Я - душа Станислаф!
Шрифт:
Души, одна за другой, вышли из автомобилей, и сфера сияния просыпалась на нас четырьмя цветами, будто конфетти – я же говорил: Вечность не оригинальна, хотя ей подвластна земная реальность. Потому никто и не удивился желтым «Жигули», стоявшим у края неба. Вечность вернула нам голоса, но души опасались что-либо говорить: земное «Язык – мой враг!» понималось теперь буквально. Все мы чувствовали одно и то же и проживали один и тот же момент: разлуки, но в Вечности. Нечто в нас торопило прощанием глаз, прощение же уводило Мераба и Лику к «Жигулям» с разбитыми фарами и погнутым бампером, а Агне, Эгле и Йонаса к полицейскому автомобилю «Toyota Prius».
Нордин обхватил нас с Мартой своими длиннющими руками, мы прижались друг к другу с трепетной нежностью и почтительной благодарностью за встречу в Вечности.
Три автомобиля, разбрасывая цвета проблесковых маячков по сторонам, вырулили колонной. «Жигули», будто гнедой Мераба, прыгнули в небо первыми, патрульная машина – второй, микроавтобус – третьим. Но я еще успел проговорить про себя значение зеленого цвета для Станислафа Радомского: это цвет глаз его мамы – его снежной королевы Лизы!
От Автора.
В безбрежном таежном краю, в поселке рыбаков и охотников, лениво и нехотя гас свет в домах – близилась полночь. Ветер со снегом разносил по улицам и дворам запах дыма, чего-то вкусного, а еще шалил: ветвями лиственницы царапал стекла в окнах. Или швырял в крыши кедровые шишки. Тем не менее, поселок мало-помалу брал сон, а ночь будила таежного зверя.
Михаил вышел на крыльцо – последняя сигарета и баюшки-баю! И пора, и перемаешься – не заснешь вовсе. Поправил на плечах овчинный тулуп – милое дело в сибирские-то морозы, - смахнул широкой ладонью мягкий снег с перил крыльца, оставшейся на ладони влагой и прохладой обтер широкие скулы. И – сигарету на зубы, хотя надо бы как-то бросить, ведь шестьдесят шесть годиков – не шестнадцать, когда закурил. И не бросал ни разу!
Падал, крутясь, снег – не привлекал и не вызывал никаких эмоций, лаяли собаки - так бы лаяли, когда медведь близко или волки что вздумали, поднял к небу голову со следами былой и светлой курчавости – вроде, три звезды падают. …Хотя только что – три, а уже!?.. Михаил стал считать: …семь! Два синих, красный, оранжевый и три зеленых… Чудеса в решете! «Да не может быть, - проговорил он вслух, - чтобы посреди тайги фейерверки в небо запускали!..» Нет, дураки везде есть, но дурак в тайге – сам забава… Значит, не иначе звезды посыпались с неба. А чего, на старости и подфартило: звездный дождь увидел.
Михаил затянулся в последний раз, затушил окурок в снегу и стрельнул им куда-то во двор, в темноту. Топнув каждой ногой, чтобы не заносить снег в дом на подошвах унт, открыл дверь и исчез за ними.
Сняв с себя овчину и разувшись, Михаил хотел сразу же – под одеяло к спящей супруге Валентине, но что-то он еще хотел… Вспомнил, как только на глаза попался ноутбук. Включил его, зашел в почту – есть: Радомский прислал письмо. Открыл его, прочитал: «Миша, привет. Кланяйся от меня Вале. Хорошо, что после сорока лет – да больше даже, по-моему, - мы отыскались. Сообщи свой точный адрес и посоветуй, как проще к тебе добраться. Все – потом. Запланировал приехать к тебе летом. Надеюсь, не откажешь в гостеприимстве своему земляку и сослуживцу. …Помнишь, как мы за нашего Пашу Пилипенко стреляли? Ты – с правой дорожки, я – с левой. Штатная стрельба была, на подтверждение классности наводчика Т-62М. Наверняка, помнишь, как первым снарядом ты поразил свою цель «Танк в окопе», вторым – Пашину цель. Или уже забыл? А я «положил» за него «Пулемет» и «Движущийся БМП». Ведь так никто и не узнал, что Паша в это время спал в каптерке за пятьдесят километров от полигона. …Жив Пашка, работали с ним на одной шахте, короче – все расскажу, как приеду. Давай – набросай мне, словесно, маршрут. Ну, и занесло же тебя!..
Обнимаю – Валерий Радомский».
Глава четвертая. Шаман.
