Второе пришествие

28.

Введенского разбудил звонок. До половины ночи он писал, потом еще некоторое время размышлял. А потому заснул лишь под утро. И сейчас хотел только одного - спать.

Он раздраженно буркнул в телефон: "Алло". И сразу же сон слетел с него, как покрывало от порыва ветра, так как он услышал взволнованный голос Веры.

– Марик, мне только что звонила Мария Магдалина. Она очень обеспокоена, просила меня приехать. У них там какая-то буча.

– Что за буча?

– Я не очень поняла. Разговор был короткий. Давай отправимся туда вместе.

– Но меня же не приглашали?

– Думаю, Он только этому обрадуется. Он тебе симпатизирует.

– Почему так думаешь?

– Вижу. Да и Мария как-то мне сказала.

– Хорошо. Заеду за тобой.

– Как ты думаешь, что у них происходит?
– спросила Вера, когда они ехали в направлении дома, где проживал Иисус.

– Как я понимаю, у них происходит примерно то же самое, что и в нашем обществе. Они все сильнее раскалываются на реформаторов, консерваторов, на тех, кто пока не занимает ясной позиции.

– Даже странно, что у них все, как у нас.

– Ничего странного. Вспомни, Евангелий, ведь и там тоже было так. Две тысячи лет, что прошли с тех пор, слишком маленький срок, чтобы что-то кардинально изменилось.

– Даже страшно становится, когда представишь, - две тысячи лет - и все осталось по-прежнему.

– В некоторых вещах - да.

– А что думает об этом ОН?

– Его это обстоятельство сильно тревожит. Я бы даже сказал, что Он обескуражен итогом своей той миссии, того, что проросло из ее корней. Не поверишь, но мне даже показалось, что Он в какой-то степени растерян.

– Это звучит абсолютно неправдоподобно.

– Согласен, но это так.

Вера довольно надолго замолчала.

– Но как мы можем Ему помочь?
– спросила она.

– Точно не знаю, но чувствую, он надеется на это.
– Введенский посмотрел на девушку. - Возможно, сделать это больше некому.

Они подъехали к уже хорошо знакомому особняку. Обычно их встречал Иисус, но на этот раз к ним вышла Мария Магдалина.

– Хорошо, что вы вместе приехали, - сказала она.
– Такого у нас, мне кажется, не было с тех самых событий, когда Йешуа распяли.

– Но что произошло?
– спросил Введенский.

– Послушаете - и все поймете.

Они прошли в зал. Обычно появление Введенского и Веры вызывало всеобщее внимание, однако на этот раз на них даже никто не посмотрел. Только Иисус бросил на вошедших быстрый взгляд - и отвернулся. Он был слишком поглощен совсем другим.

– Вы все были знакомы с моей матерью, видели ее много раз. И не можете не помнить, что никакого шарфа она не носила. Та реликвия, которую завтра доставят в Москву, к ней не имеет никакого отношения. Я хорошо знаю ее происхождение, она появилась при византийском императоре Андронике II Палеологе после того, как тот отменил введенную его отцом Михаилом VIII церковную унию с католической церковью. Андроник преследовал чисто утилитарную цель - укрепить власть местной церкви. И некий монах однажды заявил ему, что знает о существовании этого священного предмета. Он был выставлен на всеобщее обозрение; те, кто прикасался к нему, избавлялись от недугов. Я вам со всей ответственности заявляю: никаких чудес тогда не происходило, это были выдумки и спектакли.

– Что же из этого следует, Йешуа?
– спросил апостол Павел. Он сидел, слегка подавшись вперед, соединив в одну извилистую линию свои кустистые заросли бровей.

– Только то, что мы должны громогласно об этом заявить, что верующих хотят в очередной раз обмануть.

– Но что это даст?

– продолжал настаивать апостол Павел.

– Пора покончить с этой позорной практикой - демонстрацией лжереликвей. Это порождает не веру, а суеверие.

– Может, ты и прав, Йешуа, но сейчас так поступать не время. Позиции церкви ослаблены как никогда. Ты же не собираешься выступать против патриархата?

– Не помню, чтобы он был бы наделен статусом непогрешимых и неприкасаемых. К счастью в православии, по крайней мере, формально он отсутствует. Я намерен в ближайшее время встретиться с Римским папой и потребовать у него отказаться от этой гнусной догмы.

– Я согласен с Савлом, - вдруг вскочил апостол Петр.
– Сейчас не время так поступать. Ты сам однажды сказал про меня, что я камень, на котором воздвигнешь свою церковь. И она воздвигнута. Мы не имеем морального права расшатывать ее основании. Объясни, Йешуа, сколько раз привозили такие реликвии, Ты ни разу не возражал. Вспомни Туринскую плащаницу. Какие вокруг нее кипели страсти. Но ты молчал.

– Тогда я был в другом мире, Петр. А сейчас я в этом. И все совершается всего лишь в нескольких километрах от нас. Мы не можем делать вид, что ничего особенного не происходит.

– А мы не можем допустить, чтобы разрушалась наша церковь, - едва скрывая негодование, возразил апостол Петр.

– А я поддерживаю Йешуа, - громко произнес Иуда Искариот.

– Ты-то хотя бы помолчал, - бросил ему Петр.
– Или тебе снова заплатили тридцать серебряников.

Страсти явно накалялись. Введенский не сводил глаз с Иисуса, но тот пребывал в состоянии нерешительности. Словно бы он не знал, как Ему поступить. Но Марк понимал, что это совсем не так, он намерен настоять на своем. Иначе дальше Иисусу будет сложней проводить свою линию.

– А я поддерживаю Учителя, - произнес апостол Симон Кананит.
– Наша сила в правде, а не в том, чтобы обманывать наивные и доверчивые души.

– А ты подумал, Симон, какое потрясение переживут эти самые души, - бросил ему Петр. Он был довольно высоким и худым, и Введенский впервые подумал, что апостол чем-то смахивает на инквизитора. Тот же огонь в глазах, та же непримиримость в голосе, та же убежденность в своей правоте только на том основании, что это его правота.

– Это не повод для обмана, - возразил Симон Кананит.
– Только правда делает нас правыми и справедливыми.

Введенский вспомнил, что у него было прозвище - Зилот. Вряд ли это случайно, скорей он был приверженцем секты зелотов. И погиб он в той жизни соответственно, по преданию принял мученическую кончину где-то на Кавказе - был заживо распилен пилой.

– Скажи, что я прав, брат Иоанн, - обратился Симон Кананит за поддержкой к Иоанну Богослову.

Тот сидел все время погруженный то ли в собственные мысли, то ли в собственные видения. Обращение к нему заставило его очнуться от них. Он посмотрел сначала на Иисуса, затем на Симона Кананита, потом на всех остальных.

– "Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть", - процитировал он сам себя.

Интересно, он может говорить еще что-то еще, кроме как цитировать когда-то написанный им апокалипсис? Мысленно задался вопросом Введенский. Надо, когда будет возможность, подойти к нему и выяснить. Да и вообще поговорить, если он, конечно, согласится снизойти до общения с обычным смертным. Кажется, он ни разу даже не поглядел на него.