Заводные апельсины

– Ладно, все, идем домой, маленькая спиaтшкa, - сказал Тем. Большим мальчикам надо много спать. Правильно?
– "Правильно, правильно", закивали остальные двое. Я сказал;

– Что ж, я думаю, это лучшее, что мы можем придумать. Тем нам правильную идею подкинул. Если не встретимся днем, бллин, что ж, тогда завтра в тот же час и в том же месте?

– Конечно^-сказал Джорджик.
– зaметaно.
– Я, может быть, немного опоздаю, - предупредил Тем.
– Но в том же месте, это ^ж точно. Может, только чуть позже.
– Он все еще притрагивался время от времени к губе, хотя крови на ней уже не было.
– И будем надеяться, что тут больше всякие кисы не будут упражняться в пении.
– И он издал свой коронный, так знакомый нам всем клоунский ухающий хохоток: "Ух-ха-ха-ха". Я решил, что он настолько темный, что и обидеться как следует не способен.

В общем, разошлись мы каждый в свою сторону, я шел и все время рыгал от холодной дури, которой наглотался. Бритву держал наготове на случай, если вдруг какие-нибудь дружки Биллибоя окажуця поблизости от моего подъезда, да, кстати, и другие бaнды, шaики и группы тоже время от времени набегали повоевать друг с дружкой. Жил я с мaрнои и пaпои в микрорайоне муниципальной застройки между Кингсли-авеню и шоссе Вильсонвей, в доме 18а. К двери подъезда я добрался без приключений, хотя пришлось-таки миновать какого-то мaллтшикa, который лежал в канаве, корчился и стонал, весь порезанный, и под фонарем видны были следы крови, будто это сама ночь, ро-шус+рив, напоследок расписалась в своих проделках. А еще совсем рядом с домом 18а я видел пару девчоночьих нижних, явно грубо сдернутых в пылу схватки. Короче, вхожу. Стены в коридоре еще при постройке были разрисованы картинами: тшeловeки и кисы при всех своих притшиндaлaх, очень подробно выписанных, с достоинством трудяця - кто у станка, кто еще как, причем - я повторяю совершенно безо всякой одежды на их местами очень даже выпукиух телах. Ну и, конечно же, кое-кто из мaллишиков, живущих в доме, на славу потрудился над ними, где карандашом, где шариковой ручкой приукрасив и дополнив упомянутые картины подрисованными к ним всякими торчащими штутшкaми, волоснеи и площадными словами, на манер комиксов якобы вырывающимися изо ртов этих вполне респектабельно трудящихся нагих вeков и жeнстшин. Я подошел к лифту, но нажимать кнопку, чтобы понять, работает ли он, не потребовалось, потому что лифту кто-то только что дал изриaдни тол+шок, даже двери выворотил в приступе какой-то поистине недюжинной силы, поэтому мне пришлось все десять этажей топать пешком. Пыхтя и ругаясь, я лез наверх, весьма утомленный физически, хотя голова работала четко. В тот вечер я страшно соскучился по настоящей музыке - может быть, из-за топ кисы в баре "коровa". Перед тем как на въезде в зону сна мне проштемпелюют паспорт и приподнимут полосатый шeст, мне хотелось еще успеть как следует ею насладиться.