Сибирский поселок Кедры вытянулся, где широкой, а где узкой полосой домов и хозяйственных построек, вдоль береговой лилии озера Подкова. Старожилы, когда-то, говаривали, что у озера иное название, но оно давным-давно забылось, как и за ним закрепилось это: «Подкова».
(Во времена древней
Руси, в местном воеводе не унималась страсть охотника на волков. Однажды, конь воеводы дрогнул перед матерым и – убегать, а у озера с его копыта слетела подкова и угодила гнавшемуся волку прямехонько между глаз. Волчья стая лишилась своего вожака – озеро с тех пор и стали так называть…)Старожилов в поселке не осталось, разве что их родственники – кто не захотел оставлять хозяйство усопшего родича на разграбление, задержался на время, да потом и остался. Во времена Союза тайгу мало-помалу осваивали наподобие целинных земель, но тайга давалась особо тяжело и непросто, зато поселок постепенно наводнили пришлые и он стал не только плановым субъектом хозяйствования, но и расстроился в социальном плане. С тех пор мало кто выезжал отсюда, даже, как-то, узаконили место для погребения и облагородили его как цивильное кладбище.
Работы – валом, только имей здоровье: сбор кедровых орехов, а в их массиве поселок и заложили когда-то, лов рыбы, которой в озере было ловить – не переловить, охота на таежного зверя, на отстрел которого выдавалась соответствующая лицензия. Можно сказать, что кедрачи (так они себя сами называли) были разнорабочими, занимаясь всеми промыслами по необходимости, оттого у взрослых кедрачей имелись в домах ружья, а в сараях рыболовные снасти. И снасти – дебелые! Их подвалы тоже не пустовали. В продовольственные магазины ходили лишь за казенной водкой и импортными винами, когда такие завозили, а в промтоварные – за выходной одеждой по случаю каких-либо торжеств, да бытовой всячиной. Зажиточно жили, то есть, а сколько их было всего – пять или пятнадцать тысяч – если такая официальная цифирь значилась в документах поссовета, она мало кого интересовала. Главное – сады и ясли есть, школы есть, больница со стационаром есть, и т.п.
В середине восьмидесятых сюда и перебрался Михаил Чегазов. Сначала сам обжил новое место, понравившееся ему по случаю служебной командировки в Кедры ранее, а через полгода перевез сюда, с Нижневартовска, жену Валю с сынишкой Толиком. А до Нижневартовска, родившись в Горловке Донецкой области, окончив школу и отслужив срочную армейскую службу в Группе советских войск в Германии (ГСВГ), почти сразу же, по прибытию домой гвардейцем-танкистом из Кенигсбрюка, женился на белокурой Валентине с ямочками на щечках. Не стал даже ждать рождения их первенца – собрались основательно, прослезились вместе с родителями и укатили, без них, разумеется, в сибирские морозы…
Донбасс Михаилу был и оставался родным, да воспитанный в интеллигентной и образованной семье его не прельщала ни образованность, ни тем более горняцкие, металлургические, химические и все прочие ремесла – манили просторы Сибири, откуда были родом его старенькие родители. Их, двух педагогов на пенсии, он оставил в Горловке не одних, – со старшей сестрой.
В Нижневартовске работал водителем – нравилось крутить баранку, да и зарабатывал достаточно, чтобы ни о чем не жалеть. Охота, рыбалка в выходные дни – это Михаил любил несказанно! А когда родился первенец Толик, в его доме, пусть и не бог весть каком, заботы отца стали настоящим мужским счастьем. И, опять же, не беда, что такое счастье, чаще, с не выспавшимся лицом маячило в городе.
Михаил по натуре был флегматичным и не требовательным ни к кому и ни к чему. Невысокий, коренастый и приземистый, широкий с виду – вроде, как толстенький, скуластый и с выдвинутой вперед челюстью – ну, не медведь, но мишка… Вывести из себя Мишутку – это уж дудки, а вот схлопотать от него в ухо – было такое дело: прочувствовали иные в Нижневартовском АТП 2103 тяжелую руку Михаила, да все равно такие недругами для него не стали. Хорошим был он парнем, а в Кедрах – мужиком хорошим, потому и решение начальства назначить его бригадиром артели кедрачи восприняли, чуть ли на «ура». Мог Михаил и директором артели стать, да не захотел – не было в нем врожденной суровости, без которой тебе же доверившиеся станут тобою и помыкать. Человек, он ведь какой: руки – к прянику, а еще лучше – к блинам с маслом и все такое, а кормой тела стоял, стоит и будет стоять к ответственности и здоровью того, кто эти пряники и блины ему, в сущности, организовал. Пока человек еще такой: жопистый во всех смыслах! Потому и голова у него, что жопа – всегда и обязательно ищет мягонькое в жизни.