Я - душа Станислаф!
Шрифт:
А что же дальше, действительно? Неужели, чтобы выжить в земной реальности, достаточно, родившись человеком, утверждать собой звериную сущность? Не хватает мозгов, чтобы такое понять! Ну, вот они, три зверька, неподалеку от меня. Еще с детскими лицами, но с повадками животных: пьют, отрыгивая пиво на показ, жуют сушеную рыбу, чавкая и обезьянничая, то и дело плюют по сторонам и сморкаются прохожим под ноги. Их предусмотрительно обходят, и взрослые тоже – принимают в расчет их возраст, или умные все же? Не понятно!
Я не знал, что мне делать дальше и чего именно от меня хочет Вечность или сама Вселенная? Станислафу ведь тоже нравилось выставлять себя напоказ, да позволить себе такое – именно такое его откровенно бесило. И я присел на ближайшей лавочке, благо место было единственным
Вряд ли, я буду здесь когда-нибудь еще. Даже поздней осенью и зимой аллея по проспекту Мира манит к себе горожан. Забавы для всех – от мала до велика. …От мороженого до гамбургера, от пахучего кофе до баварского пива, от обычной детской горки до компьютерных игр, от песен Кузьмы Скрябина до музыкальной композиции британской рок-группы Deep Purple. Даже бродячие собаки собираются здесь же, чтобы по-своему потусить тоже. Детям – радость, молодежи – восторг от самого только возраста, взрослым – побег от домашней суеты, пожилым – свежий воздух и удобные лавочки, если на них с ногами не влезли такие, как те трое, за белым пластиковым столиком, выхаркивающие себя же на мозаику из тротуарной плитки… А уж летом, когда отдыхающих в разы больше, чем самих геничан, жизнь в этом районе и впрямь кипит – магазин АТБ, что в десяти шагах от меня, забит покупателями в течение суток, а продовольственный и промтоварный рынок, что у меня за спиной метрах в ста пятидесяти от лавочки, где я сидел, привычно работает до обеда, но самих рыночников только лето и кормит.
Есть здесь место и для любителей запечатлеть себя на фото, как память о пребывании в Геническе. У памятника «Дружбы народов» – на высоком постаменте стоят двое мужчин, один из них – грузин. Мужчины стоят в полуобороте один к другому, обнимают друг друга за плечи, а их свободные руки символизируют крепкое рукопожатие. Современность дала повод острословам не зло, но поглумиться над изваянием советской эпохи: «Первые советские гомосексуалисты в бронзе» … Зато желающих сотворить в этом месте селфи стало, куда больше прежнего!
Море отсюда не было видно, оно плескалось, скорее, все той же бирюзой ниже по уровню расположения проспекта, метрах в трехстах пятидесяти от памятника, но именно с моря тянулся и тянулся поток людей. Эта картина стала и для меня привычной, только в этот раз, в основном, приезжие отдыхающие, несли в себе как новые, конечно, так и последние для меня впечатления. Эту болезненную грусть я проживал не первый земной день, да она лишь росла, как и то чувствование, что обязывало не выпускать из виду все тех же троих…
Сначала я подумал, что мне показалось – к пивному домику подошел Мераб в своей неопределенного цвета рубашке и джинсах не по размеру. Присмотрелся – он: сухонький, рыжеватый и плешивый, в тех же туфлях, никогда не видевших крема и обувного мастера. Взяв заказанный им бокал пива, высокий и с горкой пены, он направился к ближайшему столику, за которым куражились трое зверьков, так как один стул был свободным. Хотел было присесть на него, но мой недавний обидчик подтянул стул к себе, поставив на него ногу. Все трое заржали – так будет точнее, если характеризовать их смех, – и, не сговариваясь, стали махать, от себя, руками: мол, вали, дядя, куда подальше!