Своим ключом я отпер дверь квартиры 10-8., в маленькой передней меня встретила тишина, па и ма уже оба десятый сон видели, но перед сном мама оставила мне на столе ужин - пару ломтиков дрянной консервной ветчины и хлеб с маслом, а также стакан доброго старого холодного молока. О-хо-хо, молоко-молочишко, без ножей, без синтемеска и дренкрома! До чего же злокозненным будет всегда теперь казаться мне обычное безобидное молоко! Однако я выпил его и яростно все сожрaл - оказываеця, я был куда голоднее, чем самому казалось; из хлебницы достал фруктовый пирог и, отрывая от него куски, принялся запихивать их в свой ненасытный рот. Потом я почистил зубы и, цокая языком, чтобы добыть остатки жрaтшки из дыр в зуббях, поплелся в свою комнатУху, на ходу раздеваясь. Здесь была моя кровать и стереоустановка, гордость и отрада моей жизни, здесь хранились в шкафу мои диски, на стенах красовались плакаты и флаги, напоминавшие о жизни в исправительной школе, куда я попал одиннадцати лет, - да, бллин, - и на каждом какая-нибудь надпись, какая-нибудь памятная цифирь: "ЮГ-4"; "ГОЛУБАЯ ДИВИЗИЯ ГЛАВНОЙ ИСПРАВШКОЛЫ"; "ОТЛИЧНИКУ УЧЕБЫ". Портативные динамики моей установки расположены были по всей комнате: на стенах, на потолке, на полу, так что, слушая в постели музыку, я словно витал посреди оркестра. Первое, что мне в ту ночь придума-лось, это послушать новый концерт для скрипки с оркестром Джефри Плаутуса в исполнении Одиссеуса Чури-лоса с филармоническим оркестром штата Джорджия; я достал пластинку с полки, где они у меня аккуратно хранились, включил и подождал.

Вот оно, бллин, вот где настоящий приход! Блаженство, истинное небесное блаженство. Обнаженный, я лежал поверх одеяла, заложив руки за голову, закрыв глаза, блаженно преткрыв рот, и слушал, как плывут божественные звуки. Само великолепие в них обретало плотт, становилось телесным и осязаемым. Золотые струи изливались из тромбонов под-кроватью; где-то за головой, трехструйные, искрились пламенные трубы; у двери рокотали ударные, прокатываясь прямо по мне, по всему нутру, и снова отдаляясь, треща, как игрушечный гром. О, чудо из чудес! И вот, как птица, вытканная из неземных, тончайших серебристых нитей, или как серебристое вино, льющееся из космической ракеты, вступила, отрицая всякую гравитацию, скрипка соло, сразу возвысившись над всеми другими струнными, которые будто шелковой сетью сплелись над моей кроватью. Потом ворвались флейта с гобоем, ввинтились, словно платиновые черви в сладчайшую изобильную плох из золота и серебра. Невероятнейшее наслаждение, бллин. Па и ма в своей спальне по соседству уже привыкли и отучились стучать мне в стенку, жалуясь на то, что у них называлось "шум". Я их хорошо вымуштровал. Сейчас они примут снотворное. А может, зная о моем пристрастии к музыкб по ночам, они его уже приняли. Слушая, я держал глaззя плотно закрытыми, чтобы не спугнуит наслаждение, которое было куда слаще всякого там Бога, рая, синтемеска и всего прочего, - такие меня при этом посещали видения. Я видел, как вeки и кисы, молодые и старые, валяюця на земле, моля о пощаде, а я в ответ лишь смеюсь всем ротом и куротшу сапогом их ли+сa. Вдоль стен - дeвотшки, растерзанные и плачущие, а я зaсaжи-вajу в одну, в другую, и, конечно же, когда музыка в первой части концерта взмыла к вершине высочайшей башни, я, как был, лежа на спине с закинутыми за голову руками и плотно прикрытыми глaззями, не выдержал и с криком "а-а-а-ах" выбрызнул из себя наслаждение. Потом прекрасная музыка, подступая все ближе, пошла плавно снижаться. После этого был чудный Моцарт, "Юпитер", и снова разные картины, лицa, которые я терзал и куротшил, а уже затем надумалось поставить напоследок, на самой границе сна, завершающий диск, что-нибудь мощное, старое и зaбоиноje, и я вынул И. С. Баха, "Бранденбургский концерт" для альта и велончели. Слушая его с наслаждением теперь совсем другого рода, я вновь увидел то название на листе, которому я сделал рaздрызг нынче вечером, уже, казалось, давным-давно, в коттеджике под названием "ДОМ". Что-то про заводной апельсин. Под звуки И. С. Баха я стал гораздо лучше понимaтт, что это название значит; коричневая, охряная роскошь аккордов старого мастера раскрыла мне глаза на то, что мне бы следовало их обоих толтшокнутт куда серьезней, разорвать их на части и растоптать в пыль на полу их же собственного дома.

