Я - душа Станислаф!

Настенька, дочка, родилась в Кедрах. Сейчас далеко – в Надыме, где и Толик. Третьего внука родила – молодец, доченька, умница! А Толик – балбес: то ли в мать, то ли в самого Михаила пошел – однолюб, вот и прирос к порожней бабе… Хотя, если прирос сердцем, значит, мозгам непросто отговорить уйти от нее. Видать, есть за что любить. Любовь ведь как талант: или тебе дано любить, или научишься любить, или от себя самого, рано или поздно, затошнит. И тошнота после этого не пройдет – рвать тревожностью одиночества будет постоянно. Позавчера Толик звонил – не похоже, чтобы его тошнило.

Весна делала следы Михаила глубокими. Снег лишь искрился у него под ногами и незаметно таял, будто надоел самому себе в морозы. А морозы таки отступали. Он шел в контору и улыбался – скоро дети и внуки надолго отогреют его жесткие, еще и летом холодные розовые, как у девки – только и того, – щеки. Отвечал кивком головы на приветствие «Здрасьте-е-е, Михайло Дмитрич!», и подавал свою тяжелую руку на протянутую ему, пожимая ее уважительно, слегка и осторожно. Вдруг вспомнил, что этим летом будут еще гости: Валера Радомский! Неожиданный гость, но таких гостей Михаил на своем веку и не припомнит.

Казалось бы, ну, что там эти, два, всего лишь, года службы в ГСВГ плечом к плечу с ним, однако же, впечатления о себе и от себя он оставил крепкие. Если можно было бы их смыть – хрен, чем их смоешь, если бы и захотел! И плохим не ототрешь потому, что нет за Валеркой на памяти у Михаила ничего такого. Подрались в учебном подразделении – было, он помнит, да что с того? Валерка – он такой: за свои убеждения не то, что в драку бросится, на батальонных полах казармы он ночевал месяцами. Или в солдатской столовой, в подвале, где чистка картошки – процесс в назидание, строго ночной, дремал и чистил картошку, срезая кожуру вместе с кожей на пальцах. А утром – в расположение роты, а после отбоя, как по дежурному графику: «Ефрейтор Радомский, выйти из строя! …В распоряжение дежурного по полку (или батальону), шагом ма-а-а-рш!».

Кто только не занимался его перевоспитанием, чтоб не спорил и не пререкался?! И командир роты, и командир батальона, и заместитель командира полка по политической части, и сам командир полка. Михаил остановился, чтобы не вспоминать на ходу, кто именно, если уж нахлынули армейские воспоминания: «Ротный – старший лейтенант Апрелев, комбат – капитан Гайдук, замполит – полковник Филатов, а командир полка, подполковник?..». Фамилию командира такового полка «Революционная Монголия им. Сухэ-Батора» он так и не смог вспомнить, как не старался – продолжил путь, но вспомнил, какую машину им, дембелям, сначала подали…, чтобы отвезти в аэродром Дрездена, и кто, потом – примерно через полчаса, их провожал под марш «Прощание славянки».

…Подкативший к КПП «Урал» только что отвез пищевые отходы из солдатской столовой на полковой хозяйственный двор, где выращивали свиней. Дембеля трубили восторг – вот она механическая машина счастья, на которой они стартонут снова в гражданскую жизнь. А уж, как глаза водителя завидовали всем им сразу и каждому в отдельности! И жалко было рядового и до его ли печалей сейчас? Рядовой тем временем поднял брезент над задним бортом: подымайтесь, счастливчики, и присаживайтесь! Только, куда подыматься и на что присаживаться – отшлифованный солдатскими сапогами кузов изрядно перемазан расплескавшимися отходами?.. А дембеля – любо дорого глянуть: шинельки расчесаны, шапочки на головах – квадратиком, брючки со стрелочками, наглаженные не хуже, чем прошитые, и в ботиночках, отутюженных по крему до модельных форм. Вот ту-то все и стали искать оскорбившимися глазами ефрейтора Радомского. А тот уже шагал, по привычке, чеканным шагом к командиру полка…

Правда, чуть припоздавший комбат Гайдук, подбежав на КПП и заглянув в кузов, рассвирепел враз: ух, и досталось же от него водителю «Урала». …Не доглядел, виноват, дескать, уже приводим транспорт в надлежащее моменту состояние – не стал комбат и в этот раз юлить перед полковым командованием, появившимся через несколько минут. А Валерке, пожав крепко руку, сказал: «Прощай, танкист, и знай: ты боец со всеми и за всех. Этому нигде не научат, если таким не родился. Таким я тебя и запомню!»

