Железный лев

— Так просто? — с язвительностью в тоне спросил Александр Иванович.

— Это совсем непросто. — невозмутимо ответил Лев Николаевич. — Для этого нужно как минимум трезво оценивать политическое поле и понимать экономические интересы тех или иных властных группировок. Так вот. Возвращаемся к Павлу. Потому как в той истории все предельно просто. Круг подозреваемых ограничен одним фигурантом — Лондоном. Потому как Павел присоединился к континентальной блокаде Великобритании, а у России был с ней самый большой торговый оборот. Более того — тесно связанный с флотом, что в Лондоне, конечно, терпеть не могли.

— Англичанка гадит, — фыркнул Герцен. — Это не ново.

— А вы, друг мой, англоман? — подался вперед граф.

— Нет, он я тепло отношусь к этой стране. Развитая и прогрессивная держава. Сильная промышленность. Высокая культура.

— Все так, вес так, — покивал головой Лев Николаевич. — А вы знаете, на чем основано их благополучие?

— На правильных законах и разумном устройстве общества.

— Вы серьезно? — расплылся в широкой улыбке Толстой.

— Более чем! И я не понимаю причины вашей реакции на мои слова.

— С начала XVII века англичане занялись треугольной торговлей в Атлантике. Закупали свои промышленные товары, везли их в Африку, там меняли их на рабов и тех уже меняли на колониальные товары в Новом Свете.

— Так поступали многие!

— Все грешат, но зачем же быть среди грешников первым? — мягко улыбнулся Толстой. — Каждая такая сделка приносила не менее четырехсот–пятисот процентов прибыли. И англичане уже к середине XVII века продавали в колонии рабов больше, чем все остальные европейские страны вместе взятые.

— Все совершают ошибки! — воскликнул Герцен. — В 1815 году на Венском конгрессе по инициативе Великобритании работорговлю осудили, а пять лет назад они создали общество борьбы с рабством, которое преследует работорговлю по всему миру!

— Александр Иванович, вы уж простите меня великодушно, но вы словно за фасадом не видите здания. В семидесятые годы прошлого века самые гуманные люди на планете нашли новую треугольную торговлю. Они теперь везли промышленные товары в Индию, где меняли на опиум, а тот сбывали в Китай. Здесь эти светлые и благородные люди получали уже от тысячи процентов прибыли с каждого рейса. Работорговля им стала попросту не нужна. И они начали перекрывать ее, так как на ней зарабатывали другие страны — их конкуренты. А языком болтать, не мешки ворочать. Это они умеют.

— У вас какое-то предвзятое отношение к англичанам, — покачал головой Герцен.

— А как вы будете относиться к людям, которые дарят зараженные оспой одеяла тем, кто пришел спасать их от голода, принеся еды?

— А что это за история?

Толстой рассказал про тех мерзопакостных переселенцев.

Потом поведал о том, как английские колонисты истребляли местное население в Северо-Американских штатах. Об опиумной войне, которая только-только отгремела, тоже поведал.

— … или вы думаете, что китайцы — нелюди и их можно как насекомых травить всякой заразой?

Герцен промолчал.

Очень хотелось ответить, но укор в глазах Хомякова стал настолько сильным, что ему уже было не по себе. Впрочем, записной оппонент в диспутах помог Герцену, вмешавшись.

— Мы так сильно удалились от вопроса выступления на Сенатской площади. — осторожно произнес Алексей Степанович.

— Кто получил бы выгоду от победы бунтовщиков?

— Патриотов. — поправил его Герцен.

— От смены названия суть измены не меняется. Кто? Вот что важно.

— Конечно же наш многострадальный русский народ!

— И как же?

— Например, патриоты хотели немедленно отменить крепостное право!

— И как вы себе это представляете? — оскалился Толстой.

— Ну конечно, крестьяне такие темные, что только под руководством дворянства они и выживают. — скривился Герцен.

— Александр Иванович, не заставляйте меня думать о вас хуже, чем оно есть. Как вы себе представляете освобождение крестьян? Просто освободить? Без земли? Чтобы всю страну охватили голодные бунты? Или. быть может, поделить и отдать им дворянские земли? Ну, чтобы практически все дворяне взялись за оружие, ведь вы теперь их лишите средств к существованию. А они, в отличие от крестьян, им пользоваться умеют. Как ни поверни, но любое резкое решение по этому вопросу — фатально для страны. Она сразу же ушла бы в пучину Смуты.

— Я… — начал было говорить Герцен и замер, подбирая слова.

— Но само по себе освобождение крестьян — это вопрос вторичный. Технологию можно придумать. Если иметь совесть, голову на плечах, не пить алкоголь и не употреблять наркотиков. Куда важнее вопрос — а зачем их освобождать?

— Как зачем?! — ахнули эти двое разом.

— Эмоции и всякие морализаторские глупости я попросил бы оставить в мусорной корзине. В вопросах политики они неуместны. Ибо там база — экономика. У нас слабая промышленность. Так?

— Факт, — решительно кивнул Герцен.

— Причем традиционно. Почему?

— Мы отступили от идей соборности, — произнес Хомяков. — Из-за этого отдельные наши соотечественники попросту грабят иных.

— Алексей Степанович, вы хотя бы поверхностно сталкивались с политэкономией? — улыбнулся Толстой. — Вот сделал кузнец топор. Его нужно продать. Кому?

— Крестьянину, полагаю.

— Не обязательно, но допустим. Акт купли-продажи подразумевает обмен товарами эквивалентной ценности. Ну или таковой в глазах участников. Иными словами, крестьянин должен дать кузнецу монеты или, допустим, зерна, по цене топора. Так?

— Разумеется, — кивнул Герцен.

— А теперь простейшая модель. Вот у нас сто крестьян. В год они могут купить сто топоров. Служат эти топоры ровно год. Таким образом, годовое потребление у них получается сто топоров. А если нам надо увеличивать промышленность? Например, ставить мануфактуру, которая позволит изготавливать эти топоры лучше и дешевле. Но для ее существования нужен больший оборот. Например, тысяча топоров в год. Кому их продавать?

— Вы предлагаете заводить колонии? — спросил Александр Иванович.

— Не обязательно. Но да, это называется — расширить рынок сбыта. Рынок бывает внешний и внутренний. Допустим, из-за недоразвитого флота мы не можем иметь колоний. Пока не может. Точнее, не хотим. Так-то флот только и может развиваться, если он для чего-то нужен на деле, но не на словах. Ну да ладно. Нет колоний. Что делать?

— Не знаю. — пожал плечами Герцен, да и Хомяков тоже выглядел озадаченным.

— А ответ простой. Нам нужно расширять внутренний рынок. А тут все упирается в то, что наши крестьяне ОЧЕНЬ бедные. Просто до крайности. И их покупательная способность ничтожна. Из-за чего внутренний рынок России попросту смехотворен. Он меньше, чем в ничтожно маленькой Бельгии.