Заря коммунизма
Шрифт:
Люда разозлилась. Почему-то сейчас в её голове начали вырисовываться совершенно очевидные вещи: Тоня делала стенгазету, в которой упоминалось о новой ученице Маше, звала ту в кружки, разговаривала с ней на переменах... Несомненно, во всём виновата только Иванова! Но куда смотрел весь класс! А родители?! Горевшая праведным гневом Новосёлова решила проучить Машу и заставить её не отбиваться от других. Но затем она вспомнила об отце-военном, который привёз дочь в Аничкино к бабушке, а сам отправился на север, вспомнила о том, что недавно Маша потеряла маму, что она одна и у неё совершенно нет друзей. На какой-то миг все эти мысли пронеслись ураганом в голове и затихли. Люда осторожно вышла из круга и незаметно шмыгнула в интернат. Там она ворвалась в их тёмную комнату, включила лампу и кинулась к кровати Ивановой. Она
Слышишь, тревожные дуют ветра?Нам расставаться настала пораКружится, кружится пестрый лесок...Кружится, кружится старый вальсок...Старый, забытый,Старый, забытый вальсок...
Как только маленькие пальцы учительницы тронули струны и Маша уловила знакомую мелодию, всё её тело напряглось. В груди тоскливо заныло, заскребло, горло сжалось, в носу защипало, и девушка неслышно шагнула назад, в темноту.
«Нам расставаться настала пора» – болью отозвались слова песни, и школьница заспешила в почерневший от мглы яблоневый сад. Мама была такой доброй, такой ласковой, она никогда не ругала её за отметки, никогда не заставляла вступать в ряды пионеров, слушала её, понимала, водила в цирк, на спектакли, в зоопарк, на балет, всегда была рядом, когда требовалась помощь. А Маша ничего не замечала... Ни ввалившиеся щёки, ни круги под глазами, ни бледноту, ни одышку... Она слишком поздно поняла, что время, проведённое с мамой стремительно тает, и пожалела о встречах с подружками, пожалела, что так много читала – ей нравилось, что мама довольна, и она с жадностью хваталась за новую книгу! Но пора расставаться всё же настала... Маша всхлипнула и вонзила в ладони ногти. Она обошла высокую яблоню с раздвоенным стволом и прислонилась к узловатой коре. Твёрдые наросты ощутимо впились в спину и немного привели в чувства. Прошло едва ли больше полугода, как Татьяны Ивановой не стало на этой планете, но она продолжала жить в мыслях и сердце и никак не отпускала.
Где-то впереди послышался шорох, и девушка встрепенулась. Она не боялась темноты, но сейчас, когда чувства были растревожены песней, от которой не удалось сбежать, ей стало не по себе. Прекрасный летний вечер на мгновение приобрёл страшные черты, и Маша решила вернуться.
– Подожди, – сказал очень знакомый женский голос из тьмы. – Я тебя искала...
Девочка застыла, ещё не понимая, бояться ей или нет. Она тщетно пыталась вспомнить, кто к ней приближается, но, когда из-под раскидистой яблони вынырнула Галина Александровна, секретарь колхоза, Маша насторожилась. Что она здесь делает?
– Почему ты ушла от ребят? – ласково спросила женщина.
– Просто так...
– Тебе стало грустно?
– Немного.
– Это всё из-за отца?
Вопрос заставил девочку насторожиться ещё сильнее.
– Да нет...
– Ты, наверное, думаешь, что его отъезд совпал со смертью мамы не случайно?
Маша об этом никогда не думала, но подумала теперь. Едкий укол обиды всё-таки существенно отозвался в груди. А что, если...
– Мужчины не умеют горевать, – тем временем продолжала Галина Александровна. Её худющая, практически скелетообразная фигура становилась всё ближе. – Они не признают чувств и пытаются сбежать от них. Крайний север – лучшее для этого место.
– Откуда вы знаете? – стараясь говорить спокойно, спросила Маша, и от секретаря вдруг повеяло холодом. Нечеловеческим, чуждым, замогильным...
– Точно не знаю, но предполагаю. Бросить дочь, дёрнуть её из школы, привезти в деревню к матери, когда учиться осталось всего ничего...
– Он военный. Он не может решать, где ему жить и работать, – с вызовом ответила девочка.
– Всё они могут, надо только попросить.
– Ладно, я пойду, – не захотела продолжать разговор Маша, но ледяная рука крепко схватила её за плечо. – Не трогайте! – в ужасе вскрикнула девочка и шарахнулась за яблоню.