Мераб вернулся к пивному домику, поставил на деревянный прилавок свой бокал, и снова подошел к торжествующим и гогочущим зверькам-подросткам. Его рябое лицо осталось непроницаемым, как мне издали показалось, а глаза прицеливались и на его уже обидчика. Тот лишь на это развел руками, приглашая выяснить отношения. Мегрел оперся левой рукой о стол, правой ухватил вожака зверьков за лодыжку и сдернул его на тротуарную мозаику сразу с двух стульев. И поволок в мою сторону, с абсолютным безразличием, что он волочет за собой и как. Ближние отдыхающие расступались перед ним с одобрительной улыбкой, кто-то из них выкрикнул: «Браво!», кто-то стал аплодировать, и не один такой, а вожак зверьков, как не пытался подняться на ноги, тем временем полировал тротуарную плитку аллеи всеми
пятью точками опоры своего тела. И он не рычал – скулил: «Отпусти!» Подтянув попеременно волочащееся и кувыркающееся тело к газону, рядом со скамейкой, где я уже стоял в полном изумлении и таращился, Мераб – невероятно! – зашвырнул вожака на коротко подстриженную траву. Тот шмякнулся задницей о землю в метрах трех от скамейки и завыл – то ли от боли, то ли от посрамленного самолюбия.Мераб стал возвращаться, а ему навстречу, раскидав перед этим упавший столик и стулья, сунулись, оскалившись, два других зверька. С выбритыми висками, с хохолками волос на макушках и с перепачканными яростью детскими лицами. Отдыхающие в этом месте аллеи, предусмотрительно расступились на стороны, образовалось пространство – бойцовский ринг, не иначе! Оба зверька кинулись на Мераба, но мегрел в этот момент резко присел и, словно мышь в щель, просунулся между парнями и встал уже за их спинами. Как только они сообразили, что произошло, тут же развернулись к Мерабу, а тот, раскинув руки по сторонам, так же резко ударил ладонями зверьков в район их бритых висков – пронзительно вскрикнув и обхватив руками головы, они тут же рухнули перед ним на колени…
Я знал, чья рука ухватила меня за плечо, чтобы освободить себе дорогу – тут же развернулся и оттолкнул от себя вожака зверьков. Не знаю (не уверен), узнал ли он меня, только его непроницаемые и холодные глаза на меня не подействовали. И со вторым своим ударом он опоздал – я был выше вожака и мой удар ему в челюсть прилетел сверху вниз. Сначала он присел, потом его тело развернуло, и отрешенное лицо ткнулось в траву. Коричневые сандалии на ногах выразили амплитуду непроизвольного сокращения мышц – это был нокаут от Станислафа…
От Автора.
Сирены полицейского машины и автомобиля скорой медицинской помощи, заглушая одна другую, были уже совсем рядом. Мерабу сразу же предложили зайти в один из баров – спрятаться и пересидеть возможные неприятности, но мегрел в охотку пил свое пиво из высокого бокала, а свободной рукой приглаживал суховатые и рыжеватого оттенка скулы, хитровато щурясь на солнышке. Перед ним в том же положении, на коленях, тряся головами от помрачения, стояли два зверька и по-детски стонали – наверняка, им было больно и жутко. Подняться они не могли – как так ударил Мераб, что их сковало, оставалось для всех и загадкой, и божьим, наверное, откровением или даже возмездием. Чтобы не упасть, зверьки опирались то на одну руку, то на другую, и всякий раз, делая так, их ладони ложились на свои же плевки. …Охота зла окончена – душа Станислаф получил ответы на свои вопросы!
Подошел полицейский патруль – словно с обложки глянцевого журнала мод на твердь аллеи ступили Йонас и Эгле. Таких красивых полицейских никто и никогда еще не видел. Шикарно стройным и женственным телом Эгле вызвала в мужчинах бурю страстей и единственное желание: позволить надеть на себя наручники и увести себя в мир блаженств, он, голубоглазый Йонас, сбил женщинам дыхание и опоил томной и сладкой грустью…
Мераба увели – всем его было жалко, но уводили его не полицейские, а что-то прекрасное, чего всем всегда не хватает и что даже зримо, только проживается в мечтах и снах. И то – не часто, как бы того всем хотелось.
Лика в одеждах работника службы скорой и неотложной помощи, привела в чувства вожака зверьков одним лишь прикосновением руки к бритой голове – губы разбиты в кровь, тело едва-едва шевелилось, а голос прорывался наружу с хрипом и стоном. Марта в зеленом колпаке хирурга, но в красном костюме с темно-синими отделочными деталями и шевроном «Швидка медична допомога» в районе сердца, выводила из прострации двух зверьков. К этому времени их, общими усилиями, усадили на стулья, которые они пятью минутами ранее, раскидали по сторонам, не озаботившись при этом тем, что вокруг случайные и ни в чем перед ними не виноватые люди. Подростки что-то невнятное бубнили, их, чуть ли не плачущие, взгляды искали сострадание, но его и близко не было!