Яромира. Украденная княжна

Им припомнили все. И Рюрика — выкормыша их рода-племени. И набеги на беззащитные земли. И свирепую, звериную жестокость. И жажду наживы. И веру в иных Богов. И вероломство, которое передавалось из уст в уста. И пожженные избы — не конунгом Харальдом, вестимо, но разве ж людскую молву это могло остановить?.. И что у себя на севере жили те в грязи, в полуразрушенных хибарах, ели одну рыбу да хлебали кислое пиво, а тут шибко высоко метили — над Новым Градом стать!

— Всяк сверчок знай свой шесток, — говорили дружинники, и их ближники кивали, хмурясь.

— Верно, в их ледяных землях совсем они головы себе отморозили. Последний разум, как сопли зимой, в сосульки скрутился.

Чеслава поморщилась, услышав, и посмотрела на весельчака из сотни Будимира. Воевода ничего ему не сказал, но и не одернул, и кмети продолжили балагурить.

Вечер возвращения князя выдался совсем не таким радостным, как утро.

Выругавшись сквозь зубы, Стемид слишком резко поворошил палкой поленья в костре, и вокруг разлетелся густой столп огненных искр.

— Этот… сучий потрох выкручивает нашему князю руки, — пробормотал он мрачно. — Ведает, что нужны драккары, иначе Рюрика не прогнать. Утечет в море — вот и вся недолга, — воевода отбросил палку, словно ядовитую змею, и сжал кулаки.

Яромира, незаметно выросшая у него за спиной, лишь подлила масла в огонь.

Тихая, рассудительная девчушка, которую Чеслава знала, исчезла. Все, что с ней приключилось, вытравило из княжны былую беззаботность и легкость, смешливость и озорство. Той, которая решилась сбежать из терема с детским другом Вячко в ночь накануне сватовства, чтобы поглядеть на звезды, больше не было.

За спинами кметей стояла незнакомая, чужая княжна. Костер, освещавший ее лицо, лишь пуще подчеркнул его бледность и худобу. Тени и отблески огня заострили скулы и показали запавшие щеки. И только глаза двумя ясными звездами выделялись на ее лице. Глаза, в которых бушевало то же гневное пламя, которое Чеслава не единожды видела у ее отца.

Яромира была похожа на князя гораздо сильнее, чем Любава. А ведь раньше воительница мыслила иначе…

— Как ты смеешь хаять конунга Харальда? — хлестко спросила Яромира, без страха глядя в глаза Стемида.

Когда воевода поднялся на ноги, княжне пришлось задрать голову, чтобы продолжать на него смотреть. Против него она казалась тонкой, словно щепка.

Чеслава нервно перехватила ладонью рукоять меча. Не то что бы она мыслила о чем-то дурном… Ну больно уж круто пылала гневом княжна Яромира.

— Он спас меня и не отдал воеводе Трувору — младшему брату конунга Рюрика! — звонким голосом воскликнула она. — Он одолел его в морском бою, перебил большую часть его дружины! А после казнил воеводу и тех, кто выжил. И сжег его драккар. Он выступил против Рюрика на тинге вождей раньше, чем мой отец. Единственный из всех северных конунгов!

Яромира тряхнула косой и замолчала, чтобы перевести сбившееся дыхание. Она волновалась, Чеслава видела это. Волновалось гораздо сильнее, чем должна была.

Но нынче, стоя перед кметями в мужицких портках да рубахе, в накинутом на плечи плаще князя, без привычных, милых взору украшений, пылая гневом, Яромира напоминала отца. Таким, каким Чеслава застала его лишь на излете, когда Ярослав Мстиславич еще не заматерел, еще не успокоился под гнетом ладожского венца и престола. Когда жена еще не смягчила его крутой нрав. В ту самую первую зиму, когда воительница только-только пришла на Ладогу.

— Княжна, я не… — Стемид чуть потупился.

Он не склонил упрямой головы, но взгляд его дрогнул, и он растерянно взлохматил ладонью волосы на затылке.

— Ярлфрид.

Чужой говор резанул по ушам, и Чеслава ощерилась раньше, чем себя осознала. Она круто повернулась одновременно с дюжиной кметей, что собрались у костра.

В тени в нескольких шагах от них стоял конунг Харальд. Неведомо, сколько он пробыл там, неведомо, сколько услышал, пока не ступил вперед, и не позволил пламени себя осветить. Неведомо, сколько уразумел, толком не зная языка.

Он назвал их княжну грубым, чужим именем, напоминавшим больше скрежет метала.

— Ярлфрид, — повторил конунг Харальд, не удостоив взглядом никого, кроме Яромиры. И сказал еще несколько слов на своем скрежещущем языке.

И она принялась что-то отвечать, и Чеслава ушам не могла поверить, что такие грубые слова вырывались изо рта их нежной княжны. Потом Яромира оборвала себя и потупилась. Прошептала что-то едва слышно и вновь повернулась к Стемиду, заговорила уже гораздо тише, чтобы не долетело до чужих ушей.

— Мой отец всегда доверял твоему суждению, воевода. Но нынче твою зоркость притупила ненависть, направленная не на того.

Яромира ушла прежде, чем кто-либо успел молвить и слово. А следом за ней, в гнетущем молчании, ступил обратно в темноту и конунг Харальд, которого проводили тяжелыми взглядами.

— Она ему люба, — Буривой шепнул Чеславе едва ли не на ухо.

Так, чтобы лишь она услышала.

Воительница прикусила язык. Негоже ей говорить чужому воеводе, что тот, верно, объелся белены.

— Твои глаза тебя обманывают, господин, — мрачно буркнула Чеслава.

— Напрочь. Это ты не видишь дальше своего носа, — он отчего-то осердился на нее, вздохнул с досадой и ушел, громко выругавшись напоследок.

Утром лагерь снялся с места. Князь отрядил три дюжины человек, чтобы вернуть Яромиру на Ладогу. Чеслава, наслушавшись чужих разговоров, скрепя сердце, сама пошла к Ярославу Мстиславичу и попросилась проводить княжну. Тот отказал. Мол, воительница нужна ему в войске, нужна ему в битве. И у нее духа не хватило поведать князю о разговоре накануне вечером. О том, что к ним вернулась совсем уже другая княжна.

Яромира уезжала одна: Крутояр оставался с отцом. В другое время Чеслава подивилась бы. И как токмо тот упросил князя? Какие слова нашел, чтобы убедить не возвращать себя на Ладогу связанного по рукам и ногам? В другое время, да. Но нынче волновало воительницу совсем иное.

Отряд, увезший княжну, отправился в путь ранним утром, едва солнце выглянуло из-за туч. Яромиру провожали немногие: большинство спешно собирало лагерь, готовясь к дальней дороге. Среди тех, кто пришел, был и конунг Харальд.