Второе пришествие

– Как нам отсюда выбраться?

Это, в самом деле, более чем актуальная тема, подумал Введенский.

Было такое чувство, что о них забыли. Прошло несколько часов, а ими никто не интересовался. Массивная железная дверь оставалась все так же запертой. Введенский чувствовал: еще немного времени - и он начнет психовать. Пребывать в такой тесноте, в замкнутом пространстве становилось невыносимо. Даже размять затекшие члены и то представляло проблему. К тому же было невероятно скучно. Возникший было острый разговор, не возобновлялся. Кроме отдельных реплик никто ничего не произносил. Иисус сидел погруженный в свои мысли, не обращая ни на кого внимания.

С каждой минутой Введенскому становилось все тревожней. Эта история хорошо не закончится. То, что ими так долго никто не занимаются, плохой признак. Возможно, решают, как их посуровей наказать. И зачем только он поехал с ними? Это не его дела, пусть они сами расхлебывают кашу, которую некогда и заварили.

33.

О них вспомнили только под вечер. Дверь со скрипом отворилось, в камеру вошли несколько полицейских. Они велели выходить. Все дружно вскочили и вышли в коридор.

Через несколько минут они оказались в большом кабинете. За столом сидел следователь, еще довольно молодой. Он с любопытством разглядывал вошедших людей, явно пытаясь понять, что это за странная кампания?

С его разрешения все расселись на стульях.

– Меня зовут Анатолий Иванов, - представился следователь.
– Я буду вести ваше дело. Вы все обвиняетесь в том, что затеяли драку со стоящими в очереди гражданами, пришедшими посетить храм Христа Спасителя. Так же вы обвиняетесь в оскорбление чувств верующих. Кто-то хочет сделать заявление?

Все молчали.

– Хорошо, в таком случае продолжим. Среди изъятых ваших личных вещей оказался лишь один паспорт на имя Введенского Марка Вениаминовича. Пусть встанет его владелец.

Введенский встал. И был удостоен изучающего взгляда следователя.

– Можете садиться, - разрешил он.

Введенский сел. Он был сильно встревожен. Предъявленные обвинения были весьма серьезными, тянули на приличный срок. А ему ли не знать, как все это делается в современной России. Ни один адвокат не поможет. Надо что-то срочно предпринимать. Только вот что?

– Я хочу знать, если у остальных задержанных документы и если есть, где они. Мне нужны ваши паспорта. Мне необходимо знать, кто вы.
– Иванов в очередной раз стал внимательно рассматривать сидящих в кабинете людей.
– Если мне глаза не изменяют, а они мне никогда не изменяют, вы, кроме Введенского, все иностранцы. И все похожи на представителей одной весьма не уважаемой национальности. Так откуда вы приехали? Из Израиля?

Снова никто не сказал ни слова. Все посматривали на Иисуса, но Он молчал.

Рядом с Иисусом был свободный стул, и Введенский пересел на него. Он и сам точно не знал, почему так поступил, но ему вдруг показалось, что это единственный способ повлиять на ситуацию.

– Вижу, вы тут все не очень разговорчивые.
– В голосе следователя слышалось раздражение, если не злость.
– А напрасно. Вам всем светит реальный срок. И не такой уж и маленький. А зачинщику самый большой. Кто из вас тут главный?

И снова в ответ молчание.

– Ладно. И не таких обламывали. С документами разберемся позже, а пока назовите свои имена.
– Почему-то Иванов сразу же нашел взглядом Иисуса.
– Вот вы гражданин, сообщите следствию, как вас зовут? Вам понятен мой вопрос?

– Понятен, - ответил Иисус.

– Вот и прекрасно, отвечайте. Назовите свое имя.

– Меня зовут Йешуа или, по-вашему, Иисус Христос.

– Что? Вы издеваетесь. А с вами, что апостолы. Я требую, чтобы все назвали свои подлинные имена. А вас, - он ткнул пальцем в Иисуса, - я заставлю пройти вдобавок психиатрическую экспертизу. Давайте, по очереди, говорите, как вас зовут? Иначе будет только хуже.

Введенский наклонился к уху Иисуса и прошептал:

– Вы должны что-то немедленно сделать, чтобы мы выбрались отсюда. Иначе нам всем будет очень плохо. Это все крайне серьезно.

– Что именно?
– так же шепотом спросил Иисус.

– Не знаю, очередное чудо. Это наш единственный выход, другого нет.

– Не могу. Я поклялся, пока я тут, никаких чудес.

