Заводные апельсины

Когда эта последняя часть докручивалась по второму разу со всеми ее выплесками и выкриками о Радости, Радости, Радости, две моих маленьких киски уже не играли во взрослых опытных дaм. Они вроде как малопомалу отшухивaлисс, начиная пони мaтт, что с ними маленькими, с ними бедненькими только что проделали. Начали проситься домой и говорить, что я зверь и тому подобное. Вид у них был такой, будто Они побывали в настоящем сражении, которое, вообще-то, и в самом деле имело место; они сидели надутые, все в синяках. Что ж, в школу ходить не хотят, но ведь учиться-то надо? Ох я и поучил их! Надевая платьица, они уже вовсю плакали - ыа-ыа-ыа, - пытались тыкать в меня своими крошечными кулачками, тогда как я лежал на кровати перепачканный, голый и выжатый как лимон. Основной кри+ш издавала Сонеточка: "Зверь! Отвратительное животное! Грязная гадина! " Я велел им собрать шмотjо и валить подобру-поздорову, что они и сделали, бормоча, что напустят на меня ментов и всякий прочий кaл в том же духе. Не успели они спуститься по лестнице, как я уже крепко спал, прямо под звуки сталкивающихся и переплетающихся призывов к Радости, Радости, Радости...

Проснулся я, однако, несколько поздновато (на моих часах было около полвосьмого), что, с моей стороны, было, как оказалось, не слишком умно. Дело в том, что в этом сволоfшном мире все идет в счет. Надо учитывать, что всегда одно цепляеця и тянет за собой другое. Так-так-так-так. Проигрыватель уже не пел ни о Радости, ни о том, чтобы обнялись миллены, а это значило, что какой-то вeто нажал на "выкл. ", и скорее всего то был па или ма - родители уже вернулись с работы, судя по доносящемуся из столовой позвяки-ванию посуды и причмокиванию, с которым они тянули горячий чай из чашек: усталый обед двух трудиaс^шихсиa после рабочего дня у одного на фабрике, у другой в магазине. Бедные кaшки. Жалкая старость. Я надел халат и, прикинувшись смиренным тшaдом, выглянул со словами:

– Привет-привет-привет! Вот, отдохнул хорошенько, м все прошло. Готов теперь вечерок поработать - надо ведь и зарабатывать хоть чуть-чуть! Дело в том, что, по их сведениям, именно этим я вечерами последнее время занимался.
– Ням-ням, мамочка. хочу ням-ням.
– На столе был какой-то стылыи пудинг, который она разморозила, подогрела, и в результате он не слишком-то аппетитно выглядел, но ничего не поделаешь. Отец не очень радостно и как-то даже подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал, зная, что связываться не следует, а мать чуть озарилась подобием усталой улыбки типа "сыночек, дитятко мое, крови-ночка! ". Я зарулил в ванную, наскоро принял душ - я и в самом деле чувствовал себя липким и грязным, потом вернулся в свою бeрлогу переодеться в вечернее. Потом, сияющий, причесанный, чистый и блистающий, сел пообедать ломтиком пудинга. Заговорил рарара:

– Пойми меня правильно, сын, я не хочу лезть в твои дела, но хотелось бы знать, где именно ты вечерами работаешь?

– Ну, в общем-то, - с набитым ртом прочавкал я, - по мелочам, на подхвате. То там, то здесь, где придеця.
– Я бросил на него резкий ядовитыи взгляд, как бы говоря: не лезь ко мне, и я к тебе не полезу.
– Я ведь денег у вас не прошу, правда же? Ни на развлечения, ни на тряпки, верно? Ну так и чего же ты тогда спрашиваешь?

Отец смущенно похмыкал, покашлял и говорит: - Ты прости меня, сын, но иногда я за тебя беспокоюсь. Сны всякие сняця. Ты, конечно, можешь сколько хочешь смеяться, но, бывает, такое присниця! Вот и вчера тоже видел тебя во сне, и совсем мне тот сон не понравился.

– Да ну?
– Мне даже интересно стало, что же он такое про меня увидел. Мне тоже что-то вроде бы снилось, но я никак не мог вспомнить, что именно.
– Расскажи.

– Причем так явственно!
– начал отец.
– Вижу, ты лежишь на мостовой, избитый другими мальчишками. Ну, вроде тех, с которыми ты хороводился, перед тем как последний раз попасть в исправительную школу.

– Да ну?
– Внутренне я посмеивался над незадачливым своим пaпaпои, который верил или думал, что верит, будто я там действительно исправился. И тут я вспомнил свой собственный сон, который мне как раз в то утро приснился, - где был Джорджик, который по-генеральски распоряжался, и Тем со своей беззубой ухмылкой и обжигающим хлыстом. Однако сны, как мне когда-то говорили, сбываюця с точностью до наоборот.
– Отец, отец, не изволь беспокоиться за единственного своего сына и наследника, - сказал я.
– Оставь пустые страхи. Он сможет сам за себя постоять, и с большим успехом.

– И еще, - продолжал отец, - мне виделось, будто ты весь в крови, обессилел и не можешь им сопротивляться.
– Вот уж действительно все наоборот; я снова не мог внутренне не усмехнуться, а потом я вынул весь свой дeнг из карманов и хлопнул его на скатерть.