Женщина высоко подпрыгнула, совершенно неестественно и не свойственно её возрасту, и оказалась между раздвоенных стволов.Школьница кинулась бежать. В ушах отчаянно бухало сердце, от страха подгибались колени, но треск и шорох за спиной гнал её вперёд. Наконец девочка вынырнула из-за интерната и оказалась на площадке. Там всё ещё горел костёр и сидели довольные школьники, а в воздухе витало такое умиротворение, что произошедшее в колхозном саду казалось галлюцинацией.
В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет...
...пел чистый голос Валентины Михайловны, который так и хватал за живое. Маша вернулась на своё место и никак не могла отдышаться. Она заставляла себя смотреть на воодушевлённую, необыкновенную и волшебную женщину, но чёрная мгла сада, что окружала интернат, тянула внимание на себя.
– Так, ребята, а теперь отбой! – звонко возвестила учительница, а Машу будто прошибла молния. Придётся возвращаться в комнату и ложиться спать, стараясь не смотреть в окна. Ведь они выходили именно туда...
Девочки и мальчики нехотя побрели интернат, изредка и с надеждой оборачиваясь на Валентину Михайловну. Она задумчиво перебирала струны, смотрела на догорающий костёр и не собиралась затягивать новую песню.
Люда зашла в комнату первой, быстро разделась и молча легла. Ириша и Лида ещё переговаривались и слонялись по мелким делам: то причёсывались, то показывали друг другу платья для танцев, то о чём-то хихикали. Маша не спешила ложиться. Сперва она просто сидела на кровати, а затем включила лампу и принялась читать. Но смысл слов не доходил до сознания и вскоре она бросила это занятие, щёлкнула выключателем и уставилась в окна.
– Девочки, вы когда собираетесь спать? – немного раздражённо спросила Люда.
– Да уже ложимся! – весело ответила Ириша и снова хихикнула.
– Вы не одни живёте! Надо и других уважать!
– Да ложимся, успокойся уже, – беззлобно ответила Лида и добавила Ире: – Завтра давай.
Как только погасла последняя лампа и по комнате пролетел облегчённый вздох Новосёловой, Козичева запрыгнула на кровать и открыла форточку.
– Не открывай! – вскочила Маша, подбежала к окну и испуганно оглядела сад.
– Почему? – удивилась Лида и расплылась в довольной улыбке – точно кот, нашедший сметану.
– Просто не надо. Пожалуйста...
– Трус он и есть трус.
– Да не трус я! – возмутилась девочка и подумала, что бы сделала Козичева, если прямо на её глазах женщина пенсионного возраста с лёгкостью сиганула на дерево.
– Быка бешеного испугалась, а теперь чего?
– Да всё равно мне на быка, если хочешь, пошли посмотрим.
– Давай! Завтра вечером! После отбоя!
– Вы спать ляжете или нет?! – приподнялась на локте Люда и сердито нахмурилась. – Завтра вставать в семь утра!
Маша умоляюще покачала головой, смотря на Козичеву, но та ехидно улыбнулась и распахнула форточку ещё сильнее.
– Лида! Закрой! Комары зажрут! Я вчера и так двоих убила, – неожиданно помогла комсорг, и Иванова с благодарностью посмотрела на неё. – Будем днём проветривать, а на ночь закрывать.
Скрипнула железная кровать, и Маша укуталась в одеяло, совершенно не замечая чужое постельное бельё. Сон никак не хотел к ней приходить, а чёрные силуэты деревьев на фоне тёмно-синего неба рисовали отвратительную высохшую женщину с ледяной хваткой.
Глава 4
12 июня 1979, вторник
– Игорёша! – донёсся сдавленный, но удивительно радостный возглас Валентины Михайловны, и Маша открыла глаза. – Ты как здесь? Надолго?
Больше девушка ничего не узнала – послышались торопливые шаги, глухо ударилась дверь, и всё стихло. Маша села на кровати, чувствуя, как боль стискивает мышцы в самых необычных местах. Вот она – трудовая жизнь в колхозе «Заря коммунизма». Из окна в комнату лился застенчивый солнечный свет, а коренастые яблони разбросали ветви под ярко-голубым небом. Иванова сонно бросила взгляд на одеяло. Изнутри медленно, настырно и неудержимо поднималась ярость. Быстрее, чем мозг успел подумать, Маша кинулась к кровати Новосёловой, грубо сдёрнула одеяло и, схватив комсорга за ногу, сволокла на пол.