев.

14.

Разговор с Варфоломеевым сильно расстроил Введенского. Он не ожидал такого поведения от своего учителя. Он всегда считал его сильным, уверенным в себе человеком, убежденного в правоте того, что делает. В свое время Варфоломеев пробил создание института, для этого требовался огромный напор, смелость, убежденность в необходимости такой организации. Все это у него имелось в наличии, потому то он и добился успеха, хотя почти никто не верил в такую возможность. В том числе и он, Введенский. Он старался по-возможности перенимать у Варфоломеева эти качества. Во многом, подражая ему, он и принялся за свою книгу. А теперь этот человек сломлен. И для этого оказалось достаточным всего одного звонка из администрации президента. Не слишком ли легко директор сдался? Или он ничего-то не понимает и на самом деле это серьезный повод для капитуляции?