Дембеля еще какое-то время, тогда, потоптались с командованием на гранитной брусчатке у штаба полка, заодно, выкурив, кто курил, по сигарете из их дорогих портсигаров под напутственные слова и даже речи. А когда подкатил помытый, чуть ли не с мылом, «Урал», погрузились, заиграла музыка и – в аэропорт.

Да, так все и было сорок пять лет тому назад. И таким, несломленным бунтарем, запомнился Михаилу его земляк, с которым – а еще с Пашей Пилипенко, – они, встретившись, и познакомившись на призывном пункте в Донецке 2 ноября 1971 года, расстались лишь через два года и десять дней у дома Валерки, куда их доставило такси. От радости, что наконец-то дома, он забыл в такси гитару, купленную, отчасти, и на Мишкины деньги. «Волгу» завернули назад, и Пашка занес инструмент в коричневом чехле с надписью: «Кенигсбрюк» в квартиру на первом этаже. А там – радость кричала и всхлипывала. Потом – на улицу Колхозную, где жил Михаил, и к Паше – на Стаханова.

После встречались, чуть ли не каждый день, в основном у Михаила дома. Выпивали – вспоминали, вспоминали – снова выпивали, хорошо и вкусно закусывая – солдатское овощное рагу с костлявой рыбой нагнало неуемный аппетит.

То ли так совпало, то ли родители Михаила придержали секрет выигрыша автомобиля ЗАЗ «Запорожец» до его возвращения, но погоняли и покуролесили они с Валеркой на голубенькой машинке-то здорово. Дождавшейся Михаила с армии Валентине, он сердцем не изменял, а телом – у Валерки столько девчонок было, свободных и грудастых, что грех было его молодому, здоровому и еще не женатому другу не поддаться искушению: быть ими желанным и обласканным. Где только они с Валеркой девчонок и молодых женщин, желая, не ласкали – Михаилу и через сорок пять лет легче было вспомнить, кто ему в этом отказал. Но недолго так было. Валентина торопила – женись, он обещал ей это и уже любил душой ее душу. А женившись, лишь через официальную роспись в Доме бракосочетания, пришел ему вскоре и вызов из Нижневартовска на работу. Тогда мобильной связи еще не было, сообщить Валерке о своем отъезде Михаилу не удалось – об этом и думать-то некогда было, вот и умчался, не попрощавшись, в сибирские морозы. Поначалу на новом месте ему было не до писем, а дальше – как обычно это бывает: потом, потом и никогда!.. Ничего – вот приедет, и Михаил извиниться перед ним. По крайней мере, он о нем не забывал.

Так, последовательно – по мере важности, размышляя о своих детях, о земляке-сослуживце по ГСВГ, бригадир артели Михаил Дмитриевич Чегазов подошел, по влажному снежку, к конторе. Раз-другой грохнул ножищами о половицы крыльца, да его, широкого и в разбросе ног, когда идет, заметили издалека.

– Митричь, Митричь, погодь! – позвал сиплый голос из-за спины.

Бригадир не успел и шеи повернуть, а рябой Матвей, по прозвищу Зырик, уже дышал на него луком.

– Пойдем, Митричь, к мужикам, …шо расскажу, шо расскажу!.. – вроде, как хвастались его еще сонные глаза, но выбритое до порезов лицо – озабочено.

Мужики артели, семеро – Михаил глазками-то, светлыми и пытливыми, сразу же посчитал, сколько вышли на работу, – видом своим тоже подзывали. Пока пожимали руки, Матвей, распахнув богатый на мех полушубок, указывал пальцем себе на грудь.

– Вот, Митричь, вот!.. Смотри, – и задрал до подбородка низ вязаного свитера.

Марлевая повязка, с почтовый конверт, с просочившейся на ней кровью была прикреплена к телу полосками лейкопластыря выше уровня сердца.

– Это кто тебя?.. – насторожился Михаил: только поножовщины не хватало!

Мужики в один голос загомонили – давай, расскажи, расскажи еще раз. Матвей, застегнув полушубок, ответил, и виновато, и обижено:

– Волки!

– Мать твою!.. – у Михаила отлегло от сердца – Ты что, на территории Лиса капканы расставил?

– Ну, я это…

– Что – это?! – перекривил Матвея бригадир, и его нижняя челюсть подалась вперед угрожающе.

Это когда-то он мог пропустить мимо ушей все, что не касалось его лично и семьи, да годы – кони, а они стареют и болеют: сердечко его все чаще пошаливало, а отношение к людям менялось, не зависимо от характера и привычек.