Язычница

Но сегодня с самого утра всё летит к чертям. С самого пробуждения, когда Актеону слуга доложил, что Спирос желает его видеть — князь Спирос Изидор был командующим восточной армией княжеского рода. Дядя устроил наследному князю такой разнос за действия на Шавелле, в результате которых были разрушены две цитадели, один древний храм (кажется, посвящённый Рэмире) и амфитеатр, что испортил Актеону настроение на весь оставшийся день — как ему казалось в тот момент, испортить день ещё больше было просто нельзя. Потом пришлось около часа слушать восторженные вопли Мелины по поводу вышивки Рхеи (это были двоюродные племянницы Актеона, приглядеть за которыми его попросила Иантина), а потом… Потом был этот разговор с Сибиллой. И пока что это было самое худшее, что только могло случиться за сегодня.

Сибилла злится на него. Злится за то, что он всё делает не так, как ей хочется — будто бы это так легко. Злится за то, что война ещё идёт — будто бы только в его неопытности было дело. Злится за то, что говорит ей подобные вещи — будто бы кто-то смог бы терпеть дольше. Актеон вполне может согласиться с тем, что в данной ситуации он занял совершенно неправильную позицию. Актеон вполне может согласиться с тем, что он никогда и не был прав.

— Какой же ты идиот, если не сумел поладить даже с собственной женой! — презрительно кривит губы княжна. — Ей ведь не так много нужно было, чтобы она влюбилась в тебя до беспамятства — такие женщина, как твоя княгиня умеют любить, уж поверь мне, дорогой племянник. Я сама женщина, я в таких вещах понимаю куда лучше.

В её словах столько желчи, столько раздражения, что Актеону и самому хочется разозлиться на неё… Будь на месте Сибиллы Ветта, они обязательно сцепились бы, подрались, на лице Актеона уже было бы несколько ссадин, а на запястьях княгини завтра появились бы синяки — синяков у Ветты обычно было много. И не сказать, что эти «драки» случались у них слишком часто.

С Веттой всё было проще. С ней хотя бы можно было спорить — уж на это наследный князь точно имел право. Он мог даже поднять на неё руку, если случалось что-то слишком уж вопиющее, впрочем, Ветта сама не брезговала подобными способами убеждения в своей правоте. На княгиню можно было кричать, и она отвечала ему тем же, она могла позволить себе сцены — совершенно неприличные для дворянки — ревности, могла топать ногами, кричать… На Сибиллу же даже голоса повышать не полагалось, и дело было не только в том, что статус её был куда выше. Дело было в какой-то врождённой властности, которая не позволяла кому-либо в ней сомневаться.

Сейчас, однако, Актеон мог бы сказать куда больше, чем хотел того на самом деле. Его могло бы, что говорится, «занести». Сибилла лишь холодно усмехается и отходит в сторону. Холодность ей не к лицу. Это Мариам хладнокровие пошло бы — жаль только, что она об этом слове даже не слышала. А у Ветты порой холодности было даже слишком много — особенно когда она считала, что обидели её совершенно несправедливо.

— Сибилла, — пытается возразить Актеон, но слова застывают в горле. Наверное, и к лучшему.

Она жестом останавливает его. Жестом показывает, что больше не желает ничего слушать. Ни обвинений, ни оправданий, ни признаний в любви — ничего. Ни единого слова. Бесполезно что-либо говорить ей. Возможно, стоит просто подождать, пока сегодняшний неприятный разговор забудется. В конце концов, все неприятные разговоры в когда-нибудь забываются.

Кроме привычных горечи и раздражения, наследный князь почему-то чувствует и облегчение — будто тиски, давно державшие его своей железной хваткой, внезапно ослабили своё влияние. Актеон удивлён, что подобное чувство, появляющееся в его душе, неправильное. Что ему стоит прогнать его, вытеснить из своей души, пока на смену любви — даже такой унизительной — к Сибилле не пришла пустота, что была после смерти отца, которую уже ничем нельзя вытравить.

— Замолчи, — Сибилла кажется внезапно уставшей и раздражённой. — Я больше не желаю тебя видеть. И уходи. Исчезни с Альджамала как можно скорее. На сборы я тебе даю сутки. Не больше.

