Застава, к бою!

Алим спросил. Когда Наби ему ответил, Канджиев передал нам:

— Его брат Имран.

— Сколько у него людей?

— Он говорит, — продолжил Алим, когда передал пленному вопрос и послушал ответ, — с учетом потерь должно остаться чуть больше сотни человек.

— Как он считает, при имеющихся силах и средствах, его брат решится на новое наступление?

Алим передал мой вопрос.

Наби помрачнел. Поднял на меня взгляд и что-то спросил у Алима. В его словах я услышал собственную фамилию, исковерканную пуштунским акцентом.

Канджиев кисловато передал его слова:

— Он спрашивает, не ты ли тот самый Селихов, что взял в плен троих из его братьев.

— Четверых, — ухмыльнулся я.

Алим, кажется, так и передал. Тогда Наби сказал еще что-то.

Канджиев тоже помрачнел. Зыркнул на меня.

— Что он сказал? — Спросил я.

— Он говорит, — решился Алим, — о тебе знают в их банде. И…

Алим вдруг осекся.

— Продолжай, Алим.

— Говорит, что если бы его люди знали бы тебя в лицо, то каждый посчитал бы великой доблестью тебя убить.

— Вон оно как, — хмыкнул Стас Алейников, — ты у нас, Саня, даже среди душманья настоящая знаменитость. Даже немножко завидно.

— А мне вот совсем не завидно, — угрюмо бросил Мартынов.

— Передай ему, что они могут попробовать, если им представиться такая возможность, — сказал я холодно.

Алим передал. Тогда сын Юсуфзы улыбнулся. Заговорил.

— Он говорит, — начал Алим, — что теперь, когда он встретился с тобой лично, он бы отговаривал своих людей от такой глупой затеи.

— Пусть отвечает на поставленный вопрос, — сказал я.

Канджиев поторопил Наби, а когда тот ответил, он передал его слова:

— Он почти уверен в том, что его брат организует новое наступление.

— Это глупо, — вдруг сказал Пуганьков, — уже светает. Скоро подойдут наши. Застава удержалась. У них все меньше людей. Потому я думаю, что это все просто бессовестный блеф. Только и всего. Они отступят за Пяндж.

— Не думал, что скажу это, товарищ старший лейтенант, — вклинился Черепанов, — но я согласен с лейтенантом Пуганьковым. Теперь уже им нет никакого смысла нападать. Времени слишком мало.

Наби заговорил, хотя никто его ни о чем не спрашивал. Все внимательно посмотрели на духа. Алим прислушался, потом перевел:

— Он говорит, что его брат хочет прославиться как боевой командир, который не боится шурави и без страха сражается с нами на нашей же земле.

Все молчали. Таран не отводил от душмана своего задумчивого взгляда. Казалось, потонув в собственных размышлениях, начальник заставы даже позабыл о боли, которую приносило ему его осколочное ранение.

— Я так понимаю, — Таран кивнул на Наби, — этот не готов так рисковать своей жизнью, как его братец.

— Спросить у него? — Подал голос Алим, оторвав взгляд от вопросительно вытянувшегося лица Наби.

— Нет. Не нужно. Увести обоих, — сказал начальник заставы, — мы с тобой допросим его немного позже.

Пограничники подступили к задержанным духам. Витя Мартынов жестом приказал Наби подняться. Тот сразу послушался.

А вот когда ко второму, молодому, подступил сержант Ара Авакян и тоже приказал ему встать, парень глянул на него волком. Кажется, он совершенно не спешил исполнять указание.

— Ну и что ты как барашка? — Зло сказал ему Ара и обратился к Канджиеву: — Алим, скажи этому, чтобы он тоже встал. А то он какой-то непонятливый.

— Мож контузило, — пожал плечами Стас.

Алим не успел ничего сказать юноше. Тот встал сам. А в следующее мгновение бросился на Ару.

Я заметил, что душман умудрился как-то избавиться от пут, что связывали ему руки за спиной. Их ему обездвижили какой-то тряпкой, что нашлась под рукой, и он, видимо, успел выпутаться, когда мы разговаривали с пленными.

Душманенок бросился на Ару, повалил его. При этом молодой что-то громко и немного сдавленно орал на своем.

Я тут же кинулся его оттаскивать. Еще несколько погранцов бросились следом.

Вцепившись духу в одежду, я стянул его с Ары, рывком перевернул на спину. В следующее мгновение, окружающие меня погранцы ахнули.

В руках лежавший на земле душман держал гранату Ф-1 и уже успел выдернуть чеку, зажимая спусковую скобу. Видимо, вытянул из подсумка Авакяна.

Он что-то крикнул, однако я успел на него налететь, схватил его руку, прижал пальцы к рубашке гранаты так, чтобы он просто не мог их разжать. Да так и остался на нем лежать.

Душман орал что-то. Дубасил меня по спине и затылку свободной рукой. Погранцы, увидев, как я отреагировал, тут же налетели. Стас схватил душмана за руку.

— Ну-ка… Давай сюда… — Процедил я сквозь сжатые зубы и отобрал у него гранату.

Дух схватил меня за одежду. Вереща что-то, он просто не хотел меня отпускать, опасаясь, что его прямо сейчас насмерть забьют ногами.

Подоспел Алим и схватил его за вторую руку. Я встал, сжимая гранату.

— Есть у кого иголка? — Спросил я мрачно.

Пока погранцы учили уму-разуму отчаянного духа и пинали его по ногам и почкам, ко мне приблизился Витя, достал иголку, которую носил в своей панаме и протянул мне. Я сунул ее в отверстие для чеки, отдал ему Ф-1. Мартынов принялся ловко выкручивать из Ф-1 запал, чтобы чего доброго не рвануло.

Духа успокоили быстро. Поученный армейскими сапогами, он уже не кричал и не брыкался, а просто обмяк в руках парней, когда те потянули его к бане.

— Отчаянный, — сказал Черепанов, провожая пограничников, что тащили духа, взглядом.

— Радикал, — добавил задумчиво Пуганьков.

Наблюдавший за всем этим Наби тоже проронил какое-то отрывистое слово.

— Что он сказал? — Спросил Таран у Алима.

— Я думаю, тут и переводить не надо, — проговорил я с ухмылкой.

— Он сказал, что этот душман — глупец, — все равно перевел Канджиев, пожав плечами.

— Выходит, они и сами в контрах? — Задумчиво спросил Черепанов.

Светало. Утром стало очень холодно. Мерный, немного усилившийся дождь, монотонно барабанил по крыше навеса, под которым мы собрались. Привычным делом, были тут офицеры и командиры отделений.