Зеркало королевы Мирабель

Джинджер сделала крошечный шаг вперед. Иглы шевельнулись, пронзая сердце насквозь. Видят звезды и травы, Джинджер не хотела умирать. Но готова ли она убить за это?

— У вас отменные сердца, — продолжила старуха. Она все же очень странно выговаривала слова, по-иному расставляя ударения и четче выделяя окончания. — Молодые, сильные, полные крови. Но в них слишком много страстей. Любовь рано или поздно иссушает сердце. Или добавляет в него слишком много перца.

Сердце-перца-дверца… Джинджер сделала еще один шаг. Рука с ножом дрожала.

— Он стоит того, твой амант? — спросила старуха. — Стоит того, чтобы сердце иссохло и превратилось в изюмину от утрат?

Слово «амант» из обихода вывел так часто поминаемый Адмаром Мартиннес Ольха, превративший его в откровенное пошлое прозвание для легкомысленных юнцов. Древнее, однако, слово. Красивое.

— Я по глазам целительницы вижу, она за своего и умрет, и убьет. А ты?

Еще шаг. Джинджер хотела кричать в голос, но она стискивала зубы. Боль протыкала ее насквозь, как иглы куклу в жутком северном колдовстве, называемом ниддиггинг. Беатриса лежала без сознания, совсем беззащитная. Настоящая Дама из романов того же Ольхи. Это ее должны были спасать благородные рыцари. Ведьмы выкручиваются сами.

Еще шаг.

— Думаю, ее сердце будет пресным, — задумчиво сказала старуха. Она не торопилась. Она наслаждалась звуком своего сиплого голоса, возможностью поговорить с кем-то, облеченным плотью. Наверняка ее обычными собеседниками были призраки ее собственного разума. Она наслаждалась также властью над живыми существами, нечасто ей, должно быть, попадались на зуб ведьмы. — Целительница, добавь в молоко еще сахара и корицы.

Молоко, сахар, корица. Сердце. Все как в страшной сказке о голове ведьмы Ирены, которая, чтобы вернуть утраченное тело, ела сердца юных девушек, приносимые ей разбойником. Джинджер слышала эту сказку в детстве, когда жила в КэрГофф. Ей ночами, особенно грозовыми, снилась эта голова.

Шаг. Нельзя свернуть. Нельзя выкрутиться.

— Что-то держит сердце малышки, как крюк, и скоро выдернет прочь из тела. Но я успею. Скажи мне, Дышащая, кто из вас сейчас творит чары из Ниддинга? Кто обратился к древним записям Седой? Кто в Совете настолько смел?

Ей не требовалось ответа. Важен был звук голоса и упоение властью над тем, кого старуха ненавидела. То ли из зависти к юности и красоте (второе, конечно, относилось к имперке), то ли из-за выдуманной причастности к кому-то, облеченному властью.

Шаг.

— Оставь все сожаленья и упреки, — промурлыкала старуха.

Забудь свои обиды навсегда

Закрой ему глаза, закутай руки

Оставь все сожаленья и упреки

Он мертв, а это долгая разлука

Он мертв, а это значит «никогда»

Какое дрянное стихотворение, — подумала Джинджер. — У Адмара лучше выходит. Шаг, еще, нож почти у груди Беатрисы. Вот-вот острие взрежет шнуровку корсажа.

— Оставь все сожаленья и упреки

Забудь свои обиды навсегда…

Совсем дрянное стихотворение. Шаг. Бубнеж старухи, мешающей строки еще какого-то триолета с болтовней о вареных сердцах, сбивал с мыслей. Главное, о чем следует сейчас думать: как сбежать, по возможности прихватив с собой Фриду и Беатрису. И как сперва не убить ни одну, ни вторую.

Дорогу Джинджер перешла крыса. Самая настоящая. Крупная серая тварь степенно прошествовала по, на свое счастье, бесчувственной Беатрисе и скрылась за ковром. Крысы — к неожиданностям, переворачивающим все с ног на голову. А вон та паутина — к исключительно удачному стечению обстоятельств, правда, такие жирные пауки пророчат разные мелкие неприятности. Вспомнила, сестрица, что ты из Видящих? Хвала небесам!

