Все телефоны не подслушаешь,все разговоры — не запишешь.И люди пьют, едят и кушают,и люди понемногу дышат,и понемногу разгибаются,и даже тихо улыбаются.А телефон — ему подушкойзаткни ушко,и телефону станет душно,и тяжело, и нелегко,а ты — вздыхаешь глубокос улыбкою нескромноюи вдруг «Среди долины ровны»внезапно начинаешь петь,не в силах более терпеть.
«Полиция исходит из простого…»
Николе Валтасарову
Полиция исходит из простогоИ вечного. Пример: любовь к семье.И, только опираясь на сие,Выходит на широкие просторы.Полиция
учена и мудра.И знает: человек — комочек праха.И невысокий бугорок добраПолузасыпан в нем пургою страха.Мне кажется, что человек разбитВ полиции на клетки и участки.Нажмут — и человека ознобит.Еще нажмут — и сердце бьется чаще.Я думаю, задолго до врачаИ до ученых, их трактатов ранних,Нагих и теплых по полу влача,Все органы и члены знал охранник.Но прах не заметается пургой,А лагерная пыль заносит плаху.И человек, не этот, так другой,Встает превыше ужаса и страха.
«Человек уходит со двора…»
Человек уходит со дворадобрым и веселым. Ранним утром.А вернется — грустным или мудрым.Не таким, каким он был вчера.Столб, а на столбе — газетный стенд.Он прочитывает это.Он испытывает стыд.Но не за себя,а за газету.Хочется бежать. Или прижать,вбить в забор лгуна и негодяя.Хочется вопросы вопрошать,рукавом слезу с ресниц сгоняя.Человек идет по мостовойи ботинки в луже омочат,и его штрафует постовой.Только он не замечает.
«В этой невеликой луже…»
В этой невеликой лужевместе с рыбой заодноищет человек, где глубже —камнем кануть бы на дно.
«Я строю на песке, а тот песок…»
Я строю на песке, а тот песокеще недавно мне скалой казался.Он был скалой, для всех скалой остался,а для меня распался и потек.Я мог бы руки долу опустить,я мог бы отдых пальцам дать корявым.Я мог бы возмутиться и спросить,за что меня и по какому праву…Но верен я строительной программе.Прижат к стене, вися на волоске,я строю на плывущем под ногами,на уходящем из-под ног песке.1952
«Я был умнее своих товарищей…»
Я был умнее своих товарищейИ знал, что по проволоке иду,И знал, что если думать — то свалишься.Оступишься, упадешь в беду.Недели, месяцы и года яШел, не думая, не гадая,Как акробат по канату идет,Планируя жизнь на сутки вперед.На сутки. А дальше была безвестность.Но я никогда не думал о ней.И в том была храбрость, и в том была честностьДля тех годов, и недель, и дней.
Голос друга
Памяти поэта
Михаила Кульчицкого
Давайте после дракиПомашем кулаками:Не только пиво-ракиМы ели и лакали,Нет, назначались сроки,Готовились бои,Готовились в пророкиТоварищи мои.Сейчас все это странно,Звучит все это глупо.В пяти соседних странахЗарыты наши трупы.И мрамор лейтенантов —Фанерный монумент —Венчанье тех талантов,Развязка тех легенд.За наши судьбы (личные),За нашу славу (общую),За ту строку отличную,Что мы искали ощупью,За то, что не испортилиНи песню мы, ни стих,Давайте выпьем, мертвые,Во здравие живых!
В январе 53-го
Я кипел тяжело и смрадно,словно черный асфальт в котле.Было стыдно. Было срано.Было тошно ходить
по земле.Было тошно ездить в трамвае.Все казалось: билет отрывая,или сдачу передавая,или просто проход даваяи плечами задевая,все глядят с молчаливой злобойи твоих оправданий ждут.Оправдайся — пойди, попробуй,где тот суд и кто этот суд,что и наши послушает доводы,где и наши заслуги учтут.Все казалось: готовятся проводыи на тачке сейчас повезут.Нет, дописывать мне не хочется.Это все не нужно и зря.Ведь судьба — толковая летчица —всех нас вырулила из января.
«Тяжелое время — зима!..»
Тяжелое время — зима!В квартире теплей, чем в окопе,в Москве веселей, чем в Европе,но все-таки холод и тьма.Но все-таки мгла, и метель,и мрак — хладнокровный убийца.И где же он, тот Прометей,чтоб мне огоньком раздобыть.Но где-то в конце февраляпо старому стилю, и в мартепо новому стилю, землядрожит в непонятном азарте,и тянется к солнцу сосна,хвоинки озябшие грея,и легкое время — веснасменяет тяжелое время,и купол небесный высок,и сладко сосулькам растаять,и грянет березовый сок —успей только банки расставить.
Современные размышления
И то утро в мавзолее был похоронен Сталин.А вечер был обычен — прозрачен и хрустален.Шагал я тихо, мернонаедине с Москвойи вот что думал, верно,как парень с головой:эпоха зрелищ кончена,пришла эпоха хлеба.Перекур объявлену штурмовавших небо.Перемотать портянкиприсел на час народ,в своих ботинках спящийневесть который год.Нет, я не думал этого,а думал я другое:что вот он был — и нет его,гиганта и героя.На брошенный, оставленныйМосква похожа дом.Как будем жить без Сталина?Я посмотрел кругом:Москва была не грустная,Москва была пустая.Нельзя грустить без устали.Все до смерти устали.Все спали, только дворникинеистово мели,как будто рвали корни искребли из-под земли,как будто выдирали из перезябшей почвыего приказов окрик, его декретов почерк:следы трехдневной смертии старые следы —тридцатилетней властивеличая и беды.Я шел все дальше, дальше,и предо мной предсталиего дворцы, заводы —все, что воздвигну Сталин:высотных зданий башни,квадраты площадей…Социализм был выстроен.Поселим в нем людей.
«Не пуля была на излете, не птица…»
Не пуля была на излете, не птица —мы с нашей эпохой ходили проститься.Ходили мы глянуть на нашу судьбу,лежавшую тихо и смирно в гробу.Как слабо дрожал в светотехниках неон.Как тихо лежал ом — как будто не он.Не черный, а рыжий, совсем низкорослый,совсем невысокий — седой и рябой,лежал он — вчера еще гордый и грозный,и слывший и бывший всеобщей судьбой.1953
IV. ЧЕЛОВЕК НА РАЗВИЛКЕ ДОРОГ
«На шинелек безлунной ночью…»
На шинелек безлунной ночьюзасыпаешь, гонимый судьбой,а едва проснешься — воочиючудный город перед тобой.Всех религий его соборы,всех монархий его дворцы,клубов всех якобинские споры,все начала его и концы —все, что жаждал ты, все, что алкал,ждал всю жизнь. До сих пор не устал.Словно перед античностью варвар,ты пред чудным городом встал.Словно сухопутный кочевникв первый раз видит вал морской,на смешенье красок волшебныхсмотришь, смотришь с блаженной тоской.