Выжить в Антарктиде

Ирочка была пухленькой, по-деревенски розовощекой и смешливой, все госпитальное отделение было очаровано ею – все, кроме студента Альберта Константинова, к которому Ирочка явно питала тайные симпатии. Алик, конечно, замечал ее попытки сблизиться, но не реагировал. Ну что поделаешь, если ему был по душе совсем иной тип женщин? Однако, когда поздно ночью к ним прибыла шумная компания стритрейсеров, пострадавших то ли в незначительном ДТП, то ли в банальной драке, Алик был единственным, кто защитил Ирочку от настойчивых домогательств.

Стритрейсеры приехали в отделение Скорой помощи сами или на тачках своих друзей. Было их около двадцати человек, и вели они себя, мягко говоря, вызывающе. Ничего страшного с ними не случилось, самая серьезная травма заключалась в переломе лучевой кости, но, будучи сынками небедных родителей, они нагло требовали к себе повышенного внимания и ничем не заслуженного уважения. Тот мажор, что вздумал приставать к Ирочке и схлопотал от Алика в челюсть, был в подпитии и щеголял разбитой бровью да наливающимся фингалом под глазом – короче, на умирающего совсем не походил. Алик со спокойной совестью выставил сексуально озабоченного хама вон, добавив к имевшимся увечьям рассеченную губу.

Мажор, как и грозился, устроил скандал, его родители подняли на дыбы МВД, Минздрав и Минобраз, и Алика с треском выкинули из института с убийственной формулировкой: «недостоин высокого звания врача из-за насилия над пациентом». Поскольку Альберт Константинов до сей поры числился среди лучших студентов, декан посоветовал ему переждать годик-другой, пока шум не уляжется, и попытаться восстановиться.

Алик все понимал, но жутко бесился из-за несправедливости. Его в те дни раздражало все: от сочувствующих похлопываний по плечу бывших сокурсников до Ирочки, воспринявшей рыцарский поступок как нечто большее. Чтобы окончательно не слететь с катушек, он сбежал из северной столицы куда глаза глядят.

Так уж получилось, что его глаза глядели в Сибирь, за Урал. Алик давно проявлял интерес к фитотерапии и народным рецептам, это была его вторая любовь после хирургии. И вот, дабы не терять зря времени, он решил ловить момент и постигать сию науку в полевых условиях у опытных знахарей из самой отдаленной глубинки.

До Сибири Алик не доехал – судьба в который раз сделала кульбит и высадила его без денег, без ценных вещей и с тупой головой болью на каком-то мелком башкирском полустанке, продуваемом насквозь колючими зимними ветрами. Сердобольная тетка из местных, торговавшая пирожками, приютила медика-недоучку у себя, откуда он, чуть освоившись, рванул в деревню Николаевку, где, по слухам, проживал довольно известный травник дед Егор. Так, с немалыми приключениями, по жуткой весенней распутице, Альберт добрался до подножия загадочной уральской горы Иремель.

«Иремель» с башкирского языка переводилась как «седло героя», но некоторые лингвисты утверждали, что название горы имеет корни куда более древние, ибо башкиры пришли сюда какую-то тысячу лет назад, а народы, проживавшие на данной территории спокон веков, никак не могли оставить столь величественную вершину без названия. Местность эта всегда считалась священной, об Иремеле складывались легенды и предания, где выдумка переплелась с историей так тесно, что уже и специалисту было не отличить вымысел от правды.

По рассказам краеведов, этот горный массив почитали еще арийские племена, и даже сам Заратустра оставил где-то в пещерах важное послание потомкам[1]. На Иремеле особо пылкие «знатоки» помещали и греческий Олимп со всем его пантеоном, и сад с «молодильными яблоками». Они с придыханием рассказывали всем, кто был готов слушать, про энергетические столбы, войдя в которые, человек обретал чуть ли не бессмертие. В древности подниматься на вершину священной горы разрешалось только шаманам, там они проводили разнообразные ритуалы и камлания. У подножия же, на берегах озера Тыгын, хоронили самых уважаемых членов общины. Русские переселенцы, прибывшие сюда в конце 16 века, обычаи башкиров охотно переняли, величали святую гору «Иремель-батюшка», и когда случалась засуха, православный священник из ближайшего села Тюлюк совершал крестный ход, прося у Иремеля дождя.

Впрочем, всего этого по началу Альберт не знал. Добравшись до Николаевки и впервые вдохнув свежий воздух Иремельских долин, он был очарован суровым пейзажем и, наверное, впервые за много дней почувствовал, как внутри него разливается блаженный покой.

Надо сказать, что и без всякой мистики окрестности Иремеля притягивали взгляд первозданной красотой. Бескрайняя тайга, альпийские луга, переходящие в чарующие своей красотой скалы, мелкие чистейшие реки с обжигающей холодом бурной водой, туманные болота с редкими растениями – да чтобы насытиться сей благодатью, не хватило бы и жизни!

Любуясь окрестностями, Алик не мог предвидеть, что древняя земля возьмет его в плен на целых шесть с половиной лет, но если бы кто-то сказал ему об этом, то не стал бы протестовать. Даже странно, что городскому парню, привыкшему к удобствам и вечной суете, удалось так быстро прижиться среди неспешного таежного быта.

Травник Егор Егорыч Силантьев жил не в самой деревне, а на дальних выселках, до которых от Николаевки еще предстояло добраться. Встретил дед бывшего студента насторожено, если не сказать враждебно, но в лес сразу не прогнал – уважил законы гостеприимства, позволил визитеру не просто переночевать, но и пожить чуток, в надежде, что чужак сам скоро сбежит и перестанет донимать глупыми вопросами.

Однако Алик не спешил восвояси, наоборот, вовсю налаживал взаимоотношения. Еще в Николаевке он услышал местную поговорку, гласившую: «Видел раз – знакомый, видел два – товарищ, видел три – друг», и простота нравов приятно поразила его. Он искренне уповал на дружелюбие провинциальных обитателей.

Однажды за дедом Егором прибыли, чтобы срочно отвезти на лесопилку, где случилось несчастье с одним из рабочих, и Альберт напросился с ним в поездку. На лесопилке ему весьма пригодились навыки, полученные в операционной отделения Скорой помощи, где Алик когда-то подрабатывал на полставки. После этого случая чужака зауважали, стали звать на помощь, если вдруг случались неприятности, да и знахарь взглянул на него совсем другими глазами.

И все же дед Егор оттаивал постепенно, сначала стал скупо отвечать на вопросы, и уж потом только делиться секретами мастерства, уступая напористому любопытству. Они стали выходить на болота и в лес на поиски целебных трав, и вскоре Егор стал доверять Альберту настолько, что отпускал его одного.

В один из таких походов, уже на самом излете августовского ясного дня Алик заметил на склоне горы Иремель непонятные огни.

– Все ясно, – кивнул дед Егор, выслушав рассказ. – Духи сердятся.

– Что еще за духи? – в чертовщину Константинов не верил, конечно, но к преданиям и легендам относился с уважением, ибо «есть многое на свете, друг Горацио…». – Скажи хоть, добрые или злые?

– Всякие. И людишки к ним тоже всякие ходят.

– Расскажи, а?

– Некогда мне языком чесать, – открестился дед. – Известно ж, где дыра – там ветер, а где разговоры – там лодырь.

– Так я не праздно, а из уважения.

Старик поворчал-поворчал, да и поведал байку: