Жемчужница
Шрифт:
— Неа, постой, я…
— Я сказал, хватит, — старший Уолкер опасно наклонил голову, совсем как готовый к драке молодой бычок, и младший тут же, слушаясь его, примолк, потому что говорить дальше было… было явно совершенно непозволительно. Если бы Мана сказал что-то еще, он бы явно окончательно все разрушил.
Хотя было ли между ними что рушить?
Неа тихо выругался себе под нос, бормоча что-то про то, какое хорошее у него было настроение и как легко оказалось его испортить, и ушел прочь, намереваясь, как видно, вернуться в лагерь. А Мана… Мана так и остался стоять
Потому что это ощущение потерянного котёнка усиливалось с каждой новой фразой, которой Неа буквально одаривал его.
Неужели Мана был настолько противен ему? Неужели он и правда сделал что-то настолько ужасное? Что-то, что так сильно оскорбило брата?
Мужчина не понимал. Ему казалось, что вокруг — темень, сквозь которую он пытается пройти, но рука, что всё это время незримо и как-то даже привычно вела его, внезапно исчезла.
…не зря говорят, что только потеряв, понимаешь всю важность того, что потерял. Всю ценность.
А Мана — не ценил.
Родного брата, который вечно присматривал, всегда был рядом, оберегал — не ценил. Принимал все эти сокровища, всю его любовь и ласку как данное.
Мана глухо рассмеялся, спрятав лицо в ладонях и ощущая себя таким дрожащим, таким рассыпающимся, что стоило лишь подуть ветру на его песочную хрупкую фигурку — развеет над рекой.
Что он должен сделать? Как он должен помириться? Когда он должен извиниться?
— Неа, постой! — он бросился за удаляющимся братом не помня себя от страха потерять его, навсегда лишиться его чувств и его тепла — и схватил его за рукав уже буквально через минуту, параллельно чувствуя, как от неожиданного и хоть короткого, но быстрого бега подкашиваются ноги и спирает дыхание.
Близнец дернулся, обернулся, рванулся к нему, поддерживая — потому что знал о его слабости, о его немощности — и тут же застыл каменным истуканом, скорбно поджимая губы и щурясь.
— Что-то еще? — коротко осведомился он, крепко держа Ману под локоть и не давая упасть. Даже сейчас.
— Я хотел… — Мана задохнулся своими словами тотчас же, стоило ему только увидеть, как брат на него смотрит — устало, разочарованно и потухше. Однако это не помешало ему договорить. Он должен был это сделать. — Я хотел поговорить. О нас.
Глаза близнеца загорелись на какую-то секунду, но тут же потухли снова, и он только сухо усмехнулся в ответ.
— Поговорить о нас, ты только себя послушай! — его голос был немного хриплым — как будто всю ночь он сдерживал стихию в себе, чтобы ничем не выдавать своего присутствия в палатке, и теперь слегка простудился из-за этого холода внутри. — Ты сказал, я болен, — мягко, как блаженному, пояснил мужчина. — Я понял бы, скажи ты, что меня не любишь, но ты… сделал из меня кого-то неправильного. Потому что я люблю тебя.
Это было как обухом. Как громом среди ясного неба. Как…
Неа сказал об этом на трезвую голову в первый раз. Впрочем, и на пьяную он говорил всего лишь однажды. И все же сейчас это было… так иначе. Так… горячо. Так…
— Неа, послушай, я просто… — Мана рванулся к нему, ближе
и теплее — всего на мгновенье, но…— Ты любишь меня? — в лоб поинтересовался у него близнец, и мужчина сглотнул. Он ведь хотел поговорить о другом! Хотя вообще-то об этом, но все же… не время сейчас для этого! Им обоим нужно лечиться от этого, потому что это…
— Неа, сейчас не…
Неа покачал головой, криво улыбаясь, и отпустил его.
— Я понял.
И, не дав Мане и слова вставить или хотя бы заглянуть в его лицо, развернулся и ушёл, растворяясь среди зарослей.
Оставив его одного среди утренних трелей птиц, шуршащего леса, журчания реки и собственных жужжащих роем пчёл в голове мыслей.
Что он вновь наделал?! О духи, почему Мана вновь всё испортил? Неужели он всегда был таким идиотом или эта дурацкая черта появилась совсем недавно?
Мужчина судорожно вздохнул, обнимая себя руками, пытаясь удержаться на дрожащих ногах, но всё равно оседая на землю, и еле сглотнул тугой огромный комок, давясь пытавшимся вырваться наружу рыданиями.
В глазах у Неа, обычно золотых и солнечных, было столько боли, столько разочарования и обиды, что Мана просто не знал, что делать.
Потому что этот букет эмоций брат испытывал по отношению к нему. Впервые, наверное, за всю их жизнь.
Мужчина сделал несколько глубоких вздохов, заставляя себя успокоиться, заставляя дыхание выровняться, а сердце — вновь забиться (потому что, кажется, оно остановилось-остановилось-остановилось без Неа), и медленно встал на ноги, опираясь плечом о дерево.
Нужно было выйти на поляну, к костру, забыться в круговороте рутины и общения с другими людьми. Нужно обучить Алану с Изу грамоте, нужно помочь с танцами, нужно много всего сделать.
А потому предаваться собственной боли и опустошенности, совершенно разъедающей тело истерике было нельзя.
Мана кивнул сам себе и, прикрыв на мгновение веки, шагнул по направлению к шатрам, ощущая себя выброшенной на берег рыбой — такой же безмолвной и отчаянно просящей о помощи.
========== Пятнадцатая волна ==========
Привал устроили часов в восемь. Изу раззевался и явно запарился, потому что-то и дело трещал о речке или озерце, где можно было бы искупаться, чем ужасно веселил Неа. И это было удивительно и приятно, потому что обычно замкнутый и зашуганный, сейчас малыш казался совсем обычным ребенком. Алана, в свою очередь, откинулась Тики на грудь спиной и, пользуясь тем, что лошадь замедлила ход, мягко поглаживала его, млеющего, по бедру кончиками пальцев. Именно поэтому, в общем, сам Микк никак против отдыха не возражал.
Впрочем, дело было не только в этом. Еще одним приятным моментом в копилку был разговор с братом.
— Ты знаешь, я ужасно соскучился по дураку, — признался Неа ему, когда они уже разводили костер. — Мы играли в последний раз еще на корабле, помнишь? Когда только плыли в бухту. Потом стало не до этого и…
Тики даже отрицать ничего не стал. Воровато оглянулся на Алану, о чем-то беседующую по душам с Маной и легко улыбающуюся, и почесал в затылке, подбросив в разгорающийся огонек еще парочку сухих веток.