Выученные уроки

Щенячий взгляд превращается в другой.

— Эм, у меня как бы тренировка во время обеда, — он посмотрел на часы. — И я уже почти опоздал.

Уверена, мои чувства отражаются на лице.

— Прости, — говорит он уже тысячный раз за день. — Но матч на следующих выходных. Ты знаешь, как это важно.

Ах да. Гриффиндор против Слизерина, легендарное соперничество. Обе команды были непобедимы. Победитель получит Кубок. Это единственное, о чем твердит вся долбаная школа. Не говоря уже о том, что туда прибудут скауты. Этот матч для Джеймса значит очень многое, и он не раз говорил, что все его будущее зависит от этого. Полагаю, это правда, потому что у него нет никаких планов на жизнь после Хогвартса, кроме игры в профессиональный квиддич и тонны денег…

— Почему бы тебе не пойти на тренировку со мной? А потом я отправлю Роуз на кухню, и мы сможем пообедать вместе? — он с надеждой смотрит на меня, и эти большие карие глаза такие милые и благонамеренные. Я против этого совершенно бессильна.

Я принимаю его предложение, и мы вместе идем на поле. Он держит руку на моей талии все дорогу и рассказывает какую-то чушь о чем-то, что Брэмптон сделал прошлой ночью. Это действительно довольно забавно, и, когда мы дошли до поля, я была уже в гораздо лучшем настроении. Он быстро целует меня и идет в раздевалку к своей команде. Я иду наверх на трибуны и достаю свое домашнее задание. Квиддич — не самое мое любимое увлечение и не вызывает во мне особого интереса. Так что не надо упоминать, что есть что-то, чем я могу себя занять.

Гриффиндор хорош. И Джеймс хорош. Он всегда говорит, что половина команды его ненавидит за то, что он так с ними жесток, но они должны быть ему благодарны, потому что он превратил их в нечто совершенно фантастическое. Они летают как хорошо смазанная машина, и почти безукоризненно читают реакцию друг друга, и предугадывают каждый шаг. Ловец — маленькая первокурсница по имени Челси, та, которой Джеймс заменил Ала, и с чего началась вся эта вражда. Я не уверена, что это было плохо, потому что Челси просто великолепна. Она очень маленькая, поэтому ей легко летать среди других игроков и ускользать от бладжеров.

Я немного отвлеклась от домашней работы, заглядевшись на их тренировку. Особенно на Джеймса, он потрясающе летает. Он летает так, будто рожден для этого, будто это в его генах, что, конечно, правда. Очень часто он смотрит на меня и улыбается, а я не делаю вид, что меня это не заводит. Клянусь, эта улыбка меня однажды просто убьет. Он такой сексуальный, и то, как он покрыт грязью и потом делает его только еще привлекательнее. Конечно, когда я подойду поближе и принюхаюсь, я сменю мнение, но издалека это только вызывает миллион гадких мыслей, которые не подходят благовоспитанному префекту, уверена. Думаю, это хорошо, что я точно не самый благовоспитанный префект. Я среди них паршивая овца, но это меня не особо волнует.

Я так сосредоточилась на своих непристойных мыслях, что почти не видела этого или почти не заметила этого.

Бладжер пролетел с огромной скоростью. Его послал Эллиот, и он, наверное, ударил с правильного угла, потому что я никогда не видела, чтобы бладжер так быстро летел. Он пролетел почти через все поле и ударил Джеймса, моего Джеймса, прямо по затылку с громким тошнотворным треском. Даже если бы он сразу не потерял сознания, а я уверена, что он потерял, то ни за что не смог бы удержаться на метле. Кто-то закричал, кажется, Маришка, но я не могла издать и звука. Я беспомощно смотрю, как руки Джеймса отпускают метлу, и он падает почти медленно с пятидесяти футов на твердую, жесткую землю.

Я, наконец, вернулась в реальность, и то, что произошло в предыдущую секунду, словно ударило меня. Я побежала вниз по лестнице почти с той же скоростью, как команда полетела к земле. Про книги я забыла, и меня не волнует ничего, кроме того, что я должна успеть как можно скорее. Это занимает почти вечность, но, наконец, я добегаю до поля и несусь прямо туда, где он лежит неподвижно.

