Завещание с простыми условиями

Я сделала глубокий вдох, унимая отвратительный приступ. Возникла короткая пауза.

— Я сказала… — сообщила я, с трудом подавив тошноту, — что мне уже ничего не нужно. Я собиралась покинуть квартиру завтра, но, пожалуй, могу уйти хоть сейчас.

Адвокат неприятно засмеялся.

— Уйти, вы говорите?

— Да, именно. Уйти и больше никогда не возвращаться.

Из трубки вновь повеяло сильным холодом; он вмиг прокрался под легкий халат и выстудил обнаженное тело. Я невольно начала переминаться босыми ступнями по полу. Сколько можно держать меня здесь?

— Марта! — послышался сверху голос Дуганова.

— Иду! — крикнула я в ответ.

Сейчас закончу пустую болтовню, быстро соберемся и уедем отсюда.

— Но дело в том, что отказаться от принятых обязательств уже невозможно.

— Почему невозможно?.. От каких обязательств?.. — нетерпеливо спросила я, поглядывая снизу на дверь спальни.

Корсаков начинал меня бесить.

— Милейшая фройлейн, нельзя напиваться до бесчувствия, когда подписываешь важные бумаги. Вы же, вместо того, чтобы прочитать то, что собирались подписать, ловили зеленых бабочек и, помнится, даже упали со стула!

Ему что, больше заняться нечем, кроме как блюсти мою нравственность и контролировать манеры и поведение?..

Неожиданно у меня пересохло во рту. А, действительно, что я подписала? Вспомнился красивый лист с завещанием… и еще что-то… Не помню, что…

Мерзкий холод пробрался под самую кожу.

— Через несколько минут часы пробьют полночь. И это значит, что ваше время ушло. И передумать уже невозможно. Теперь завещание можно только принять. Или…

— Что «или»?.. — Я не узнала свой голос.

— Не советую нарушать его условия. — В баритоне Корсакова прозвучали холодные металлические нотки. — Настоятельно рекомендую проводить вашего гостя. Поверьте, я желаю вам только добра.

— А если я не провожу?.. — упрямо повторила я.

— Право, не советую. После полуночи, фройлейн Марта, дверь уже не откроется. И то, что случится потом, будет ужаснее, чем все ночи, проведенные здесь, вместе взятые. Впрочем, воля ваша.

Несмотря на угрозы, ему никак не удавалось окончательно развеять счастливую чувственную дымку, в которой я пребывала.

И все-таки он посеял в душе зерно сомнения. Я начала колебаться.

Ладно. Если это так принципиально — что ж, придется отправить Дуганова домой. Бог знает, что я там подписала…

Надеюсь, он не слишком обидится?.. Ведь завтра мы обязательно увидимся.

…

Завтра вы не увидитесь… — просияла и исчезла вспышка-мысль.

…

… — Коль имеете такое желание, попробуйте с Ним потягаться, — услышала я раздраженный голос Корсакова, — но, предупреждаю, это может иметь необратимые последствия.

«С Ним» прозвучало так значительно и веско, что волосы на моей голове зашевелились от страшной пронзительной догадки…

— С к-к-кем?.. — Слово медленно выплыло, как из погреба, и глухо провалилось обратно, в бездонную черноту.

— Если вы запамятовали, вынужден напомнить, что вы заключили, возможно, необдуманный договор с…

Последнее слово пропало, потерялось по пути в проводах.

Какой еще, черт возьми, необдуманный договор?..

Будучи в состоянии сильного опьянения абсентом (при непосредственном участии в этом процессе самого Корсакова, проповедующего теперь трезвость как норму жизни) я, кажется, помимо завещания, ПОДПИСАЛА ЧТО-ТО ЕЩЕ. Я не могу вспомнить, что это было.

Выясняется, что это был какой-то, ВОЗМОЖНО, НЕОБДУМАННЫЙ договор.

А в чем суть этого договора? И с кем я его заключила?.. Тоже не помню. Момент подписания той, второй, бумажки вспоминался очень смутно.

Но почему этот договор так беспокоит Корсакова?

Внезапно меня охватила странная тревога. От недавнего умиротворения не осталось и следа.

— Но вы же сами… вы же дали… почему вы не сказали… зачем… — Я исступленно барахталась в своей захлебывающейся речи, тупо глядя на то, как медленно скользит из руки чашка, как беззвучно падает она на паркет, и вода расширяющейся струйкой течет к моим босым ногам…

— Это моя работа. А вы взрослый, образованный человек, должны понимать, что следует подписывать, а что не следует…

Он начал что-то говорить — так обыденно, будто не произнес несколько секунд назад страшную вещь:

Та бумажка, которой я не помню — какой-то страшный договор.

Договор?..

Я замерла. Я, кажется, понимаю…

НО ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!..

ЭТО КАЖЕТСЯ НЕВЕРОЯТНЫМ…

Я ПОДПИСАЛА ДОГОВОР С МОИМ МЕРТВЫМ ОТЦОМ.

…Что за бред лезет мне в голову?! Отец умер ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД!

Как он может составлять договоры и ставить какие-то условия?! Он мертв, его уже нет!

…Да, он мертв.

Но и я давно мертва — с той ночи, которую впервые провела здесь.

Это место — царство мертвых.

Вспомнилась фраза Габриэля:

Пани Ида Крупиньска умерла двадцать лет назад…

…Тогда все совпадает…

всегда пустынная улица, люди с прорезями вместо глаз, жуткое, нереальное кладбище на дороге, несуществующий, будто потусторонний мост, невидимые трамваи, которые ходят отовсюду, ускользающее время, сам собой появляющийся абсент…

И самое страшное — это его пристанище и… Портрет.

Портрет моего отца.

Мысли забились, как птицы, попавшие в сети.

Адвокат блефует, он сам выдумал этот договор, чтобы заточить меня здесь, как в тюрьме!..

А если договор существует?..

Чем мне грозит невыполнение его условий?

И можно ли его расторгнуть?

…

…И можно ли его расторгнуть?..

Не слыша больше отдельных слов, я механически прижимала трубку к уху, а в ней клокотал невнятный, далекий гул. Перед глазами началось какое-то серебристое мерцанье…

А в гостиной начали медленно и отчетливо бить часы.

— Марта! Я, кажется, понял, что мне кажется странным!

Я тихо подняла голову.

По ступеням, завернувшись в простыню, спускался озабоченный Дуганов.

Три…

Четыре…

— Там, на портрете… Будто сама картина и фигура твоего отца — это… как бы поточнее выразиться… как монтаж. Два совершенно не относящихся друг к другу фрагмента…

Я смотрела на него — не видя.

Слушала — не слыша.

Пять…

— Картина — это совершенно точно — Франция, XVIII век. А вот фигура… тут вообще чертовщина какая-то! Судя по мазкам — это… будто вообще не краски!.. У краски, которой написан камзол — структура ткани… Представляешь?!