Я – спящая дверь

Итак, впервые ее увидели такой именно в компании коллег-красильщиков. А если добавить, что ее синие руки были чрезвычайно тонкими, даже до абсурдности тонкими (хотя, очевидно, достаточно жилистыми и мускулистыми, чтобы она могла наравне с мальчиками-подростками таскать в ткацкую комнату лохань за лоханью со свежеокрашенными мотками шерстяной и шелковой пряжи), то и получилось так, что ее прозвали Синей Нитью [41] .

Имя прижилось и осталось за ней, когда два года спустя ее взяли на работу в ткацкую мастерскую. Иметь на месте опытного красильщика было очень удобно на случай, если во время срочного заказа неожиданно закончатся нитки определенного цвета. Красильня была расположена в целом дне пути от города, она стояла на берегу реки, терпеливо принимавшей в себя грязные стоки, а жуткое зловоние, сопровождавшее брожение красителей и кипячение в красильных котлах, в конце рабочего дня уносило бризом к самому морю. Поэтому Синяя Нить, отбывая к ткачам, прихватила с собой хороший запас красильных порошков, которых ей вполне хватило бы на несколько сезонов. Вдобавок она обустроила уголок сада за ткацкой мастерской, где на пышных грядках выращивала растения для изготовления основных цветов: вайду – для синего, марену – для красного, а также ту разновидность резеды, из которой получался солнечно-желтый цвет. А уж из этих трех она умела сдистиллировать все двести пятьдесят оттенков, необходимых для мастерской, где создавались столь замечательные и дорогие работы.

41

Согласно фламандским книгам середины XVII века, сохранившим древнейшие известные вариации сказки о девочке с синими руками, происхождение ее прозвища было иным. Ткачи, зная, что ее отцом был мастер красильщиков, и предположив по ее внешности и одежде, что она была мальчиком, называли ее между собой «le fils bleu» или «синий сын». Исландский поэт и переводчик Маттиас Йохумссон ошибочно прочел это как «le fil bleu» или «синяя нить», когда пересказал историю по-исландски на основе ее французского варианта и опубликовал ее в третьем номере журнала «Повелительница горы» в 1889 году. Здесь как раз используется эта публикация, хотя Маттиас так и не удосужился пересмотреть ее и исправить, несмотря на то, что многие читатели, в том числе ученый-натуралист и писатель Бенедикт Грёндаль, указывали на его ошибку. (Примечание автора.)

Понятно, что особый дар Синей Нити был связан именно с синей палитрой. Хотя окраска ее рук с годами потускнела, они, как и прежде, оставались тонкими, несмотря на то, что в более позднем возрасте она пополнела в других местах, а четкая градация от самых темных до самых светлых оттенков оставалась для ткачей лучшим ориентиром при работе с этим цветом – более сложным, чем все остальные. Его использовали в небесах, в доме Господа и ангелов, в одеянии Пресвятой Богородицы и в ее цветке барвинке, а также в гербах королей и королев, принцев и принцесс, которые, наряду с крепнущим классом буржуазии, были основными клиентами мастерской – заказывали изделия как для украшения собственных залов, так и для пожертвования церквям и монастырям.

После пяти лет работы штатным красильщиком и главной спасительницей мастерской Синей Нити исполнилось восемнадцать лет и ей, наконец, предложили место за ткацким станком. Впереди ждал особый заказ, самый крупный из когда-либо принимаемых мастером: серия огромных шпалер на шесть сюжетов в стиле мильфлер, изображающих благородную деву со львом и единорогом.

Простые ткачи ничего не знали о подробностях соглашения между заказчиком, мастером-ткачом, оформителем и художником, где оговаривались стоимость и тип изделий, драгоценность и великолепие, сюжеты и символы, обязательства и сроки, но как только в мастерскую поступили первые акварельные эскизы, там начали готовить станки: повышали одни, понижали другие, строили еще два, пряли пряжу для основы, натягивали ее, подсчитывали, сколько нужно шерсти и шелка, челноков и иголок, распределяли между собой работу. С того момента, как изображения на огромных картонах были помещены за белыми нитями основы, и пока четыре года спустя готовый текстиль не был снят со станков, Синяя Нить сидела рядом со своими братьями-ткачами от звонка до звонка трижды в неделю, а в остальные дни заботилась о красителях и пряже.

Когда крупные изделия ткутся на горизонтальных станках, готовая ткань, навиваясь на товарный валик, исчезает под столом, и ткач не видит ничего, кроме фрагмента, над которым работает в данный момент. Это можно сравнить с тем, как вкушающий изысканное блюдо видит лишь внешние очертания лежащего на тарелке яства, в то время как всё его внимание сфокусировано на отрезанном от котлеты кусочке с кляксой соуса и тремя насаженными на вилку горошинами – для непосвященных это унылая трапеза. Поэтому столь знаменательны моменты, когда ослабляют товарный валик и разворачивают ткань, чтобы увидеть всю готовую часть изображения целиком. Во времена Синей Нити такое происходило каждые четыре месяца.

На третьем году работы над тем, что впоследствии стало одним из величайших национальных достояний Франции и было выставлено на всеобщее обозрение в бывшем монастыре Клюни в Париже под названием «Дама с единорогом» (льва почему-то забыли), мастерскую посетила сама патронесса – Клод Ле Вист. Ее сопровождали три специальных инспектора, вооруженных королевской грамотой, подтверждающей их компетентность и полномочия разворачивать любые ткацкие изделия, не соответствующие их строгим стандартам.

