Я - душа Станислаф!
Шрифт:
Душа Станислаф протиснулся сквозь толпу и направился к дороге, где остановилась «скорая» и полицейская Toyota Prius. На месте водителя микроавтобуса горбился двухметровый малаец в такой же красной спецодежде, в какую были одеты Лика и Марта. Вскоре они вернулись и два автомобиля, не включая проблесковые маячки и сирены, покатили вниз, вдоль шумной и пестрой аллеи – в направлении городской поликлиники, где в середине декабря 2018 года Станислафу выписали направление …к самому Дьяволу!
Частные дома и дворики, похожие один на другой, до боли были ему знакомы. Фасадная краска на стенах разная, а так – что клавиши фортепиано: у каждой свой звук, а у дома – своя музыка жизни. Неповторимая в звучании голосов и ударов сердец. Равно как не бывает одного и того смеха, крика и слез. Может быть, поэтому и слышал душа
Откровенную душу душили слезы, взгляд цеплялся за изгороди, за углы домов, за кудрявые вишни, за зеленоглазые и розовощекие яблони, но земная реальность за окном фургона лишь пробегала мимо…
…А вот и поликлиника – душа Станислаф тут же развернулся к Марте, чтобы не расплакаться, как девчонка. Она взяла его дрожащие руки, поднесла к сомкнутым губам – минута-другая и горечь отпустит душу. Только ее место займет тоска по сестре Неле. Ведь у Станислафа была сестра по отцу. Как же они с Мартой похожи! Нет, не внешностью, хотя обе красивы и умны. Неля старше Марты – ей сейчас сорок, а похожи одной чертой характеров: искренностью.
Но у Нели искренность – из двух половинок, а Станислаф был еще мал и неопытен, чтобы это понять. Она искренне улыбалась, радовалась, желала и себе, и кому-то чего-то, но также искренне злилась, ненавидела и презирала. Марта же не обладала цельной , настоящей искренностью. Поэтому, не презрев в себе слабость духа, и вскрыла себе вены скальпелем – искренности жить без Ренаты не хватило, чтобы принять смерть дочери как данность и продолжать жить. Пусть даже искренностью боли в разлуке.
Станислаф не понимал и того, что любовь к родителям эгоистична и жадная на внимание к братьям и сестрам. И вообще, эта любовь особенная: ранимая, но и волевая. Выросшая без отца, Неля не делила его со Станислафом – у каждого из них был свой отец, и за его внимание, любовь и заботу они боролись с зеленоглазой Лизой. Она родила Станислафа, только, став матерью, не смогла (а, может, и не захотела) прозреть от невежества в оценке любви дочери отца ее сына. Оттого она избегала отношений с Нелей, а Станислаф, зная это, не хотел ее огорчать и о сестре не заговаривал. С отцом – да, но по случаю и по поводу. Да и отец прекрасно все понимал: родные по отцу – не одно и то же, что родные по матери.
Неля каждый год приезжала к отцу, ненадолго – понятно, что не случайно, а у отца был сын… Станислаф же признавал сестру, рад был ее семье, но братских чувств она в нем никогда не вызывала. И винить его в этом – все равно, что взять грех на душу, и, если уж – грех, тогда его нужно поровну разделить между матерью и старшей сестрой.
Последний раз они виделись в июле 2017 года. Ночью им не спалось. Посидели за гостевым столом в дворике, поговорили и о многом, и ни о чем, покурили – все давным-давно спали. Неля предложила сходить на пляж – пришли, присели в кафе, выпили по два коктейля. Оба захмелели в меру – чтобы не быть до конца откровенными, в чем-то друг другу даже признались, но впервые и он, и она, наконец-то, прочувствовали, что, вроде, не теряя друг друга из виду на протяжение шестнадцати лет, вот только что встретились. Хотели – не хотели, да родные друг другу, потому что отец у них – один. А узнав о болезни брата, Неля в тот же день купила билет на поезд, но отец не разрешил приезжать – Лиза находится круглосуточно в палате, со Станислафом, а уж он, пока что – сам!.. Прислала деньги на лечение – на первое время, звонила отцу по несколько раз на день, но позвонить брату так и не решалась – ее искреннее сострадание Станислафу не предполагало сострадание его маме. Хоть и жалко было Лизу, да переживания за отца эту ситуативную жалость поглотили и растворили до надежды в ожидании: брат поборет недуг. …Не поборол – Неля собралась, вызвала такси, но по дороге на железнодорожный вокзал согласилась, что горе Лизы имеет неоспоримое никем право быть горем одних родителей. Так сказал ей отец, а он жив и для нее это – главное. Развернув такси в обратном направлении, она набрала телефонный номер Станислафа и, включив громкую связь, слушала музыкальную композицию группы «Ария»: « …Я свободен от любви, от вражды и от молвы, от предсказанной судьбы и от земных оков, от зла и от добра…», и слезы в ее больших карих глазах пролили ей на руки первую и искреннюю тоску по брату. И эта, вырвавшаяся из нее тоска – тоска откровения старшей и единственной сестры, нежданная и безжалостная, проложила-таки мостик к его душе…
…Душа Станислаф, тоскуя по Неле, и не заметил, как полицейский автомобиль, а за ним и микроавтобус «скорой», припарковались у белого-пребелого домика в старом районе Вильнюса.
