За все в ответе

Г р у я. И ты хочешь сказать, что в нашем обществе, в отличие от римских провинций, в которых происходили события, описанные в Библии…

К э л и н. Я про Рим ничего не могу вам сказать, я там никогда не бывал, но я твердо знаю, что и убийство лошадей в Реутовской балке, и сдача коров на мясо перед самым отелом, и запуск живых уток в барабаны есть свидетельства самого что ни на есть оголтелого…

Г р у я (задыхаясь). Ты осмеливаешься произнести еще раз это слово…

К э л и н. Осмеливаюсь. И произнесу.

Г р у я. Вон из моего кабинета, отщепенец!!

К э л и н (ошарашенный). Извините, я, может, что не так…

Г р у я. Чтобы духу твоего тут больше не было!! (Достает из стола таблетки, запивает глотком воды.) Да, мы строим новый мир, и нам не сразу все дается. Да, мы иногда ступаем по живому и потом забываем вернуться и извиниться. Как говорится, лес рубят — щепки летят. Нас критикуют за бездуховность, за бесчеловечность, но это делают наши враги. И вдруг ты, мой старый, мой фронтовой товарищ…

К э л и н (отчужденно как-то). Извините меня, пожалуйста. Я как-то свыкся с мыслью, что мы друзья детства, школьные товарищи. Оба прошли войну, оба вернулись гвардии рядовыми… И совершенно упустил из виду, что война вон когда кончилась! За это время многие рядовые так рядовыми и остались, зато другие рядовые… Разрешите идти, товарищ член правительства?

Г р у я. Идите.

К э л и н неумело берет под козырек, кое-как делает налево кругом и удаляется.

После его ухода секретарша широко раскрывает обе половинки дверей, начинают входить иностранцы.

Груя стоит неподвижно у окна и долго смотрит на площадь, на арку Победы и на серый, облезлый купол собора.

Ива на берегу речки.

Г о л о с Г р у и. Ну хорошо, я понимаю, ты обиделся и все такое… Но скажи мне, пожалуйста, почему ты в таком случае… Ты слышишь меня, Кэлин? Эй, есть тут кто?

Г о л о с М а р и и. Никого нету. Осталась я одна.

Г о л о с Г р у и. Мария, сходи за Кэлином, мне надо с ним объясниться…

Г о л о с М а р и и (после большой паузы). Он говорит, что не может прийти.

Г о л о с Г р у и. Почему не может?

Г о л о с М а р и и. Говорит, что болен.

Г о л о с Г р у и. А что с ним такое?

Г о л о с М а р и и. Он говорит — разрыв сердца.

Г о л о с Г р у и. Пусть он голову не морочит, он понятия не имеет, что такое разрыв сердца. Пусть меня спросит, я вон всю жизнь мучаюсь с сердцем. Ну, если не хочет идти, сама узнай: почему он не вернулся на птицефабрику? Даже вещи не забрал оттуда.

Г о л о с М а р и и (после большой паузы). Говорит, что вынужден был уйти. Говорит — обстоятельства вынудили подать в отставку.

Г о л о с Г р у и. Но почему же, почему?! Ведь не на их же фабрике все это случилось, не он ответствен…

Г о л о с М а р и и (после долгой паузы). Он говорит, что живой человек ответствен за все живое, иначе все бессмысленно. Сама наша планета, говорит, если взять ее в целом…

Г о л о с Г р у и. Да при чем тут жизнь, при чем тут планета!! (После паузы.) Ты слушаешь еще меня, Мария?

Г о л о с М а р и и. Слушаю.

Г о л о с Г р у и. Узнай у него, почему не вернулся на фабрику.

Г о л о с М а р и и (после паузы). Он говорит, что, когда потолок дает осадку, должна хоть одна мышка взять на себя ответственность за эту осадку…

Овчарня в Карпатах. Огромная луна плывет над горами, светло, как среди бела дня. И мягкие скаты, и крутые обрывы, и ущелья таинственно плывут куда-то.

Растянувшись у потухшего костра, К э л и н мурлычет про себя какой-то мотив военного времени, а сонный С а н д у из последних сил отдает последние приказания.

С а н д у. Рота, слушай мою… (Зевает.) А что, не пора идти спать?

К э л и н. Ты иди ложись, тулуп там, а я еще пободрствую, пусть овечки отдохнут. Намаялись, бедняжки, лазая по горам. Они у нас степные, лазать по горам не привыкши.

С а н д у. Ну так давайте вместе — и мы отдохнем, и они себе пусть отдохнут.

К э л и н. Понимаешь, одним сном спит отара, когда пастух бодрствует и другим — когда и он уснул. Если пастух бодрствует, овечки спят как булыжники на мостовой — прямо не шелохнутся, зная, что их охраняют, что в случае чего их защитят. А если пастух уснул, отара спит уже тревожно, поминутно просыпаясь и вздрагивая от каждого шороха.

С а н д у. Нет, я больше не могу, мне хочется спать… Рота, слушай мою… (Зевает.) А что, не скучно вам сидеть вот так в одиночку по ночам?

К э л и н. Это не скука, это истинная жизнь! Посмотри сам — благодать-то какая кругом! Тишина, свежий воздух, ясное небо, зеленые горы — ведь это же бездна красоты! Ради этой красоты, ради этого покоя мы вынесли такие муки и лучшие из нас сложили свои головы.

С а н д у. Разве павшие на войне — это лучшая часть войск?

К э л и н. Конечно же, лучшая часть… В бою всегда лучшие падают первыми — в этом счастье для них и трагедия для оставшихся.

С а н д у. А у меня вот уже глаза слипаются, я уже слов не отлеплю друг от друга. (Уходит в хибару, но вдруг выныривает обратно.) Дядь Кэлин, а почему вы не переберетесь к нам? Ну какой вам смысл всю жизнь маяться — то перезимуете у одной, то у другой. Все же знают, что вы маму нашу, и только ее, любили, ради нее вы и к нам так хорошо относитесь…

К э л и н (несколько опешив). Дак, понимаешь, вопрос этот сложный, тут не все от меня зависит… Надо, чтобы и Мария сказала свое слово…

С а н д у. Ну что ты будешь делать — когда мы дома маму пилим, она говорит, что не только от нее это зависит, надо, мол, чтобы и вы сказали свое слово, а когда вам говорят…

К э л и н. Сказала она так?

С а н д у. И сколько раз она так говорила!

К э л и н (после большой паузы). Что ж, если к тому все идет, может, этой осенью я и в самом деле переберусь к вам…

С а н д у. А чего тянуть! Вон осень уже на исходе. Не завтра, так послезавтра польют дожди, и чего овечкам мокнуть тут на этих горах! Свободных земель поздней осенью у нас и дома полно! Давайте тихо перегонять отару, и пока доберемся…