Языки современной поэзии
Шрифт:
Таким образом, и в осмыслении истории Кривулин был поэтом.
Поэтика Виктора Кривулина и традиционна, и нова; в стихах он и лирик, и публицист. Литературный андеграунд противостоял тотально клишированной официальной культуре, которая декларировала следование классическим традициям. Но это противостояние осуществлялось не отрицанием, а неформальным включением истории и культуры в свой личный мир, и в этом мире слово лишалось музейной неподвижности. В такой ситуации сильное напряжение между традиционным и новым получило свое воплощение в метафорическом смыслообразовании:
Способность метафоры по более или менее явному признаку неожиданно сближать два разных явления, создавая новую художественную реальность, может давать ощущение бесконечной поэтической свободы.
Метафора Кривулина сближает гораздо больше двух явлений.
Художественный образ в его стихах, часто возникая по фонетической ассоциации,
234
Кривулин, 2001-а: 21.
В сочетании личико личинки,фонетически производном от фамилии Чичикови перекликающемся со словами училки учили,имеется и этимологическое сближение слов, и смысловое: с личинкой семантически связано сравнение на гусениц похожие,оба глагола в сочетании не ползать, а летать,отсылающие к «Песне о Соколе» М. Горького, связаны по своему значению и с образом личинки, и с образом гусеницы. На этом примере хорошо видно, как звуковой стимул текстопорождения организует и словообразовательную, и семантическую структуру текста, активизируя множественные внутренние связи между словами.
Словесность — главная тема поэзии Виктора Кривулина. Именно словесность дает надежду на выживание в убогом мире, ландшафт которого — пустырь, сорняки, битые стекла, пристанционные базары,погода — оловянная, свинцовая, сумерки целыми днями, мизерный дождик,люди — обворованный ветеран, дедок из поселковых, однорукий тирщик под эмблемой ДОСААФ, чиновник простуженный, запинающиеся пианисты, издерганные скрипачи,звуки — на стыке звука с нёзвуком, скрип, кашель, милицейский свист.
Кривулин не любуется убогим миром, не поэтизирует его, не злорадствует и не жалуется. Он этот мир пытается осмыслить, глядя на него глазами музы истории Клио, но и за Клио наблюдая глазами поэта, как об этом писала Ольга Седакова (Седакова, 2001-а: 691). Ущербность осознавалась Кривулиным как единственно возможная форма честной жизни.
Кривулин описывает андеграунд в системе метафор и символов — как снижающих, так и возвышающих:
КРЫСА Но то, что совестью зовем, — не крыса ль с красными глазами? Не крыса ль с красными глазами, тайком следящая за нами, как бы присутствует во всем, что ночи отдано, что стало воспоминаньем запоздалым, раскаяньем, каленым сном? Вот пожирательница снов приходит крыса, друг подполья… Приходит крыса, друг подполья, к подпольну жителю, что болью духовной мучиться готов. И пасть, усеяна зубами, пред ним как небо со звезд'aми — так совесть явится на зов. Два уголька ручных ожгут, мучительно впиваясь в кожу. Мучительно впиваясь в кожу подпольну жителю, похожу на крысу. Два — Господен суд — огня. Два глаза в тьме кромешной. Что боль укуса плоти грешной или крысиный скрытый труд, когда писателя в Руси судьба — пищать под половицей! Судьба пищать под половицей, воспеть народец остролицый, с багровым отблеском. Спаси нас, праведник! С багровым ликом, в подполье сидя безъязыком как бы совсем на небеси! [235]235
Кривулин, 1989: 25.
В
этом стихотворении, написанном в 1972 году (в год Крысы по восточному календарю [236] ), в тексте объединены и внешнее самоуничижение, и гражданский пафос, и метафизическое переживание.Т. А. Пахарева пишет, что главным мировоззренческим наследством акмеизма с его погруженностью в историю и культуру оказался этикоцентризм — ответственное отношение к высказыванию, совесть. В этой книге немало говорится о Кривулине (Пахарева, 2004: 35–39).
236
Дата написания стихотворения уточнена О. Кушлиной.
Совесть уподоблялась в поэзии всяким неприятным существам довольно часто: когтистому зверю, гаду, змею, змее, скорпиону, червю, коршуну, палачу, ведьме, а также у Пушкина гостю незваному и собеседнику докучному (Словарь, 2004: 527).
Уподобление совести крысе объединяет два основных фразеологических контекста для слов, существенных для образной системы стихотворения: угрызения совести(а крысы — это грызуны) и прячутся как крысы.Имплицитное высказывание Кривулина: ‘поэт андеграунда — это совесть нашего времени’, вероятно, противостоит знаменитому советскому лозунгу Партия — это ум, честь и совесть нашей эпохи.Возникает и такой смысл: ‘совесть вынуждена прятаться, как крыса’.
Возвышение низкого осуществляется не только довольно архаическим тропом — аллегорией, не только тональностью и лексикой стихотворения, но и грамматикой высокого слога, в частности краткими прилагательными ( подпольну жителю, похожу / на крысу),и синтаксической инверсией ( воспоминаньем запоздалым; два уголька ручных),и фонетикой (звезд'aми).
В строке Воспеть народец остролицыйможно видеть отзвук рассказа Кафки «Певица Жозефина, или Мышиный народ». Там крыса Жозефина — бесполезная певица, без которой народ, однако, обходиться не может. Возможна и антитеза народец — народкак реакция на требование советской пропаганды воспевать народ.
Сравнение И пасть, усеяна зубами, / пред ним как небо со звездамипобуждает выделить из списка уподоблений неба частям тела, приведенных Н. В. Павлович, слово уста(Павлович, 1995: 371). Архаическое значение слова уста,сохраненное поэтической традицией XVIII–XIX веков, — ‘рот’. Резкое стилистическое снижение уста —> пастьочевидно. Возможно, что сравнение зубов со звездами вызвано и теми контекстами Анненского, Мандельштама, Цветаевой, в которых небо уподоблено нёбу [237] . Возвышение образа в этом сравнении маркировано и пунктуационно: запятая после слова пастьв строке И пасть, усеяна зубамипревращает предикативное причастие в атрибутивное (т. е. именную часть сказуемого в определение). Такая пунктуация позволяет заметить зыбкость границы между определением и сказуемым: в данном случае решающая роль принадлежит только выделительной интонации, которая обозначена запятой.
237
Об этой этимологической метафоре в поэзии XX в. см.: Зубова, 2000: 72–75.
Максимальный пафос заключительных строк в подполье сидя безъязыком / как бы совсем на небеси!выражен не только лексически, но и грамматически — формой из церковного языка. Но при этом развернутое сравнение, организующее стихотворение, заставляет почувствовать контекстуально обусловленное звукоподражание: слова на небесиуподоблены крысиному писку, тем более в рифменных созвучиях в Руси — спаси — небеси.
Говоря об этом тексте, необходимо обратить внимание и на его мифологические аллюзии.
Несомненно, мы здесь наблюдаем гиперболизацию образа мыши. А мышь в античной мифологии — спутница Аполлона, имеется этимологическая связь между словами мышьи муза.Мыши и крысы изображаются в мифах как чувствительные к музыке, что отражено легендой о Крысолове в ее различных литературных модификациях (см.: Топоров, 1997: 274–297). Если мышь, поедающая съестные припасы, воспринимается как угроза благополучию, то и честное искусство — тоже угроза благополучию — как самого поэта, так и государства. Крыса в этом отношении еще опаснее, чем мышь, поскольку воспринимается как более агрессивное и неприятное существо.