Затмение: Корона

— Конечно, конечно, им нужен особый маршрут. Я беру своё предложение обратно, герр Уотсон. Я ошибся. — Гиссен улыбнулся тонкой, омерзительно сочувственной улыбкой.

Клаус напряжённо слушал очередной телефонный доклад; Уотсон видел, что новости хреновые.

— Ну что там, Клаус?

— Грузовики! Егернаут полностью утрамбовал наших, и партизанские грузовики улизнули. Они битком набиты евреями и неграми!..

Иногда все планы человека воплощаются удачно; иногда синхронность оборачивается благосклонностью; иногда выпадает счастливый случай.

Когда такое происходит, можно отдохнуть от страхов и весело солгать себе, что и дальше всё будет хорошо. (А иногда так и получается. Иногда.)

Вернувшись на базу, Торренс испытал такой прилив духа, какого не помнил за собой уже год или два. Во-первых, ему полегчало оттого, что они доставили вызволенных узников туда, где о них позаботятся неравнодушные и помогут самым крепким выбраться из города — среди парижан сотни неравнодушных сотрудничали с НС. Узников, которым пришлось хуже всего, погрузили на «поезд подземки» — перевезли на носилках по старым туннелям метро на север, где другие партизаны ждали их, чтобы распределить по тайным госпиталям и препоручить сочувствующим докторам. Дело потребовало кропотливой подготовки, но всё прошло на ура, и партизаны были очень довольны.

Другая удача: там, в назначенном для встречи месте, на разбомблённой площади в северном Париже, где эвакуационные грузовики разгружали многострадальных пассажиров, оказался Смок. Он был не один, а с американским журналистом по имени Норман Хэнд.

Хэнд и его ассистент-технарь снимали спасённых беженцев на видео и брали интервью у тех, кто мог говорить. Смок с колоссальным удовлетворением наблюдал, как скепсис Хэнда тает и сменяется ужасом.

Потом они перебрались на базу; после «пулевого ливня» перестрелки место это показалось им благословенным приютом. Включили нагреватель, сварили мясную баланду и немного риса для шестерых мужчин-беженцев, которые подались в НС. Роузлэнд сам накормил их, едва сдерживая слёзы от счастья. Торренс думал: Даже если мы ничего больше не добьёмся, мы уже внесли свою лепту. Спасли от фашистов сотни человек. И среди них были дети.

Ему было немного жаль, что егернаут пришлось бросить. Он бы с превеликим удовольствием повёл его к штаб-квартире Второго Альянса и стёр её с лица земли, отплатив фашистам той же монетой за Триумфальную Арку. Но по дороге туда егернаут бы неминуемо раздавил многих гражданских. Так что вместо этого партизаны разрушили пару асфальтовых и железных дорог, по которым велось снабжение фашистов, и подорвали егернаут.

Теперь Торренс сидел в углу рядом с трескучей электропечкой, ел суп и думал про Клэр — а ещё про свою сестру Китти. У Китти ребёнок, она работает с мужем в Колонии; оба счастливы и горды, что прошли через ад вместе и получили новые посты. У Китти всё отлично. Его другое беспокоило.

Письмо от Клэр — вполне дружеское, но слегка иррационально раздражённое. Словно она его упрекала, что является ей на ум, когда столько работы. Ему бы это письмо понравилось, будь там хоть намёк на любовь. Наверное, она целеустремлённо пытается забыть их роман. Она чуть не прямым текстом ему намекала, чтоб нашёл себе другую... пассию.

Пока есть время, просто живи, писала она. Постарайся согреть себя, хоть я и понимаю, как это тяжко. Попробуй открыться людям. Это тоже важно, чтобы выживать.

Он ещё пылал жаром битвы, побега, у него перед глазами кружились видения егернаута, небесным молотом сокрушающего свиней-ВАшников и Двенадцатый центр. Его аж раздувало от гордости, что партизанам наконец удалось нанести врагу чувствительный удар.

Ему трудно было сидеть и просто наблюдать за остальными; глядеть, как Смок с Хэндом беседуют с бывшими узниками, а Пазолини чистит оружие (она явно пыталась изображать идеального солдата: ещё одна дамочка, не чуждая сублимации), как Муса и Джидда, которых он различал через полуоткрытую дверь в соседнюю комнату, на коленях молятся, обратившись к Мекке. Как Бибиш...

Бибиш села рядом, положив себе в миску ломоть бездрожжевого хлеба. Покосилась на него краем глаза и сделала вид, что поглощена содержимым суповой миски.

Ага, подумал Торренс.

Гм, а она вполне ничего. Чёрные кудряшки, элегантно удлинённое личико француженки, мягкие задумчивые серовато-голубые глаза; лицо очень даже красивое, но немного печальное. Она была в бесформенной одежде, как и большинство женщин Сопротивления, так что трудно сказать, насколько...

Он поморщился: перед мысленным оком его возникла Клэр и принялась отчитывать за сексизм. За то, что Торренс гадает о сиськах и попке Бибиш. О ножках Бибиш.

Это недостойное поведение, сказала бы Клэр. И была бы права.

Но он всё равно представлял себе длинные ноги Бибиш в потоках лунного света...

Синхронность, счастливый случай: Бибиш вдруг развернулась к нему. И сказала:

— Ты луну видел? Сегодня такая яркая. Облака сдуло ветром, луна вышла, c’est tres jolie [35] .

— Угу, я видел, когда возвращался.

— Ты выглядишь... счастливым. Это для тебя ненормально, правда?

35

Это очень красиво (франц.).

Он ухмыльнулся.

— О да. Е...ть тебя веником, если я в эти дни в Париже бываю счастлив. Е...ть тебя веником, Бибиш.

— Меня? Е...ть веником? — с интересом переспросила она.

— Я не это имел в виду, это просто... Забудь. А я и не знал, что ты так хорошо говоришь по-английски.

— Совсем нет, не очень хорошо, так что я, ты понимаешь... — Она пожала плечами и неосознанно придвинулась к нему.

— Твой английский лучше моего французского.

— Toujours [36] . Плохой английский лучше плохого французского. Французский, c’est fragile [37] . — Она выговаривала frah-sjheel. Французское произношение казалось ему звукоподражательным.

36

Зд.: а это всегда так (франц.).

37

Зд.: труден для понимания (франц.).

Тут Норман Хэнд вышел из себя и тем отвлёк их.

— До сих пор не могу поверить, что такое творится под носом у НАТО, и никто в ООН об этом не узнал!

Смок терпеливо объяснил:

— Я же вам говорил: им кое-что известно. Но, Хэнд, война только-только унялась. Сотни тысяч беженцев, экономика в коллапсе, по всему континенту люди голодают, часты вспышки болезней, парамилитарные банды сражаются за власть, фракции воюют за контроль — так называемые «международные представители» пытаются со всем этим управиться и не в состоянии отличить преступления ВА от порождений послевоенного хаоса. Они сыты по горло. Они гребаного леса за деревьями не видят. Вы нам нужны, чтобы открыть людям глаза на происходящее.

Среди спасённых из концлагеря были двое худых, как щепки, азиатов; один попытался что-то объяснить Хэнду по-корейски и запальчиво протарахтел целую минуту, пока Хэнд отмахивался от него:

— Я не кореец! Я вас не понимаю! Я вьетнамец!

Другой азиат сел от возбуждения.

— Вьетнамец! Я тоже вьетнамец! — И он исторг несколько запальчивых фраз на вьетнамском.

— Я вьетнамец, но я не говорю по-вьетнамски! — вяло отбивался Хэнд.

Вьетнамец умолк, поднял брови и выразительно посмотрел на Хэнда.