Железный лев

— Трезво? — удивился Николай. — От него пахнет кровью! Я это чуют даже отсюда, через эти листки!

— Кровью ваших врагов, Государь. — поправил его Бенкендорф. — Ни словом, ни делом он не говорит о другом.

— Ну… хм… А что он вашему человеку передавал в кофре?

Александр Христофорович встал и протянул императору индивидуальную упаковку с презервативом, ловко извлеченную из кармана.

— Кондом «Парламент». Одноразовый, — прочел Николай Павлович. — Почему «Парламент»?

— Это название такое, Государь, — оскалился Бенкердорф, с трудом сдерживая смех.

— Почему?

— А как вы еще полагаете использовать парламент? Наш милый юноша нашел ему отличное применение. Посмотрите на обороте.

Император перевернул конвертик и прочел вслух:

— С ним ваши переговоры станут глубже и безопаснее, а волеизъявления обильнее…

В этот момент Преровский заржал. Мгновение спустя к нему присоединился Бенкердорф, а потом и сам император.

Медленно, но до него дошло.

— Шутник он, однако. — вытерев слезы и отсмеявшись, произнес Лев Алексеевич.

— И что же? Этим парламентом уже пользуются? — с широкой улыбкой поинтересовался Николай Павлович.

— Все ушли за неделю. И, насколько я знаю, большую часть уже применили для… кхм… проведения переговоров. — ответил Бенкердорф.

— Кхм… хм… ха!

— Государь, — все еще похрюкивая от смеха, произнес Александр Христофорович, — мне кажется, что нам непременно нужно поддержать эту игру. Лев Николаевич заявляет, что это — контрабандный товар из Индии. Очень дорогой. Молодому человеку явно нужны деньги для чего-то. Давайте поговорим о том, чтобы он увеличил эти поставки, а уж мы как-нибудь их распространим.

— А это не контрабанда?

— Его стряпчий уверен, что он сам как-то наловчился их делать.

— Вам не кажется, что вокруг этого юноши слишком много всякого необычного происходит?

— Он умен, одарен, находчив. И слава богу, не либерал или там гегельянец. Да-с. Чудеса и в нашем отечестве случаются.

— А это не может быть игра?

— Вы полагаете, что он в столь юные года уже достаточно искушен в делах моего отделения? — мягко улыбнулся Бенкендорф. — В помещении, в дальнем углу сидел мой второй сотрудник. Он шел за стряпчим и уселся так, чтобы видеть происходящее. Лев Николаевич не выказывал никаких признаков вскрытия подслушивания.

— Ну… не знаю… — покачал головой император.

— Когда же он ехал на прием к Шипову, то его надо было видеть. Мои люди все описали его мрачным и подавленным. О том, что люди Льва Алексеевича вокруг него вьются, он понял. Всех вычислил. А потому полагал, будто у губернатора его собираются как-то наказать.

— Даже так?

— А уж как он удивился награде… о…

— А это не может быть игрой?

— Если это так, то Лев Николаевич — величайший актер всех времен и народов.

— Вы тоже так думаете? — спросил император у Перовского.

— Кроме того, что юный граф драчливый я никаких недостатков в нем не вижу. Ему даже достало ума не лезть под юбку супруги губернатора, хотя та явно этого желала. Да и с Остроградским сумел не поругаться.

— Интересно… — медленно произнес император. — Давайте пока понаблюдаем. Пускай все идет как идет. Мне любопытно как наше столичное общество отреагирует на это новое употребление… хм… парламента…

Часть 2

Глава 8

1843, август, 29. Казань

— Хотите овсянки? — голосом заговорщика поинтересовался Лев Николаевич.

— Что? — недоуменно переспросил Крупеников.

— Каша такая. Будете?

— Нет, спасибо. Я уже позавтракал и даже отобедал. — осторожно отказался Александр Леонидович.

— Тогда нам нужно как-то избежать встречи с тетушкой. А то ее одержимость этим хрючевом перешла в натурально терминальную стадию.

— Я, признаться, вас не сильно понимаю.

— Ступайте за мной. Молча и тихо. Попробуем проскользнуть незамеченными. Иначе она усадит нас за стол и заставит есть овсянку. Поняли?

— Вполне.

— Пошли.

И они двинулись от прихожей в центре особняка к одной из лестниц. А они все располагались у торца. Притом в обход столовой…

— Мой мальчик, — раздался голос Пелагеи Ильиничны, — как я рада, что вас встретила. Отчего вы не завтракали с нами?

— Дела, тетушка. Вот, Александр Леонтьевич заглянул по делам.

— Именно так, Пелагея Ильинична. Именно так, — быстро-быстро закивал купец.

— Тогда непременно прошу в столовую. Моему мальчику нужен режим и здоровое питание. Да и вам не повредит. Прошу-прошу. А то я слуг посылаю — племянника не находят. Вот — сама пошла. Куда это годится?

— Действительно, — согласился купец.

Ничего против овсяной каши он не имел.

Еда и еда.

Просто сам предпочитал что-то посущественнее. Тем более на завтрак.

— Милая моя тетушка, дела ведь важные. Потом покушаю.

— Ничего и слышать не хочу. Коли семья дома, то она должна вся вместе принимать пищу. Здоровую! Или вы, мой мальчик, имеете что-то против овсяной каши?

— Она отличная еда! Но, как по мне, я бы добавил в нее мяса и убрал овса.

— Мяса?

— Да. Тушеного. С картофелем.

Купец сдавленно хохотнул. Он бы тоже охотнее такого блюда отведал, нежели овсянки. А тетушка, сверкнув глазами, лишь усилила давление, загоняя своего очень перспективного племянника в столовую.

— Взяли все ж таки в плен? — усмехнулся Владимир Иванович.

— Овсяной… — тяжело вздохнул Лев Николаевич. — Словно породистого жеребца.

— Мы все тут, скоро ржать начнем, — смешливо фыркнул дядя.

— Милый! — уперев руки в боки, произнесла тетушка с непередаваемой интонацией…

Пришлось кушать.

Ничего против овсянки Толстой не имел. Просто не любил каши. Еще с прошлой жизни. Во всяком случае — такие. Если бы гречку отварить, да обильно полить подливкой с мясом — да. С удовольствием бы откушал. Такую же кашу, которую на английский манер готовили по требованиям тетушки — уж точно нет.