Зажечь солнце

— Бежал от графа Лешверзи! — с презрением — тихо, но в тоже время звучно — выдыхает Колин, когда Нариман просит назвать ему человека, который ждёт его суда.

Лешверзи… Об этом графе Нариман прекрасно наслышан. Жестокий человек, хотя, наверное, не более жестокий, чем он сам. Не союзник Ярвиненам, но и не враг. Проблема всех этих северных аристократов была в разрозненности… В их непомерной гордыне, когда они не могут объединиться перед лицом угрозы только из-за того, что не могут договориться, какой из родов будет играть главную роль. И граф Керн Лешверзи ничем не лучше Ивара Ярвинена. Стравить бы их между собой…

Однако, сейчас князя интересует вовсе не граф Лешверзи. Пленник занимает его больше. Князю любопытно, как такой человек мог сбежать от всевидящего графа — хромой, едва живой старик со странными глазами… Измученный, со впалыми щеками и отрубленным пальцем на левой руке. Но безмерно гордый. Нариман никогда не любил гордых людей — потому что и сам был гордецом.

Законы требуют того, чтобы беглец был наказан и казнён. Однако князь не торопится — какой ему прок от смерти этого человека? Быть может, он и не мог бы быть заменой столь преданному дружиннику, как Колин, но беглец определённо стоил сотни таких людей, как Гвала. А таких, как Гвала, было большинство. Трусливых, но в целом преданных, которых следовало подгонять, подстёгивать, которым нужно было угрожать, чтобы они не сбежали в самый нужный момент. Какой прок Нариману от законов этих северян? Казнить человека, сбежавшего от союзника — это князь ещё мог бы понять. Но зачем ему убивать того, кто сбежал от его врага? Того, кто при правильном подходе смог бы помочь? «Враг моего врага — мой друг», не так ли?

— Кто он таков? — спрашивает нойон. — Меня не интересует, от кого он сбежал. Меня интересует он сам.

Глаза пленника кажутся Нариману умными. Вот что с ними было не так. Люди в большей своей массе глупцы. От слов князя пленник поднимает голову. Смотрит напряжённо, словно выжидая что-то. Но не боится. И нойону это нравится — нравится этот гордый человек, что, пожалуй, скорее бросил вызов, нежели трусливо сбежал. Нравится его упрямство, его

Колин подзывает одного из своих оруженосцев, чтобы задать ему вопрос, на который желал получить ответ князь. Что же… Значит, Колин и не узнавал имени этого человека в тот момент, когда вёл его в зал. Очень на него похоже — его дружинник никогда не отличался любопытством, в чём были его достоинство и, одновременно, слабость. Колин был преданным и никогда не задавал лишних вопросов, что было весьма удобно Нариману, когда дружинник общался лично с ним. Однако он не слишком любопытен и тогда, когда должен охранять границы владений князя, что уже гораздо хуже.

— Его зовут Менанкон, — говорит Ганс робко, словно опасаясь того, что Колин или князь попытаются его ударить за то, что он посмел узнать имя пленника.

Ганс куда более любопытен, нежели его наставник — умный, сообразительный парнишка, один из тех, которых стоило учить всяческим наукам и жизненным премудростям. Любознательный, вежливый и открытый юноша шестнадцати лет — и как только Колин со всей своей любовью к правилам не уничтожил эту тягу к знаниям и искреннюю доброжелательность?..

Дальше говорить нет нужды. Нариман сам прекрасно всё знает об этом человеке. Но Ганс продолжает.

— Он делал Лешверзи камнемёты — и весьма неплохие.

Известный оружейник Лешверзи — Менанкон… Лучший на всём Севере. Тот, который делал лучшие камнемёты графу, тот, который ковал самые острые мечи на всём Севере… О том, чтобы такой человек попался в его руки — можно было только мечтать. И вот — это осуществилось. Быть может, это был знак — один из тех, которым прислушивались Ярвинены. Знак, что природа, что боги на его, Наримана, стороне.

Со стороны Ганса не было никакой нужды говорить последнюю фразу. Как не знать, если благодаря этим камнемётам полтора года назад Лешверзи разгромил одну из крепостей Наримана? Князь всегда старался следить за тем, какие именно люди из учёных были в распоряжении его врагов или союзников.

Знак рукой от Колина подсказывает Гансу, что следует поклониться князю — как можно более низко — и поскорее уйти. Нариман старается не улыбаться при виде этого. Мальчишка поклонился и ушёл нехотя, немного лениво, но весьма послушно, не желая лишний раз злить наставника. Нойон слышал, что его хмурый дружинник был весьма суров в обхождении со своими учениками.

— Скажи этому человеку, что если он будет работать на меня — я его помилую, — говорит Нариман Колину. — Мне нужно хорошее оружие, если мы собираемся напасть на Ярвиненов.