– Тогда мы все загремим в тюрьму. Мы нанесли сильное оскорбление церкви. А власть и церковь у нас едины. Они нас не выпустят на свободу, сгноят в тюрьме.

– Вы уверенны?

– Абсолютно.

Введенский видел, как Иисус о чем-то размышляет.

– Хорошо, пусть будет так.

Сердце Введенского отчаянно заколотилось. Сейчас случится нечто небывалое. Но ничего почти не произошло, просто внезапно сменились декорации, и он вместе со всеми оказался на знакомой им вилле в Подмосковье. Все сидели на стульях, при этом все были спокойны.

– Этот следователь не будет нас искать?
– поинтересовался Введенский.

– Можете не беспокоиться, Марк, в его памяти все стерто. Как и нет ни одного документа об этом деле. А сейчас извините, мне надо побыть одному.

34.

Чаров обожал большие и дорогие машины с большим набором, как он говорил, прибамбасов. Они нравились ему своей мощью и своим комфортом. Он буквально блаженствовал во время езды. Иногда, особенно по ночам, садился в свой джип и носился по улицам. Об этом своем пристрастии он никому не рассказывал, о нем даже не знал патриарх. Ни столько от того, что он стеснялся этого увлечения, сколько опасался, что кто-то из братии мог бы ему позавидовать. А он прекрасно знал, что завистливость среди священнослужителей развита весьма сильно. К тому же завидовать, считал Чаров, есть чему. Многие его коллеги не могли себе позволить такие шикарные машины. До недавнего времени он был в такой же ситуации. Но в какой-то момент она изменилась, он получил новую должность - одну из самых высокооплачиваемых, к тому же за выполнение ряда деликатных поручений патриарха ему выписали приличные бенефиции. И с некоторых пор он мог считать себя, если не богатым, то вполне обеспеченным человеком. Такое обильное наполнение его банковского счета согревало душу протоирея. Разумеется, в подобных чувствах он никому не признавался и не собирался этого делать. Хотя иногда сильно хотелось похвастаться, но он понимал, что по многим причинам нельзя уступать подобным своим желаниям. Есть вещи, которые следуют хранить в самых дальних тайниках своей души.

Но ощущение своего преуспевания укрепляла психологическую устойчивость Чарова, он чувствовал еще большую уверенность в себе, и это ему безумно нравилось. Его переполняло ощущение тайного превосходства над другими. И даже когда он понимал, что это чувство мешает его работе, верно оценивать ситуацию, все равно не мог от него отказаться. Да и не особенно-то хотел, уж слишком оно было приятным. Поэтому соглашался даже на то, что оно иногда мешает его делам, затрудняет достижение нужного результата, так как отвлекает в сторону.

Но сейчас, когда он мчался на встречу с епископом Антонием, никого превосходства по отношению к нему не испытывал. Это даже удивляло и в какой-то мере огорчало его, так как протоирей предчувствовал, что это будет осложнять общение с ним. А он очень хотел ощущать преимущество именно над этим человеком. Чаров знал, что он является одним из самых умных и образованных среди всех церковных иерархов. Таких полемистов может быть, в церкви сегодня больше и нет. Не случайно его отправили, как можно подальше от Москвы, так как ни у кого не находилось достаточно аргументов противостоять ему. Хотя это была все же не главная причина, но она вытекала, в том числе и из этих его способностей. И сейчас Чаров предчувствовал, что ему предстоит не простой разговор. Он не их тех, кого можно легко победить. Да и вообще возможно ли это сделать? Не нужно ли применять к этому человеку иные методы? Эта мысль бродила в его голове все последнее время. Ему очень хотелось обсудить ее с патриархом, но пока никак не удавалось найти приемлемую словесную форму, чтобы ее облечь в надлежащий вид. А говорить прямо - значит, испортить в глазах святейшего свою репутацию. А он, Чаров, столько приложил усилий для ее создания. И все погубить одной беседой. Нет, с таким поворотом событий он никак не может согласиться. Нужно искать обходные пути. Весьма вероятно, что предстоящая беседа с епископом как-то поможет ему. Этот человек появился тут неспроста; те, кто знают его, понимают, что он преследует большую цель. Помешать ее реализации - его, Чарова, первейшая задача. И тогда перед ним откроются такие перспективы, что только от одних мыслей о них начинает кружиться голова. И это не его домыслы, об этом ему намекнул патриарх. Он же не случайно подчеркнул особую важность этого поручения.