Визит столь благородной дамы потребовал полномасштабной генеральной уборки. Мастерскую тщательно подмели, протерли и выскоблили от пола до потолка. Всё, что блестело, было отполировано, чтобы сиять еще ярче. Стирались, чинились и гладились лучшие одежды мужчин и женщин. Сами работники мылись, стригли, причесывали и заплетали друг друга. Это были хорошие дни, наполненные паром горячей воды, запахом мыла и взрывами смеха. В конце проверки было запланировано празднество, посвященное этому знаменательному событию, и люди не могли дождаться. Но по мере приближения важного дня росло и беспокойство: придирчивость инспекторов была общеизвестна, много месяцев работы пропали бы даром, если им не понравится увиденное, и всё зависело от того, как сами ремесленники отреагируют на вердикт инспекторов.

Не следует думать, что ткачи малодушны или бесхарактерны только потому, что могут часами сидеть на одном месте, занимаясь тем, что отважные удальцы сочли бы возней со шнурками и тряпками. И действительно, на фотографиях ткачи часто выглядят безучастными, работая за своим станком – устройством из балок, колес и тросов, которое выглядит как оргaн без панелей, призванных скрывать от глаз его непостижимую внутреннюю часть – и глядя в объектив камеры отрешенным взглядом, потому что все их мысли сосредоточены на растянутой перед ними ткани, а не на окружающем мире, который в этот момент устремил на них свой взор. На самом же деле всё обстоит как раз наоборот. Из всех земных существ именно ткачи наиболее похожи на охотников – самых терпеливых особей, что выжидают, неподвижно зарывшись в расщелине морского дна, храня молчание в густом подлеске или зависнув в вышине под облаками, чтобы в нужный момент броситься на свою добычу.

«Бросок» ткача может затянуться на годы. С момента протягивания первого уткa между нитями основы и до закрепления финального узла «сидящие за тканием» напоминают сов, охоту которых на мелкое зверье иногда показывают в замедленной съемке в телепрограммах о дикой природе:

Отделившись от самой высокой ветки леса, сова бесшумно летит сквозь лунную ночь. Парит, парит, опускаясь к земле, где останавливает свой полет, и ее желтые когти медленно – очень медленно – впиваются в пушисто-мягкое тело кролика.

(Больше о кроликах – чуть позже.)

Стоит ли говорить, какой сосредоточенностью должен обладать ткач, чтобы во время своего многолетнего «полета» не упустить из виду цель, а также какой силой воли – чтобы сдерживать жгучее желание побыстрее эту цель приблизить.

Но у тех, кто занимается искусством ткачества, с хищниками – их братьями и сестрами в животном мире – есть и общие слабости. Худшая из них – слепая ярость. Она вспыхивает, когда они упускают добычу. В такой момент вся энергия, обычно сбалансированная между этапами охоты – ожиданием в засаде, нападением и убийством, может вырваться наружу в единочасье. Именно поэтому королевский указ о регулярном контроле качества работы ткацких мастерских содержал положение о строгих наказаниях – штрафах и тюремном заключении – за причинение вреда инспекторам, будь то словесные оскорбления или физическое насилие.

А теперь вернемся ко дню проверки. Как только мастер-ткач с низким поклоном открыл дверь мастерской, чтобы впустить благородную Клод Ле Вист, ее шута и приближенных дам, Синюю Нить будто сжало в тисках страха. Стоя в дальнем углу цеха вместе с другими ткачами, она была уверена, что не всё пройдет гладко, ведь знала об одной погрешности в полотне и двух цветовых решениях, которые можно было оспорить.

Тем временем в мастерскую продолжали входить гости: сенешаль семьи Ле Вист, местный мэр, два стражника из личной охраны благородной дамы, советник мэра, старейшины гильдии ткачей в своих роскошных нарядах, епископ вместе с облаченным в черное сопровождающим, без конца теребившим рукоять висевшего у него на бедре ножа, и, наконец, сами исчадия ужаса – три инспектора и их телохранители. Церемония прошла в традиционном ключе, начавшись со смиренных благодарностей за одно и другое, перечисления заслуг присутствующих, речей о важности искусства – для общества и религии – для искусства, о благородстве патронессы и ее мудрости, о милости Божией, позволившей всему произойти, и, конечно же, о погоде («Да-да, скоро должно распогодиться», «Сколько недель уже льет?», «Три, четыре?»), пока сама знатная дама не положила конец этой утомительной деревенской болтовне, рассказав забавную историю о своей престарелой обезьянке – Ааконе Норвежском. Тот чуть не утонул, свалившись носом в вазу с цветами. Дружный смех разрядил атмосферу, после чего текстиль был разложен для осмотра.

Больше всего ткачи опасались, что инспекторы переусердствуют, пытаясь произвести впечатление на патронессу, но то ли благодаря забавному рассказу благородной Клод о ее обезьянке, то ли потому, что мастерская действительно заслужила свою безупречную репутацию, в тот день они были особенно благосклонны и остановились лишь на одной детали. Это был белый кролик, стоявший на задних лапках и чистивший мордочку под апельсиновым деревом в левой части полотна, воздающего должное чувству обоняния. Кролика выткала Синяя Нить, и всё время, пока проверяющие, склонившись над зверьком, рассматривали его через лупу, ей казалось, что она вот-вот лопнет от распиравшего ее волнения. Пытаясь совладать с собой, она без конца наматывала и разматывала обрывок синей шерстяной пряжи на синий указательный палец своей синей левой руки. И как раз в тот момент, когда она уже готова была взорваться, инспекторы подняли головы и кивнули Клод Ле Вист.