Эгле, все еще в форме украинского полицейского патрульного, вышла первой. Она сняла с головы кепку, положила ее на капот, оперлась на него, опустила голову. Серебристые волосы, соскользнув с плеч, закрыли лицо. Похоже, она не хотела видеть свой домик в стиле барроко, небольшой, но объемный в маленьком дворике, где лишним был, разве что, усохший кипарис при входе. О чем она могла думать сейчас, – наверное, о том, что так торопливо и скорбно наклонило ей голову и спрятало от нас лицо. …Агне! Значит, она здесь.
Нордин, Марта и я прошли во двор. Входная дверь, такая же белая, как и изнутри, легко поддалась ладони Нордина. Внутри дома было тихо, но не спокойно. Мы чувствовали боль, нас угнетал стыд и изводил страх. На тумбочке лежали ключи – их оставила здесь Агне перед тем, как войти в спальню матери…
Дверь в комнату Агне была закрыта, но и она поддалась Нордину, как только он подтолкнул ее вперед. Следом за Нордином в комнату шагнула Марта и сразу же наступила на что-то твердое. Полумрак при плотно зашторенных окнах скрывал что это, она присела, взяла это в руку и передала мне пистолет. Точно такой Агне прятала в муфточке – да, это он!
Оставшись в прихожей, я не знал, что с ним делать? Быть здесь, в Вильнюсе, не было результатом моего воображения. Воображала Вечность, а это значит, что Марта не случайно наступила на пистолет, убивший троих. Истины, истины, истины!.. – я лихорадочно стал вспоминать. … «Убивает голод, но человек не голоден – он ленив и жаден!» Как только я это вспомнил, вернулся к тумбочке с ключами и оставил на ней пистолет.
В это время из комнаты Агне вышел Нордин, удерживая ее на руках. Босая, завернутая в легкое и мягкое, с виду, одеяло – такой он ее и занес в салон микроавтобуса. К нам, вернее, к Лике подсел Мераб, и мы покинули Вильнюс.
…На Саксонских землях стаивал снег и повсюду желтел песок. Кенигсбрюк тонул в тумане, но зима была лишь привычно сырой. В городской парк отправились с Мартой – мы оба знали, зачем именно нас сюда переместила Вечность. Шли молча. Желание разговаривать у душ отобрала Вечность, как только мы оказались в сфере общего сияния. Подвижность вернула. Надолго ли? Казалось, что души сказали друг другу, что должны были сказать – это хороший знак!
А вот – и белая скамейка, и по-прежнему прячется в сирени, только в этот раз ее прятал туман. И также, монотонно, шумел фонтан, практически рядом, в центре которого белела скульптура ангела-ребенка с лицом девочки. Марта прошла к правому краю скамейки. Склонилась, потом присела. Ее пальцы недолго отгребали пожухлую коричневую листву и перебирали песок – нашла! Марте стало не по себе от этой находки – хирургический скальпель был лишь холоден и влажный стальной поверхностью. С ним-то как раз я знал, что делать – взять с собой, но для чего – этого мы знать не могли. Когда Марта уняла в себе страдания, насколько смогла, у нас появились силы, чтобы вернуться к душам. Перед этим мы посмотрели друг другу в глаза – одна и та же истина Вселенной: «Человек талантлив руками, все прочие его таланты не стоят и мизинца!»
Дальше мы передвигались лабиринтом в сфере общего сияния. По нему нас вела Вечность – это мы уже поняли. Йонас и Нордин лишь сидели на месте водителей. Куда теперь – предугадывалось: к заходящему за горы оранжевому солнцу.
…Оранжевое, как апельсин, оно зависло над хребтами Кавказских гор. Понятно, что они далеко, но впечатление – можно к ним притронуться. Но перед ними – бездна неба, в которую упирается дорога и заканчивается. Невероятное, оттого волшебное, зрелище: небо на уровне глаз! В земной жизни я бы первым рванул к краю, вскинул бы к верху руки и так, символически, обнимая небо, обнаружил бы, открыв глаза, что его нет у меня над головой, а оно – у моих ног; мое удивление, конечно, оно было бы таким же невероятно огромным, как горный массив далеко-далеко за небом, но, возможно, я даже опустил бы в него руки – разве, может быть что-то еще в таком лазурном небе, кроме радости и восторга?! Теперь же мои чувства были сложными, а радость – неземная и ожидаемая: мы прибыли, похоже, на нулевой уровень.