Я - душа Станислаф!

С Матвеем старались не заговаривать, если рядом или поблизости находились дети, оттого на приветствия он, понимающе и одобрительно, лишь кивал. Но, прогулявшись до рынка, они узнали, куда так резво и наперегонки мимо них мчали, от рынка, мальчишки с девчонками – на утесе скорби и печали, так назвался этот утес, видели волчью пару. Тех самых, на которых набрел Матвей: Шамана и Марту, чьи волчьи имена, как говорится, с легкой руки самого Матвея и Игореши стали для кедрачей нарицательными. Ульяна сразу же заторопилась назад, к себе в дом, а Матвей с другими мужиками, прихватившими с собой ружья, проследовал до крайних домов поселка.

Утес отсюда был виден хорошо. Он как бы завис над озером, разграничив собой видимые территории тайги и темнохвойного кедрового леса. Его верх – скальное плато, именно оно своей формой напоминало подкову лошади тем, кто не был лишен зрительных фантазий. Более того, скала была изогнута вовнутрь, и ее бока густо заросли дикорастущим кустарником и деревцами. Но заросли лишь бока, и при желании можно было увидеть не утес, а нижнюю часть ноги лошади копытом вверх. И поговаривали, поэтому, иные кедрачи, что название озера – от утеса все же.

Плато простиралось на стороны и вглубь. По ширине – метров двадцать пять, до воды – где-то столько же, а вглубь – склон к краю тайги. Подняться на него было непросто, но не одно поколение кедрачей вытоптали в склоне безопасную для подъема тропу. Сюда приходили и приходят скорбеть и печалиться. Матвей поднимался на плато не раз, но, слава богу, не для этого.

Шаман сидел на задних лапах с опущенной головой. Глаза закрыты – будто бы. На такого, попика в лохматой рясе, Матвей и напоролся там, на холме. Снова шаманит?! Марта лежала рядом. Одна ее лапа свисала с края скалы, а другой волчица точно толкала Шамана – посмотри: собрались люди. На ее тычки тот никак не реагировал – молодой еще, значит: не боится того, кого волки бояться больше всего. Но крупные оба. Килограммов по шестьдесят – это самое меньшее. В стае Лиса таких не густо. Головы массивные, с высоко поставленными острыми ушами, морды удлиненные и широкие. А челюсти, что быстрая смерть!..

Матвей Марту все же выследил неподалеку от утеса, оттого и не был удивлен, что пара облюбовала сейчас это место. Но их логово на территории Лиса – это он точно знал. По крайней мере, оттуда они сюда приходят. А стрелять в Марту он сам себе запретил, так как, только палец коснулся курка, заныла рана на груди – стрельнул, позже, в зайца. А Улька, дура, вырядилась…

Мужики отогнали ребятишек подальше, и Налим, сняв ондатровую шапку и размахивая ею перед ними – еще дальше, дальше отойдите…, выстрелил в воздух. Марта тут же вскочила на лапы, стала тревожно повизгивать, потом ворчать – Шаман поднял голову, а Матвей предусмотрительно закрыл глаза: упаси бог, если волк, действительно, шаман! Повременив чуток, потихоньку открыл их – слышал: мужики у него за спиной уходили, ребятня убегала, а плато утеса уже пустовало. За мужиками Матвей не пошел – остался, чтобы удостовериться в том, что Шаман и Марта вернуться в тайгу. Ждал недолго, но сигаретку выкурил за это время неторопливо. Волки сбежали к озеру, поиграли в «охотника» – поочередно отбегали один от другого, вжимаясь в снег на короткое время и стремительно атакуя, наигрались, похоже, и юркнули в тайгу.

Территория, контролируемая волчьей стаей Лиса, была больше обычной, которую занимают волки и защищают от других зверей. «Число – двадцать три взрослых особи», – говорило о стабильности стаи.

Это была империя Лиса, и, если бы он понимал свое местонахождение – Сибирь Российской Федерации, и осознавал себя и свои действия, тогда своим воем, гулким и стремительно врывающимся в ночь, наверняка объявил бы себя императором сия части тайги. И, заодно, отказался, намерено, от постоянных демонстраций своего превосходства над членами стаи. Но не от подчинения – без этого никак нельзя: отношения между волками подчинены строгой иерархии. Да и вожаком Лис стал лишь по праву отчаянного и коварного, в смертельной для его отца схватке, на виду у всех, не будучи тогда еще матерым волком.