4

Наутро я проснулся еле-еле - о-хо-хо, бллин, восемь часов уже! проснулся, чувствуя себя так, будто меня били, колотили и не давали опомниться; глaззя неодолимо слипались, и я решил в школу не ходить. Решил мaлeннко понежиться в постели-скажем, ча-сик-другой, потом с ленцой одеться, поплескавшись, быть может, сперва в ванне, поджарить себе тосты, послушать раде или почитать газету в полном своем оди нотшeствe. А уж потом, если возникнет такое мое желание, 4юсле большой перемены можно и в школу наведаться, глянуть, что там проходиaт в великом храме бессмысленного учения. Мне было слышно, как возиця, ворчит и шаркает в прихожей рарара, уходя работать на свой химзавод, а потом подала голос мама; очень вежливым тоном, который она усвоила с тех пор, как я стал большой и сильный, она напомнила:

– Уже девятый час, сынок. Ты ведь не хочешь снова опаздывать? Я ей в ответ:

– Что-то голова побаливает. Посплю тшуток - мо-мет, пройдет, а после полдника точно пойду, как штык.
– Послышался ее вздох и тихий голос: Завтрак на плите. Мне самой уже идти надо. Что верно, то верно, особенно в связи с законом о том, чтобы каждый взрослый здоровый гражданин трудился на благо общества. Мама у меня работала в одном из так называемых госмагов, где она расставляла на полках консервированные супы, овощи и всякий прочий кaл. Короче, я слушал, как она звякнула кастрюлей, ставя ее в духовку газовой плиты, потом надевала туфли, снимала с вешалки за дверью пальто, и, снова вздохнув, она сказала: "Все, ухожу, сынок". Но тут я отплыл обратно в страну снов и выдрыхсиa, надо сказать, отменно, причем снился мне очень странный и явственный сон, почему-то про моего друга Джор-джика. Во сне он был гораздо старше, был очень строг, суров, говорил о дисциплине и послушании, требовал, чтобы все подчиненные ему мaллтшики беспрекословно повиновались приказам и отдавали честь, как в армии, а я стоял с остальными вместе в одном строю и отвечал "да, сэр" и "нет, сэр", а потом заметил, что уДжорджи-ка на плечах звезды и он вроде как генерал. Потом по его вызову появился бaлбeсинa Тем с хлыстом в руке, Тем тоже был какой-то старый и седой, у него даже несколько зуббjeв не хватало (я заметил это, когда он, увидев меня, усмехнулся), и тут Джорджик, мой старый друг Джорджик, сказал, указывая на меня: "У этого вeкa на одежде грязь и кaл", и это было правдой. Тогда я закричал: "Не бейте меня, брa+сы, пожалуйста, не бейте" и бросился бежать. Я бегал от них как-то кругами, Тем настигал, хохоча во всю глотку и щелкая своим хлыстом, удар которого прожигал меня каждый раз до нутра, и одновременно еще раздавался какой-то звон, словно электрического звонка - ззынь-зынь-зынь, - и этот звон тоже отдавался болью.