Неожиданность объявилась в тот самый момент, когда нож оцарапал кожу Беатрисы. И еще какая неожиданность. С потолка сорвался изрядный кусок камня и ухнул об пол. Во все стороны брызнули осколки. Старуха отвлеклась. Не бог весть, что, но Джинджер хватило времени, чтобы вздохнуть свободно. И тут — вторая случайность, ничем не предсказанная: она подняла руку к горлу и укололась шпилькой, которой машинально сколола ворот. Иглы и когти, терзающие сердце, исчезли. Выдернув шпильку, Джинджер сжала ее в кулаке и развернулась. Достанет у нее сил справиться с древней ведьмой без колец и волшебных порошков?

Что бы ни говорили обыватели, заклинаний не существует. Сила идет изнутри и извне, а слова тут не при чем. Ни одна ведьма не сможет объяснить, как она колдует. Скажет — договорилась. С кем? И с кем договариваться гадалке-воровке?

— Фрида, шпильки! — крикнула она, перехватила нож и направила его острие на старую ведьму. Эфемерная защита.

Имперка выдернула последнюю шпильку, воспользовавшись секундной передышкой. Тяжелые волосы рассыпались по плечам.

— Холодное железо! — отвратительно взвизгнула старуха и метнулась вперед.

Защищаясь, Фрида ногой опрокинула котел. Растекшееся молоко вспыхнуло, огонь охватил стол, лизнул подол платья старухи. Сама травница едва успела отпрыгнуть. В глазах ее был ужас.

— Что может так гореть в молоке? — пробормотала Джинджер.

— Понятия не имею! Надо бежать!

Подхватив Беатрису подмышки, имперка потащила ее к коридору, ведущему наружу. Джинджер кинулась помогать ей, но замерла на полдороги.

— Кольцо!

Перстень Артемизии лежал на столе среди всяческого хлама. Стол был охвачен огнем, а за ним бесновалась, выкрикивая проклятья, пойманная в ловушку старуха. Огонь растекался с невероятной скоростью, и уже начал облизывать тюфяк, набитый гнилой соломой. Он жадно пожирал все, что только встречал на пути: дерево, ткань, солому, травы. Камни трещали, попав к нему в пасть. Ужас в глазах Фриды ширился. Она явно знала, что такое огонь, и какой может быть его ярость.

— Брось! — приказала она. — Скорее уходим!

— Не могу! Это кольцо Артемизии! — Джинджер с ужасом поняла, что в самом деле не может оставить перстень. И дело было не в возможно зачарованном Фрэйни. Не в частице души ведьмы, заключенном в камне. Много частиц, много душ, много ведьм. Дело было — непостижимым образом — в Адмаре. Но что ему до кольца давно умершей женщины? — Не могу.

* * *

Замковые развалины уже показались вдали, но кони отказались идти дальше. Спешившись, Фламэ палкой пощупал землю и поцокал языком.

— Умницы! — развернувшись к спутникам, он покачал головой. — Дальше на лошадях нельзя. Топкие места.

— И что делать? — угрюмо спросил Бенжамин. Он не мог усидеть в седле, руки нервно теребили поводья.

— Заберем левее, — Адмар вскочил на спину коня. — Живо!

Через несколько минут земля с неровно положенной гатью сменилась камнями, образующими широкую пологую лестницу. На вершине холма она завершалась круглой площадкой с остатками стен. Кладка выглядела внушительной и весьма искусной, способной выдержать века. У входа сохранились бронзовые кольца коновязи, которой, судя по всему, достаточно часто пользовались: с бронзы стерта была патина. Хорошо сохранившийся кусок стены высотой в полтора этажа надежно защищал южную часть площадки от ветра. Там же кто-то сделал очаг из кусков того же белого с прожилками камня и растянул вместо крыши кусок продубленной кожи.