— Кто-нибудь позовите на помощь, — истерически кричит Маришка, спрыгивая с метлы и приземляясь на ноги, а ее метла падает за ней. Я поднимаю голову и вижу, что Джошуа и Эмили уже почти достигли школы, несясь так быстро, как я никогда не видела.

Я задыхалась, когда, наконец, добежала до него, но все-таки смогла прокричать:

— Не трогай его! — и Эллиот тут же отдернул руки. Он бледен, его кожа кажется почти серой. Когда он беспомощно на меня смотрит, в его глазах ужас.

— Мне жаль, — задыхается он, его голос дрожит. — Я не думал, что ударю так сильно, — он выглядит так, будто сейчас расплачется, и я не удивлена, ведь Джеймс — один из его лучших друзей. Но мне сейчас плевать на Эллиота.

Джеймс не двигается. Я даже не уверена, что он дышит. Это как-то нереально, я знаю, что должна сейчас биться в истерике, но не бьюсь. Думаю, я в шоке. Маришка сходит с ума, Эллиота сейчас словно хватит удар, Челси в ужасе. А я просто не могу говорить.

Я осторожно сажусь рядом с ним на колени и молча смотрю на него. Все вроде как что-то говорят, но я едва замечаю. Его тело скрючено, нога определенно согнута не под правильным углом, а рука как-то оказалась под спиной. Его глаза закрыты, и на лице никаких красок. Тонкая ниточка крови течет из его носа в полуоткрытый рот, но ничто из этого не волнует меня. Я пытаюсь этого не замечать, но трава начинает приобретать уродливый багровый оттенок. Мне не надо догадываться почему, ведь его волосы становятся все краснее. Кровь идет откуда-то из задней части головы быстрее, чем это было бы безопасно.

Но я ничего не могу сделать.

Поэтому я сижу здесь, беспомощная и шокированная, и удивляюсь, почему слезы все никак не потекут.

========== Глава 41. Ал. Потрясение и смятение ==========

Когда мне было семь, Джеймс подговорил меня залезть на единственное дерево на нашем заднем дворе, и, когда я, наконец, забрался, он столкнул меня оттуда. Кости срастались два полных боли дня, прежде чем я снова смог ходить, и я был удивлен, что Джеймс еще жив, учитывая, в какой ярости была мама. Но он выжил и с пеной у рта твердил, что это был несчастный случай, не то чтобы ему кто-нибудь поверил, но он держался этой версии. И он хихикал про себя, когда мамы с папой не было поблизости.

И я ему сказал:

— Надеюсь, однажды ты тоже упадешь и покалечишься, тогда я посмеюсь над тобой.

Я хорошо это помню, наверное, потому, что заживание разбитых костей в моей ноге было самым болезненным в моей жизни. Это больно. Ужасно. И я помню, как хотел, чтобы Джеймсу было так же больно, и надеялся, что однажды он тоже покалечится и испытает все это.

Четыре месяца назад я пожелал ему смерти. Глядя прямо в лицо. И думаю, я говорил серьезно, по крайней мере, тогда. Я сказал ему, что хочу, чтобы он умер, и сказал, что ненавижу его. И после того я не сказал ему и больше десяти слов, и ни одно из этих слов не было добрым.

Я точно думал о самых ужасных вещах. То, как я один раз сказал ему это в лицо, не идет ни в какое сравнение с тем, сколько раз я об этом подумал. Мы с Джеймсом никогда не были лучшими друзьями, ни в коей мере, но никогда не было так, как сейчас. Месяцы каждый раз, когда я его видел, мне приходилось бороться с желанием подойти и ударить его. Каждая мысль о нем была злобной и мерзкой, и я даже не чувствовал себя виноватым.

Но сейчас я хотел бы, чтобы ничего этого не было.

Если б я мог вернуться в прошлое, я никогда не сказал бы, что желаю ему смерти. Я бы даже не позволил себе думать об этом. Потому что ужасно желать этого, особенно своему брату. И чувствовал я себя вправе делать это или нет, я никогда на самом деле не хотел, чтобы он умер, по крайней мере, я так не думаю.