Потом я внезапно проснулся, сердце в груди бухало, и, конечно же, действительно звонил звонок - дрррррр, это звонили в дверь. Я сделал вид, будто никого нет дома, но этот дррррр не унимался, а потом сквозь дверь донесся голос: "Давай-давай, вылазь, нечего, я знаю, что ты в кровати". Голос я сразу же узнал. Это был П. Р. Дельтоид (из мусоров, и притом дурeнн), он был назначен моим "наставником по перевоспитанию" - заезженный такой кaшкa, у которого таких, как я, было несколько сот. Я закричал "да-да-да", голосом как бы больным, вылез из кровати и привел себя в порядок. халатец у меня был - это, бллин, вaстшe!
– натурального шелка и такими еще узорами изукрашен наподобие городских пейзажей. Сунул ноги в удобные войлочные тапочки, причесал роскошные кудри и тогда уже впустил П. Р. Дельтоида. Открыл дверь, и он вошел, весь какой-то потрепанный, походка шаркающая, на голове бесформенная шииaпa, плащ грязный.

– Ах, Алекс, Алекс, - заговорил он.
– Кстати, я по дороге встретил твою мать. Она сказала, что у тебя вроде болит что-то. Стало быть, в школу не пошел?

– Ужасная, непереносимая головная боль, корeш, то есть сэр, - сказал я своим самым вежливым тоном.
– Думаю, к обеду, может, пройдет.

– А к вечеру так уж просто непременно, - отозвался П. Р. Дельтоид. Вечер - замечательное время, не правда ли, Алекс? Садись, - сказал он, садись, садись, - словно он был у себя дома, а я у него в гостях. Сам уселся в старое отцовское кресло-качалку и принялся раскачиваться, словно за этим только и пришел. Я говорю:

– Может, потшиfириajeм? В смысле, чашечку чаю, сэр?

– Я спешу, - ответил он. И продолжал качаться, посверкивая на меня глазами из-под нахмуренных бровей, словно в запасе у него целая вечность. Я спешу, - повторил этот дурeнн, - хотя давай.
– Я поставил на плиту чайник. Потом говорю:

– Чем я обязан столь редкостному удовольствию? Что-нибудь случилось, сэр?

– Случилось?
– каким-то коварным тоном чересчур быстро переспросил он, глядя на меня исподлобья, но продолжая качаться. Потом ему на глаза попалась реклама в газете, лежавшей на столе, - симпатичная молоденькая кисa глядела, усмехаясь и вывесив на всеобщее обозрение свои груди, символизирующие прелести югославских пляжей. Потом, словно бы ро-жрaв ее в два приема, он продолжал: - А почему ты думаешь, что непременно что-нибудь случилось? Сотворил что-нибудь или как? ^

– Да это я так просто, из вежливости, - сказал я. И добавил: - Сэр.

– Гм, - промычал П. Р. Дельтоид.
– А я вот из вежливости предупреждаю тебя, Алекс, чтобы ты поостерегся, потому что следующий раз тебе уже не исправительная школа светит. За решетку попадешь, и вся моя работа насмарку. Если тебе на себя, паршивца, плевать, мог бы хоть обо мне немного подумать, ведь столько сил в тебя вбито1 Мне за каждое поражение большую черную отметину ставят (это я тебе по секрету говорю) - за каждого, кто кончит в тю-ряге.

– Я ничего такого не сделал, сэр, - ответил я.
– У милисентов на меня ничего нет, корeш, то есть в смысле сэр.

– Ты мне это брось, насчет милисентов, - устало процедил П. Р. Дельтоид, продолжая раскачиваться.
– То, что тебя давно не задерживала полиция, еще не значит, как ты сам прекрасно знаешь, что ты никаких гадостей не устраивал. Вчера вот драчка какая-то была, так или нет? С ножами, велосипедными цепями и так далее. Один приятель некоего толстого парня госпитализирован, его подобрала "скорая" около подстанции, весьма и весьма пакостно обработанного ножами, н-да. Поминали тебя. До меня это по обычным каналам дошло. Кое-кого из твоих дружков тоже упоминали. Вообще вчера вечером совершено довольно много отборных пакостей. Ну, естественно, никто ни о ком ничего толком доказать не может, это как обычно. Но я предупреждаю тебя, Алекс, малыш, как добрый друг тебя предупреждаю, как единственный в этом подлом и гнилом районе человек, который хочет спасти тебя от тебя самого.