Жало белого города

Наконец Бланка ослабила объятия, сделала шаг назад и нежно положила руку на пылающую щеку юноши. Нанчо закрыл глаза; ему казалось, что он на небесах. Он догадывался, что это прикосновение будет огнем пылать у него на щеке всю оставшуюся жизнь. Первая ласка. Первая ласка кого-то, кто действительно его любил.

– Скажи, у твоих родителей всё в порядке с деньгами? – спросила Бланка, стараясь сохранить достоинство.

– О деньгах нехорошо говорить, сеньора, это невоспитанно, – заявил парень, внезапно приосанившись.

Бланка повернулась и посмотрела на обшарпанный дом.

«Надеюсь, что с помощью денег мне удастся уговорить их отпустить тебя. Не думаю, что эти люди откажутся».

Как мало она думала о том, «что скажут люди», с тех пор как узнала о скорой смерти… Пусть все они идут куда подальше – приходской священник из Сан-Антонио, Андреса Апаоласа, жена мэра, и все представители виторианского высшего света.

Пусть катятся.

Было воскресенье, и все семейство Лопидана вырядилось, чтобы отправиться на десятичасовую мессу в церковь Сан-Хосе. Нанчо уселся на последней мужской скамье, куда его всегда усаживал папа. Он не был крещен, его не допустили к первому причастию, поэтому он не мог ни исповедоваться, ни причащаться.

Всю неделю Нанчо нервничал, ожидая возвращения Бланки Диас де Антоньяна. Дни летели, но нарядный автомобиль больше не появлялся возле их дома. Наверное, он разочаровал ее, и она передумала. Скорее всего, у нее действительно были добрые намерения, но затем она все взвесила и решила не связываться с таким… с таким малым, как он.

На нем была его единственная приличная одежда: джинсы за тысячу песет, относительно новая белая рубашка, которую он получил в награду от «Кока-колы», куртка, перешедшая к нему от папы, и кеды, которые он отбелил при помощи маминого пятновыводителя. Рано утром Нанчо тщательно прогладил рубашку и куртку и оделся перед зеркалом на тот случай, если за ним приедет Бланка со своим адвокатом, а потом долго сомневался, стоит ли утюжить стрелки на джинсах.

После мессы папа, мама и дети зашли в бар на площади, чтобы перехватить пару маслин и кукурузу. Нанчо поплелся за ними, по-прежнему глядя по сторонам, чтобы не пропустить машину Бланки.

Он рассеянно подошел к барной стойке и принялся листать «Диарио Алавес». И внезапно увидел новость, которая настолько его потрясла, что он застыл, сглатывая слюну.

Вначале ему пришло в голову, что все это низкопробная шутка.

Успокоившись и поняв, что это правда, Нанчо наконец сосредоточился на статье. Целый разворот газеты посвящался Бланке Диас де Антоньяна, уроженке Витории, скончавшейся в субботу, 18 марта 1989 года, вдове Хавьера Ортиса Диас де Сарате, матери безутешных Игнасио и Анастасио.

Нанчо в тревоге сообразил, что отпевание и последующие похороны на кладбище Санта-Исабель пройдут этим утром в двенадцать. Посмотрел на часы, висевшие на стене в баре: одиннадцать тридцать.

Потихоньку подошел к столу, за которым родители доедали свой обед, о чем-то оживленно болтая. Несколько купюр и монет – плата за обед – лежали в треугольном железном блюдце. В этот момент они встали, чтобы поприветствовать кого-то из соседей; Нанчо подошел к столу и стащил четыреста песет. Этого было достаточно.

Тут отец обернулся, и он стремглав выскочил из бара и понесся на железнодорожную станцию, стараясь не думать о последствиях и о том, что эта женщина, которая за последние дни превратилась для него в белого ангела, спустившегося на землю, чтобы его спасти, отныне мертва.

Купив билет, выбежал на платформу. Кассирша ошеломленно смотрела ему вслед. Через несколько минут пришел поезд, который унес его в Виторию. У него было полчаса – достаточно, чтобы привести в порядок мысли.

Он не знал, что делать дальше; знал только, что должен успеть вовремя на похороны своей матери и пообщаться с братьями. Они поговорят с адвокатом, уж тот-то должен знать о намерениях умирающей Бланки…

Усевшись на сиденье, обтянутое потертой малиновой обивкой, он покосился на свою одежду. Что ж, вполне прилично, удовлетворенно отметил он.

Вскоре поезд прибыл на вокзал в Виторию. Нанчо пересек перрон и вошел в отделанное красным мрамором здание вокзала. Подошел к карте города, силясь отыскать название кладбище, упомянутое в газетной статье.

Перед ним была мешанина незнакомых улиц. Ничего похожего на кладбище видно не было.

– Ты заблудился? – спросила старушка, сидевшая на скамейке под картой.

– Я ищу кладбище Санта-Исабель. Это далеко?

– Надо пересечь полгорода. Но не пугайся, что вокруг так много незнакомых улиц. Иди сперва по улице Дато, – сказала она, показывая куда-то своей тростью, – дойдешь до площади Белой Богородицы, затем попадаешь на Сапа, все время прямо до самого конца улицы. От Фуэнте-де-лос-Патос идешь по Порталь-де-Арриага, все время прямо, и наконец увидишь кладбище.

Нанчо старался запомнить названия незнакомых улиц. Если что, по пути уточнит дорогу.

– Через сколько я дотуда доберусь? – Он посмотрел на часы под тремя огромными окнами: двенадцать тридцать.

– Если поспешишь, через полчаса. Надеюсь, тротуары расчистили от снега.

– Спасибо, сеньора. Да поможет вам Бог, – сказал он и вышел на улицу, дошел до конца улицы Дато, где целые семьи входили в кафе и бары, чтобы погреться.

Нанчо так спешил, что дважды споткнулся и упал. Самое унизительное падение случилось на площади Девы Марии: он растянулся на тротуаре перед девушками его возраста, которые весело засмеялись, видя его неловкость. Нанчо очередной раз чертыхнулся, проклиная врожденную неуклюжесть, и в отчаянии посмотрел на свою белую рубашку, испачканную грязным снегом.

Затем снова побрел по старому центру Витории и через полчаса в самом деле вышел к кладбищу.

Он понял, что прибыл вовремя: у входа двумя рядами стояли припаркованные машины, большие и новые.

Нанчо пристроился в стороне от толпы элегантных людей и терпеливо дожидался, когда кончится заупокойная служба и все эти господа, поглядывавшие на него искоса, разойдутся по своим теплым благоустроенным домам.

Ему было все равно: он столько лет спал на нижнем этаже старого деревенского дома, что теперь не чувствовал ни холода, ни сырости.

Наконец, когда последнее черное суконное пальто ретировалось, нанчо увидел братьев. Настоящих братьев – по крови.

Они стояли, держась за руки, с красивыми девушками, так же хорошо одетыми, как и они сами.

С трудом сдерживая переполнявшие его эмоции, он смотрел на них издалека.

Нет, он не опоздал, у него было время изменить свою жизнь, обрести семью, которая бы действительно его любила, а не избивала до синяков…

Он подошел, бледный от волнения, и представился.