…Такого от него никто не ожидал тогда – на Лиса тут же набросился волк, претендовавший по праву на место нового вожака стаи, но Лис был не только схож с лисой окрасом. Под натиском вздыбленного от хвоста до холки высокорангового волка он завалился на спину и, безвольно опустив лапы, невыразительно тявкая и демонстрируя как бы этим смирение и подчинение, всего-то взял паузу для того, чтобы собраться с силами после только что закончившейся схватки за жизнь со своим отцом-вожаком. Отобрав у него жизнь, Лис спасал теперь свою. Для этого ему нужно было загрызть и этого, высокорангового волка, что в этот момент гордо поднял над ним голову и высокого задрал хвост, а еще – свою мать, не иначе, как разгадавшую задуманное им, и скрывшуюся в тайге. И Лис это сделал…

…Продолжая выказывать пассивность всем своим жалким и смиренным видом, он, повизгивая, подкатился под претендента ближе к его задним лапам, изловчился для атаки и – прогрыз ему брюшину в считанные секунды. После умело сделанного выбрался из-под подыхающего сородича уже не рыжий, а красный от его крови. С еще опущенным хвостом придавил лапой поверженную голову к земле и, угрожающе скалясь для всех, без исключения, членов стаи, опустил морду к шее… И, опять же, он это сделал на виду у всех. И мать-волчицу он догнал быстро…

Так Лис стал вожаком – выгрыз лидерство своими клыками. Правда, он делился своей властью с хозяином тайги, бурым медведем. А все потому, что звериный закон – это тайга, и ее не разорвешь пополам, и не растерзаешь на куски, как лань или даже лося. Тогда все – против всех, и неизвестно – за что! Потому, и делил власть, и этим оставлял не за собой, а за всей стаей право иметь свою территорию, со своим волчьим укладом жизни на ней.

Бурый медведь, да, забредая на запах волчьей трапезы и унося в брюхе не свою добычу, всегда уходил после этого. А летом, бывало, издали только что-то там буркнет на своем языке, будто поздоровается с Лисом и его волками-воинами, и идет себе дальше. По ягоды – волкам они зачем? И не было при Лисе ни разу, чтобы хозяину не выказали уважение. Увидели, что косолапый идет – отбежали, отступили вовнутрь своей территории, но так, чтобы он их видел. Зачем так? А как люди впускают гостей в дом? …Сначала заходит гость, после него – хозяин положения: за его спиной никого, а спина гостя – у него на расстоянии намерений гостя…

Лис этого, конечно, не знал, да поступал с хозяином тайги только так, а членов стаи держал в строгости – морды и лапы принимающей стороны должны быть видны. Иначе не войдет сразу гостем, а вломиться огромным и сильным зверем, заподозрив неладное что-то, так как жить ведь и ему хочется. А та же ленивая рысь, повадившаяся как-то к волкам за тем, что они выслеживали, загоняли и убивали, чтобы сытой была вся стая, думала лишь о себе. Тоже правильно, вроде, да почему-то не все умирают своей смертью именно так, и никак иначе, думая, поэтому, может быть, и не совеем правильно это!

Убив как-то косулю, Лис со своими воинами притащили ее к подмеченному им лежбищу бурого медведя, а сами волки, после, растворившись в кустарнике, всего-то залегли. Их запах медведя и не насторожил бы, и не побеспокоил. Медведь был не голодный, да и мясо ел с неохотой – не сезон! Потом волки, выждав момент, погрызенную косулю утянули от его лежбища и притащили на то место, где облюбовала свое лежбище ленивая и наглая рысь. А когда та унюхала свежую кровь дикой козы, то быстро и шустро нашла ее, и стала пожирать. Съела мало – не успела больше: бурый медведь тоже – еще тот нюхач, и быстрый, и шустрый, особенно, когда в ярости, по этой причине он одним ударом лапы и перебил ей хребет.

С человеком Лис делил лишь территорию. У кого-то власть светская, а у кого-то и власть тайги – никаких нравственных сантиментов. Человека он больше опасался все же, чем боялся – у людей и стаи большие числом, и с ружьями… Шумные стаи, оттого – всегда на виду и для вожака, равно как и для его воинов, поединок с человеком без ружья – это лишь выжданный момент, один прыжок и сомкнутые челюсти на его шее… Но кедрачи на волков не охотились, а соседствующая с ними стая не голодала.

Никто и никогда с волками, понятно, не ручкался по поводу ненападения одни на других, вместе с тем, волки в поселок не заходили даже в голодные времена, а кедрачи, если и заходили на территорию Лиса, лишь по крайней надобности, и то с предосторожностью и даже пиететом.