Застава, к бою!
Шрифт:
Имран, глубоко дыша, молчал.
Наби видел, как глаза его наполняются настоящим гневом.
— Ты заслужил только позор и унижение, — процедил Имран.
А потом дал Наби пощечину. Толкнул. Младший сын Юсуфзы упал на землю. Принялся отползать, от Имрана, когда тот пошел на него.
— Если нас увидят… если со мной что-то случиться… — торопливо забормотал Наби, — моджахеддин отвернуться от тебя! Поймут, что между их лидерами нет единства!
— Хочешь единства между нами?! — Крикнул на него Имран, — тогда сражайся! Веди людей в бой и бейся с безбожниками! Бейся, даже если
— Я не стану отдавать свою душу Аллаху без всякого смысла! — Ответил ему Наби.
Вдруг Имран замер над ним. Во тьме ночи и под мерным, противным дождем он показался Наби страшным, словно шайтан.
— Да? Не станешь? — Имран положил руку на рукоять кинжала, что пристегнул к армейскому ремню, — ну тогда жизнь твоя и так не имеет смысла. И я могу без сожаления ее отнять.
Он со скрипом извлек кинжал до половины.
— Нет, стой! — Крикнул ему Наби.
Имран остановился. Обнаженный до половины клинок застыл в ножнах.
— Прошу, не убивай!
— Господин? — Раздался внезапный голос за спиной Имрана. Тот обернулся.
Моджахеддин в мокрой от дождя арафатке уставился на обоих братьев, явно не зная, стоит ли ему что-то говорить или же делать.
— Что?! — Спросил Имран грозно.
Взгляд моджахеда скакнул от Имрана к Наби, потом обратно.
— Моджахеддин ждут, Имран, — неуверенным голосом начал он, — ждут, когда ты прикажешь наступать.
Имран ухмыльнулся.
— Очень хорошо. Этим нашим натиском мы прорвем оборону шурави, — сказал Имран и взглянул на брата, — потому что в этот раз мы с братом сами поведем вас в атаку.
Моджахед, все еще удивленный тем, что увидел, просто замер на месте.
— Что ты стоишь?! — Крикнул Имран, — между братьями тоже бывают споры. Например, сейчас мы выясняли, кто поведет моджахеддин в бой, ведь так, брат?
Наби неловко поднялся. Потом несмотря ни на что, горделиво выпрямился.
— Так, брат, — бросил он, вернув себе деланно надменный тон.
— Потому, чтобы кончить любые споры, мы и решили, что пойдем вдвоем, — снова обернулся Имран к своему воину. — Все, иди. Готовься наступать.
Моджахед слегка поклонился и ушел. Дождавшись, когда он достаточно отдалиться, Наби сказал:
— Ты делаешь очень большую ошибку, Имран. Мы все умрем под Шамабадом, если не повернем назад прямо сейчас.
— Глупец, — разулыбался Имран, — сегодняшний бой обернется победой. Мы вынудим пограничников отойти с заставы и сожжем ее. Тогда все узнают, что сыны Юсуфзы достойны его знатного имени.
Имран замолчал, заглянул Наби в его с призрением сузившиеся глаза. Однако младший брат не осмелился ничего сказать старшему. Он промолчал.
— Весть о том, кто прогнал пограничников с их заставы, дойдет до полевых командиров, — снова заговорил Имран. — Все узнают, что Имран, сын Захид-Хана Юсуфзы не боится сражаться с шурави на их территории. Молва обо мне разлетится по всем нашим землям. Запомни это, брат.
— Селихов, задержитесь, — услышал я голос замполита Пуганькова за спиной.
Офицеры и сержанты разошлись по своим по позициям. Когда я шел к конюшне, лейтенант догнал меня и окликнул. Он явно хотел
о чем-то поговорить.Пуганьков шел от заставы. Когда я его услышал и обернулся, он ускорил шаг.
— Что вы позволяли себе в канцелярии? — Тут же начал замполит, когда приблизился, — что это было за поведение? Вы вели себя неподобающим образом, младший сержант Селихов.
— Товарищ лейтенант, — вздохнул я, — если вы хотите отчитать меня, то выбрали не лучший момент. Душманы вот-вот пойдут в атаку.
Пуганьков был очень интеллигентным и спокойным человеком. Даже слишком интеллигентным. По крайней мере, для армии.
По моему мнению, на нем бы гораздо лучше сидел какой-нибудь пиджак, чем китель, а сам замполит лучше бы смотрелся где-нибудь в обсерватории, чем на заставе.
Ему не хватало характера, чтобы держаться здесь так, как полагается держаться офицеру на Границе.
Пуганьков вдруг замялся. Застыл без движения, словно бы не знал, какие слова ему подобрать.
— Если это все, разрешите идти, — сказал я.
— Нет. Не все, — решился замполит. — Вы назвали меня трусом, младший сержант. Притом при офицере и сержантах. Это неприемлемо. Извинитесь немедленно.
— Повторюсь, — тон мой похолодел, — сейчас не время. Потом, делайте что хотите. Если вы оскорбились, можете написать рапорт начальнику отряда. Пусть применит ко мне дисциплинарный устав. Но всему свое время.
— Вы правда считаете меня трусом? — Вдруг спросил Пуганьков, — А что, разве другие солдаты не боятся боя? Не бояться погибнуть? Разве вы не боитесь? Все бояться! Тогда разве справедливо с вашей стороны обзывать меня трусом при офицере и командирах отделений?!
— Это правда, — я кивнул. — Бояться все. Но остальные: Таран, Черепанов, Нарыв, Малюга… Да кто угодно. Бояться, но все равно, призерая страх выполняют свой долг. Пусть их действия и могут привести их к смерти. Ваше рвение покинуть Шамабад было обосновано не желанием исполнять свой долг, а в первую очередь тем, что вы хотели держаться подальше от войны, товарищ лейтенант.
Замполит аж растерялся от моих слов. Глаза его забегали, и он приоткрыл рот, не зная, что сказать.
— Да с чего… С чего вы это взяли, сержант?! — Наконец, выдавил из себя он.
— У вас на лице все написано, — проговорил я.
— Знаете… Знаете что?! Я считаю это личным оскорблением!
— И у вас есть право принять меры, — согласился я. — лучше скажите, почему вы оказались на заставе, товарищ лейтенант? Вы ведь явно не хотели этого. Направление на Шамабад стало для вас внезапностью. Скорее всего, вы надеялись спокойно пересидеть годик на более безопасной границе. А потом уйти на должность поспокойнее. Так?
У Пуганькова вытянулось лицо.
— Младший сержант Селихов…
— Я отношусь к вам совершенно нормально, — заговорил я несколько монотонно и даже холодно, — вы не вызываете у меня ни теплых, ни отрицательных чувств. Мои слова не ставили целью как-то задеть вас. Я просто констатировал факт, товарищ лейтенант. Вот и все. Сейчас вы не годитесь для службы на заставе. По крайней мере, на нашей. Возможно в будущем это изменится, но пока так. А теперь простите, мне нужно вернуться к своим бойцам.