Железный лев
Шрифт:
Сейчас же он мало-мало отдышался уже и мысли вновь упорядочились… Но человек предполагает, а… другие люди обязательно лезут поболтать в самый неподходящий момент. Так что ему попросту не дали побыть наедине с собой.
А потом и вообще — ретироваться поближе к опекунам.
И очень вовремя.
Только он добрался до опекунов, как прозвучали удары посохом о пол.
— Прошу тишины! — громогласно произнес незнакомый Льву мужчина. Вероятно, дворецкий, но это неточно.
Весь зал замолчал и повернулся на звук.
Губернатор же, поднявшись на своего рода «приступочек», начал:
— Я собрал
Сделал паузу, обводя зал взглядом.
Всем было скучно.
Он ведь отвлек их от пунша и сплетен… ужасно, просто ужасно. И это отчетливо читалось в глазах людей.
— Вы все, — начал Шипов, — наверное, уже знаете о том, Николай Иванович наш Лобачевский давно занимался своими научными изысканиями. И теперь я рад вам всем сообщить, что их заметили. Прошу вас, Николай Иванович, подойдите ближе.
Ректор Казанского университета настороженно подошел.
После стольких лет если не травли, то негативного отношения к его научной деятельности все это выглядело очень неожиданно, странно и в чем-то тревожно.
— Его Императорское Величество, Государь наш Николай Павлович посчитал достойным пожаловать вам, голубчик, орден Святого Станислава первой степени за ваши изыскания в геометрии. — произнес Шипов и, приняв с ловко поднесенной ему подушечке орденскую ленту, самолично надел ее на Лобачевского, перекинув через плечо, а потом еще и оправив. — Вот, так будет всенепременно лучше, — улыбнувшись, добавил он и пожал ему руку.
Сказать, что Николай Иванович обалдел — ничего не сказать.
Он от удивления аж челюсть с трудом поймал и натурально ошарашенными глазами все это время смотрел на губернатора. А фоном громыхал зал от аплодисментов.
Вполне искренними.
Этим дворянам, аристократам и дельцам Казани, что собрались на этом приеме и самим душу грело, что ректор их университета оказался удостоен столь высокой награды. Да, Святой Станислав не самый престижный из орденов. И тот же Святой Владимир был бы куда приятнее. Но все одно — дело. Тем более первая степень, которую пойди — заслужи.
Губернатор поднял руку, призывая к тишине.
После чего спутник Сергея Павловича вручил Лобачевскому свидетельство об избрании членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской академии наук. А также письмо из Имперской канцелярии о присуждении пожизненной пенсии в размере тысяча рублей в год.
По тем временам — песня.
Квалифицированный рабочий получал рублей по двести — двести пятьдесят в год. А тут — тысяча. Понятно — статус и другие расходы. Впрочем, даже так — если не прожигать деньги на всякий блуд можно жить очень и очень прилично…
Снова поаплодировали.
Куда активнее, чем в первый раз. Ректор стал академиком.
Приятно.
Очень приятно.
Чувство собственной важности у местных элит этими поощрениями почесали очень прилично. Заодно подняв статус и университета, и города.
Следом же Шипов окончательно приложил «почтенную публику», заявив о том, что Императорская Санкт-Петербургская академия наук посчитала Николая Ивановича достойным вручения полной Демидовской премии. Самой престижной неправительственной награды в России этих лет.
Впрочем, престиж престижем, но главная ее прелесть заключалась в пяти тысячах рублей ассигнациями, которые к ней прилагались. Иной раз они делились между несколькими лауреатами. Сейчас же им был только Лобачевский. Посему эти деньги ему и вручались[1].Зал загудел.
Прям основательно. Вдумчиво. Словно рассерженный улей, разве что в иной, более позитивной тональности.
— Хотя с чествованием Николая Ивановича мы на сегодня закончили, — произнес Шипов, — но я прошу у вас еще немного внимания. Лев Николаевич, подойди.
Толстой даже ухом не повел.
— Ну же, смелее! — громче произнес Сергей Павлович, глядя ему прямо в глаза.
А дядя осторожно толкнул вперед, дескать, ступай.
Молодой граф вышел и огляделся, имея несколько мрачный вид.
— Господа, Его Императорское Величество, Государь наш Николай Павлович внимательно изучил вопрос, связанный с открытием Николая Ивановича. И решил также поощрить человека, который помогал ему, благодаря которому об сём открытии заговорили во всем мире. Посему он пожаловал Льву Николаевичу ордена Святого Станислава третьей степени.
Сказал.
Вручил.
Зал вяло отреагировал.
Третьего Станислава давали всем подряд. Даже купцам, что жертвуют на благотворительность. Поэтому он не выглядел чем-то значимым. Разве что по годам рано. Отчего Толстой стоял со смешанными чувствами.
Он ведь все эти доказательства не изобрел сам. Да, формулировка обтекаемая. Но все же… с этой стороны, он чувствовал себя крайне неловко. А с другой — такая награда за подобные дела выглядела чуть ли не как унижение. Ибо не соразмерно…
— Кроме того, — продолжил губернатор, — юноша успел отличиться во время тушения страшного пожара, который едва не уничтожил город. И именно он предложил прием, спасший Казань. За что Его Императорское Величество жалует ему золотой перстень с вензелем.
Аплодисменты прозвучали уже громче.
Да, такого рода персти раздавались десятками, а порой и сотнями. Но, все же, почти всегда вручали за дела. Кроме того, они являлись символами личного расположения императора. Их абы кому не раздавали, даже если было за что. Такой перстень, его говорить XXI века, маркировал человека как члена команды императора. И немало повышал статус человека в мышиной возне аппаратных игр на низах…
— Вот видишь, а ты переживал, — потрепал юношу по плечу Владимир Иванович.
— Я удивлен. Это все очень неожиданно.
— А вот и Александр Леонтьевич, — улыбнувшись, шепнул ему дядюшка. — Как ты видишь, он совершенно исцелился от своего недуга.
— Перстень?
— И орден. Вы зря кривитесь, молодой человек. В ваши годы получить даже такой орден — великое дело.
— И что мне сие даст? Я человек хоть и тщеславный, но не мелочный.
— Вы молодой человек — сама практичность. Тщеславие там если где-то и есть в вашей натуре, то очень глубоко запрятано. — вполне искренне улыбнулся дядюшка. — А польза от такого ордена и особенно от перстня великая. Вы сможете отправиться в столицу и поступить на службу в любой полк лейб-гвардии.