Она непреклонна. Бесполезно даже пытаться как-то её переубедить. Во всяком случае, сейчас. Актеон неплохо знает её, он знает её с самого своего детства, он общался с ней больше, чем кто-либо из Изидор. Он общался с ней даже больше, чем с Нарциссом (которого никогда не любил и, должно быть, уважал куда меньше, чем тот того заслуживал), что был его наставником в юные годы.

На некоторое время Сибилла замолкает. Словно обдумывает что-то.

Суток, выделенных ему на сборы, пожалуй, вполне должно хватить. Не так уж много у Актеона вещей, которые представляют для него хоть какую-то ценность. Всё необходимое можно приобрести и на Вайвиди. Если бы Сибилла не желала, чтобы он уехал на этот уровень с Веттой, наследный князь мог бы исчезнуть прямо сейчас — бегом спуститься по лестнице, вскочить на коня и пересечь Аменгар, за которым находится один из порталов на другие уровни… Правда, один из старых порталов — новые строились уже в поселениях. Возможно даже, что это своеобразное «окно» даже не работало — Актеон, если что, мог бы отправиться и в одно из поселений, где уже точно есть лазейки между уровнями.

Другое дело — Ветта. С ней наследный князь общался довольно редко. Вполне возможно, что она не захочет никуда уезжать — такое решение было бы вполне закономерным и даже разумным. На Альджамале пока ещё можно не ждать непрошеных гостей из Фюрстов или Астарнов — с юга и с запада Изидор начинали порой даже гнать. На Альджамале есть такая крепость, как Дарар, Альджамал окружает множество уровней, на которые и придётся первый удар… Будет вполне логично, если Ветта наотрез откажется куда-либо уезжать — любая из кузин Актеона поступила бы точно так же на её месте, боясь за свою жизнь.

Пожалуй, если бы у наследного князя была такая возможность, он попросил бы Сибиллу отпустить на Вайвиди его одного — без Ветты. Той лучше остаться здесь. В безопасности. И вдали от мужа, которому почти всегда хотелось от неё избавиться. Однако вряд ли великая княжна будет к Актеону столь благосклонна, если уж решила прогнать его прочь.

— Ты жалок… — говорит она со вздохом. — Мне очень жаль, что я этого раньше не замечала.

После этих слов она заходит к себе в спальню и захлопывает двери. Те самые резные двери, на которых изображён сюжет из одной древней легенды — как богиня превратила надоевшего ей любовника в кипарис. Странная это была легенда, впрочем, Юмелии она когда-то нравилась.

Актеон выходит из покоев великой княжны с таким дурным настроением, какое вряд ли мог себе представить раньше. Даже после разговора с князем Спиросом, который больше всего любил лезть не в своё дело. Даже после вечных упрёков Нарцисса на счёт отношения к людям в целом и к жене Актеона в частности. Даже после дня, проведённого с кузинами и племянницами.

До женской части дворца идти — всего ничего, но Актеону почему-то кажется, что этот путь занимает у него сегодня целую вечность. Спуститься по лестнице, что вся расписана различными сюжетами из мифологии Альджамала и Ибере, почему-то кажется ему сейчас пыткой. Почему-то именно сегодня разглядывать все эти сюжеты — выполненные искусным мастером — наследный князь едва может.

Ветта стоит у окна и расчёсывает свои волосы. Она так и не сменила свои наряды на изидорские — так и осталась «княжной Певн с Леафарнара», которую когда-то привезли на Альджамал. Её волосы стали ещё длиннее, и косы приходится несколько раз оборачивать вокруг головы, чтобы они не касались земли. Она не поворачивает даже головы, хотя прекрасно понимает, что в комнату вошёл её супруг.

— Мы уезжаем, — говорит Актеон жене, даже не переступая порога комнаты. — И немедленно.

Должно быть получается слишком резко, слишком грубо — впрочем, должно быть Ветта уже давно смогла привыкнуть к такому обращению. Она не кажется ни раздражённой, ни расстроенной. Актеон, если уж быть честным, рассчитывал на совершенно другую реакцию.