– Вот, папа; здесь немного, конечно. Это все, что я заработал вчера вечером. Но, может быть, этого хватит, чтобы вы с мамой сходили куда-нибудь, посидели, выпили по рюмочке хорошего виски.

– Спасибо, сын, - ответил он.
– Мы редко теперь куда-либо ходим. Да ведь и опасно стало - на улицах сам знаешь, что твориця. Всякие малолетние хулиганы и так далее. Все же спасибо. Завтра я куплю на них бутылочку, и мы с мамой посидим дома.
– С этими словами он сгреб мои нeтрудовыje бaбки и сунул их в карман брюк, а мать пошла на кухню мыть посуду. И я ушел, со всех сторон обласканный улыбками.

Дойдя до нижней лестничной площадки, я, прямо скажем, удивился. Удивился - это даже не то слово. Застыл, можно сказать, с открытым ротом. Меня, понимаете ли, пришли встречать. Стояли на фоне всех этих искaриaбaнных стенных росписей, которым полагалось воплощать величие подвига во имя трудовой славы, увековечивать его в виде голых ыeков и кис, сурово приникших к рычагам индустрии, изрыгая при этом скабрезности, пририсованные к их ро^aм хулиганистыми мальчишками. У Тема в руке был тюбик черной масляной краски, и он как раз обводил очередное ругательство большим овалом, как всегда одновременно похохатывая - ух-ха-ха-ха. Но когда Пит и Джорджик со мной поздоровались, вовсю щеголяя ощеренными в дружеских улыбках зуббями, он завопил во всю глотку: "Наконец-то, их величество прибыли, ур-ра! " и сделал что-то не вполне понятное на манер салюта с прищелкиванием каблуками.

– Мы беспокоились, - сказал Джорджик.
– Сидим-сидим, пьем fшертово молоко с ножами, а потом думаем, вдруг на тебя нападут или еще чего-нибудь, вот и пришли на подмогу. Как, Пит, я правильно излагаю?

– Верно, верно, - ухмыльнулся Пит.
– Иззи-винни-нитте, - осторожно проговорил я.

У меня немножко тыквa разболелась, пришлось это дело зaспaтт. А родители не разбудили меня, когда я им велел. Что ж, мы собрались тем не менее и вместе возьмем то, что нам предложит старушка нотш... н-да.
– Я поймал себя на том, что подхватил это дурацкое лишнее "н-да" у П. Р. Дельтоида, моего наставника по перевоспитанию. Очень странно.

– Насчет тыквы - сочувствую, - сказал Джорджик как-то даже чересчур участливо.
– Много думаешь, не иначе. Приказы, дисциплина, то, се... Но она прошла, ты уверен? Уверен, что тебе не захочеця снова пойти прилечь?
– И все они эдак подленько зaостшe-риaлисс.

– Постой, - проговорил я.
– Давай-ка проясним обстановку. Этот сарказм, если я правильно понял вашу интонацию, не идет вам, о дружина и братие. Возможно, вы устроили маленький такой сговоритинг за моей спиной, потешились на славу, отпуская шуточки и тому подобный кaл. Однако в качестве вашего друга и предводителя я, видимо, имею все-таки право знать, что происходит, или как? Ну-ка, давай, Тем, выкладывай, что означает эта твоя дурацкая обезьянья ухмылка?
– Я это не случайно по Тему проехался - он как раз стоял с открытым ротом и вид являл совершенно Ье-злимни. Тут внезапно встрял Джорджик:

– Ладно, Тема больше не задираем, приятель. Это теперь у нас будет такой новый курс.

– Новый курс?
– удивился я.
– Что еще такое за новый курс? Я смотрю, вы успели основательно все обсудить за моей сонной спиной. Ну-ка, давайте подробнее!
– С этими словами я скрестил рукeры на груди и поудобнее прислонился к изломанному поручню лестницы, все еще стоя тремя ступеньками выше этих моих так называемых друзей.

– Не обижайся, Алекс, - сказал Пит, - но мы хотим, чтобы и у нас была кое-какая демократия. А не так, чтобы ты все время говорил, что делать и чего не делать. Но ты не обижайся. Джорджик поддержал ^его:

– Обиды тут вообще никакой быть не может. Все дело в том, у кого есть идеи, а у кого их нет. Что он нам всю дорогу предлагал?
– И Джорджик очень прямо взглянул мне в лицо храбрыми своими глaззями.
– Мелочевку, ерунду всякую, вроде как прошлой ночью. Но мы-то растем!

– Так, дальше, - процедил я, не двинувшись.
– Слушаю, слушаю.

– Что ж, - продолжал Джорджик.
– хочешь выслушать до конца слушай. Мы, понимаешь ли, по задворкам ходим, трясем мелкие лавчонки, а в результате мелочью в карманах звякаем. При том что в кафе "Масклмэн" есть такой Билл Англичанин, и вот он говорит, что способен нaрисовaтт нам такой крaстинг, о котором каждый мaллтшик только мечтать может. Настоящее дело может оформить - бриулики, - говорил Джорджик, не сводя с меня взгляда холодных глаз.
– Это пахнет большими, очень большими деньгами - вот что говорит Билл Англичанин.