Завещание с простыми условиями

Шесть…

Я кинулась к нему, схватила за запястье. Зашептала — быстро-быстро и горячо:

— Саша! Милый, любимый, родной! Уходи, слышишь?! Немедленно! Тебе нельзя здесь оставаться дольше. Я не могу сейчас ничего объяснить, а завтра…

Дуганов округлил глаза.

— Марта! Что с тобой? Ты на себя не похожа!

Семь…

Я метнулась в спальню и вернулась через секунду с грудой его вещей.

Ты совсем неспортивная девочка, Печатникова, — помнится, то и дело сокрушался учитель физкультуры в школе. Сейчас бы он резко изменил свое убеждение.

— Прости… — я неловко коснулась щеки остолбенелого Дуганова своей щекой, — тебе нужно спешить.

— Я уйду, если ты хочешь, — ответил он, глядя на меня ошеломленно и растерянно, — но почему так резко?.. Это из-за звонка? Кто тебе звонил?!

Десять.

Осталось две секунды.

…и то, что случится потом, будет ужаснее, чем все ночи, проведенные здесь, вместе взятые…

— Уходи же! — яростно завопила я, стуча кулаками по его груди.

И моя нечаянная горькая слеза, скатившись по щеке, упала на его плечо.

ГЛАВА 22

С предпоследним ударом часов я вытолкала полуголого Дуганова с ворохом одежды в руках на лестничную площадку.

С последним за ним полетели его ботинки, и дверь захлопнулась.

Босоногий Дуганов заколотил снаружи.

— Марта! — закричал он. — Что случилось? Кто тебе звонил? Это тот олигарх из лимузина?! Открой дверь, давай поговорим и все выясним, наконец!

Я задыхалась от бешеной горечи, которая рвала и заливала меня изнутри.

— Если я тебе не нужен, к чему тогда все это? — раздался Сашин убийственно холодный голос после паузы. — Я понимаю, ты богатая наследница, а я кто? Но зачем так цинично играть чувствами? И за что так унижать меня, выгонять ночью, не дав даже одеться? Чем я вызвал такую жестокость?

Прижав ухо к двери, я изо всех сил старалась не разрыдаться.

Но не получилось.

— Уходи, — сквозь слезы проговорила я в ответ.

— Прощай, — услышала я твердый голос того, с кем недавно была единым целым.

Послышались удаляющиеся шаги и шум отъезжающего лифта.

«Так тебе и надо, дуре, — с горечью подумала я, — сиди теперь тут, радуйся на свое богатство!..»

Не успела я подумать об этом, как меня захлестнули отчаянные рыдания.

Все. Я потеряла его навсегда.

Я прижалась к стене и завыла белугой.

А что мне оставалось делать? Как я могла поступить иначе?.. И времени на раздумья у меня было, прямо скажем, всего ничего…

Слезы не переставая катились по щекам. Наружу, как гнойник, наконец, прорвалась злость на Корсакова и его предвидения и тайны, и на папу с его условиями.

Нечаянно взгляд упал на пустую бутылку из-под абсента. Плохо отдавая себе отчет в своих действиях, я схватила бутылку и изо всех сил запустила ею в стену.

Но в стену бутылка не попала. Она влетела прямиком в старинное зеркало и разнесла его вдребезги. Осколки со звоном посыпались на пол.

И тут случилось невероятное.

Разбитое зеркало стало медленно поворачиваться, открывая пространство позади себя.

От внезапного шока я перестала реветь и во все глаза уставилась на черный проем, возникший за зеркалом.

Он вел в кромешную темноту.

Это еще что такое?..

Очень медленно, будто отмеряя каждый шаг, я подошла к нише, за которой царил непроглядный мрак. Вытянула шею и осмотрелась. Ни черта не видно. Осторожно переступила порог и зашарила по стене руками. Выключателя нет.

И с другой стороны тоже.

Я остановилась в растерянности.

Но осмотреть таинственную комнату очень хотелось.

В кармане халата, как всегда, нашлась зажигалка с фонариком.

Я посветила в глубь комнаты, и луч стал выхватывать из тьмы отдельные ее части. Путем такого ущербного осмотра через какое-то время я, наконец, составила о ней более или менее полное представление. Странная комната была маленькой, не имела окон и резко отличалась от остальных роскошно обставленных помещений квартиры. Она напоминала камеру или какой-то каземат. Воздух здесь был холодным и сырым, как в подвале, а интерьер, насколько мне удалось рассмотреть, кроме голых стен и полов, состоял только из грубого четырехугольного стола и стоящего перед ним стула.

Больше в комнате ничего не было.

Подойдя поближе к аскетичным предметам мебели и приглядевшись, я увидела, что на столе лежит какая-то книга.

Еле-еле оторвав стул от пола, я развернула его поближе к свету, который просачивался из-за приоткрытой зеркальной двери.

Потом присела на его краешек и осветила книгу фонариком.

Вблизи оказалось, что это вовсе не книга, а толстая тетрадь.

Я хотела прихватить ее с собой, чтобы почитать в спальне, но, к моему глубокому удивлению, мне не удалось оторвать ее от стола.

Ну, раз так, тогда пролистаю пару страниц, чтобы понять, что это за тетрадь, а читать в такой темноте не буду — нечего портить глаза.

Сгорая от любопытства, я открыла ее и, напрягая зрение, принялась всматриваться в рукописные строки.

Через некоторое время я начала понимать, что найденная тетрадь — не что иное, как дневник моего отца.

Я прильнула к ней поближе и стала читать более внимательно, не пропуская ни одной строчки.

От того, какие сведения мне открывались, легкий холодок пробежал по моей спине.

Я судорожно перелистывала страницы и не могла остановиться. Чем дальше я читала, тем больше начинала прозревать, и от прочитанного волосы готовы были зашевелиться на голове.

Я не могла в ЭТО поверить. ЭТО было настолько невероятно…

Опять, как в первую ночь, меня внезапно начала бить мелкая дрожь.

Не отрываясь, я впитывала написанное, и все яснее проступала страшная и неотвратимая истина.

На лбу у меня выступила испарина. Страницы летели одна за другой. И с каждой страницей дневника мне становилось все хуже.

Наконец, я перевела дыхание и оторвала от тетради уставшие глаза. От ужаса у меня громко колотилось сердце.

Но нужно было обязательно дочитать дневник до конца.

Мне осталось прочесть несколько последних страниц, но, видимо, батарейка начала садиться, и луч фонаря стал совсем тусклым.

Значит, надо сходить в кабинет за подсвечником.

Оставив тетрадь на столе, я вышла из комнаты, словно из мрачного сырого подвала, и только очутившись опять в прихожей, поняла, как сильно я замерзла.