Колин смотрит на князя удивлённо, но перечить не осмеливается. На его вечно равнодушном лице не появляется ни одной гримасы, что могла бы выдать его. Дружинник, как всегда, спокоен. И, как всегда, не обсуждает приказов, даже если действия Наримана кажутся ему абсурдными и нелепыми — Колин молчит и поступает так, как ему велели. Должно быть, именно этим они и отличались, родившись в семьях с примерно одинаковым положением. Нариман — «нойон с Сизого кургана», как он сам себя называл — не привык подчиняться кому-либо. И не привык считаться с мнением остальных. Даже если это будет стоить ему жизни.

Отдав распоряжение, князь поднимается со своего места и быстро покидает зал. Под шёпот ничего не понимающих людей. Впрочем, они всегда ничего не понимали, а потом, после очередной победы, прославляли его, как великого человека. Словно он на самом деле являлся таковым.

Должно быть, до ужаса неправильно — оставлять жизнь клятвопреступнику. Тому, кто осмелился бросить вызов и людям, и богам. Тому, кто предаст ещё и ещё, если только дать ему такую возможность. Эта мысль приходит князю в голову, но он тут же старается отмести её. Убрать от себя как можно дальше.

За всё приходится платить. И за желание иметь хорошее оружие — тоже. Камнемёты, мечи, стрелы, луки — быть может, не самая лучшая альтернатива магии, но тоже ничего. Это то, что могло бы помочь ему одержать победу. Так почему бы не воспользоваться ситуацией? Почему бы не использовать способности Менанкона — поразительные, если разобраться, способности — в его, Наримана, благо?

Менанкон не был трусом — нет… Это явно светилось в его глазах. Достоинство не позволило бы ему трусливо бежать, спасая свою жизнь. Нет… Он предал осознанно, обдумав всё. И он понимал, что идёт на верную смерть. В любом случае — поймают его или нет. Просто в одном случае ему грозили пытки, а в другом смерть от холода или от диких зверей. В любом случае всё было ужасно. Лучше быть другом такого незаурядного человека, как он, нежели врагом. Слишком уж много Менанкон поставил на карту. И, очевидно, только ради того, чтобы что-то доказать графу Лешверзи.

Ярвинены бы казнили его за это. Это было бы, пожалуй, правильно.

Но Нариман — не Ярвинен… Он умеет видеть в человеке талант. И уважает талантливых людей куда больше, чем честных.

***

До покоев покойной Зейдергской девицы, дочери главы рода, которой принадлежала поистине лучшая половина старого замка, которую даже Нариман не стал сносить, от основной части его владений не так далеко. Девицу, кажется, звали Адаминой. Ей было девятнадцать или около того, когда Нариман только прорвался к кургану. Она была так напугана в ту ночь… Смерть всех делает равными перед своим ликом. Всех — и воспитанных в атмосфере непомерной гордыни аристократов, и измученных вечной зимой простолюдинов, и скитальцев-разбойников, что сметали на своём пути всё, что только легко было смести. Смерть уравнивает всех. Ставит в одно положение и господ, и рабов.

Мальчишка — худой и бледный, с некрасивым от природы лицом, слабенький от рождения, из-за своей болезненности кажущийся почти уродом — кидается навстречу князю. Тот, не без всколыхнувшейся в душе колючим комком боли, замечает, что за прошедшие несколько месяцев ничего не изменилось. Подросток — этой зимой ему исполнилось четырнадцать — почти не вырос и уж точно не набрал в весе. И из-за этого он кажется почти ребёнком. Да и, должно быть, за эти несколько месяцев он не один раз простывал. Здоровье у Саргона с рождения было ужасно слабым. И этот ужасный холод, от которого едва ли было спасенье в стенах рабата на Сизом кургане. Не проходило и недели, чтобы у него не заболело что-то, чтобы мальчик был совершенно здоров. И князь злится, злится на этих проклятых охотников из Биорига. За то, что поступили так безжалостно, прокляв её за колдовство — беременную девушку, не только ведьму. За то, что лишили его единственной надежды. За то, что его наследник в любой момент может умереть… За то, что четырнадцатилетний подросток, которому бы впору лишь смеяться и веселиться, вынужден проводить дни в постели. Мальчишка обвивает шею отца своими тонкими слабыми руками и пытается улыбнуться. В комнате подростка всегда тепло, но даже того, что мальчик стоит на ковре босиком, он может простыть. Князь взъерошивает отросшие медно-рыжие волосы, целует его в лоб и подхватывает на руки, чтобы снова уложить в постель. Саргон улыбается, и от этой слабой, слишком взрослой улыбки на душе у Наримана становится так больно и горячо. Из-за этой улыбки мужчине постоянно кажется, что боги в любой момент могут забрать у него единственное, что у него ещё осталось в этой жизни.