Жестокеры

Пробегавшая мимо швея украдкой хмыкнула и, взяв с полки отрез материи, скрылась в своей каморке. Круглые совиные глаза округлились еще больше. Полина медленно встала и яростно расправила складки своей юбочки. Несколько угрожающих шагов в мою сторону сделала и здоровенная Элла.

– Какое право ты имеешь критиковать нашу Полину? Ее все любят и уважают. А ты здесь всего лишь изгой. Ты здесь работаешь только потому, что нравишься директрисе.

У меня внутри что-то опустилось. Я поискала глазами Дашу – свою единственную поддержку. Ну куда она запропастилась? Она ведь только что сидела за своим столом! В последнее время она каждый раз вот так исчезает, когда она мне так нужна…

Элла и Полина больше ничего не сказали. Но долго еще сидели, тихонько перетявкиваясь, как вредные собачки, цыкая и злобно поглядывая в мою сторону.

***

Правило № 6: Инициаторам моббинга не нужен внешний повод. Не всегда есть причинно-следственная связь между тем, как повела себя жертва, и ответной реакцией на ее поведение. Зачастую травители и сами не знают, за что они травят человека. Тем более не знает этого жертва. Это заставляет ее терзаться от непонимания, заниматься самокопанием. Жертва испытывает тревогу, стыд и смутное чувство вины.

ПОДКОВЫРКА ШЕСТАЯ: ДОГАДАЙСЯ, ЧТО С ТОБОЙ НЕ ТАК! А МЫ ТЕБЕ НЕ СКАЖЕМ! (МЫ САМИ ЭТОГО НЕ ЗНАЕМ)

Я не понимала, почему они ко мне прицепились. Их парадоксальные реакции, их странное враждебное отношение ко мне – все это как будто совсем не соотносилось с тем, какой я человек. Я знала, что справляюсь с работой, да и коллега я вроде неплохая. То есть я хороший работник, хорошая коллега и довольно неплохой человек. Разве за эти годы они не должны были в этом убедиться? Разве своими качествами и своей работой я не доказала, что достойна лучшего к себе отношения? Но тогда вопрос: почему ко мне относятся так плохо? В этом не было никакой логики и никакой справедливости. Было очевидно одно: девицы сразу, с самого первого дня, по какой-то необъяснимой причине приняли меня в штыки, все дружно, причем, совершенно не зная, что я за человек. Казалось, они договорились обо всем еще до моего прихода в «Искуство жить». Но и потом, узнав меня, они почему-то предпочли проигнорировать мои реальные качества и набросать вместо меня какую-то убогую карикатуру. Я не узнавала в ней себя.

Что не давало мне покоя во всей этой ситуации, полной какого-то скрытого противостояния, так это отсутствие причин для такой загадочной и упорной неприязни. Ведь чтобы тебя вот так невзлюбили, надо чем-то серьезно провиниться, ведь так? Ведь такого не бывает просто так, на ровном месте? Ненависть к человеку на ровном месте лишена всякой логики – а значит, она невозможна! Но тем не менее именно так они ко мне и относились! И я, хоть убей, не могла понять, почему. Сколько я ни погружалась в размышления, я все время приходила к одному и тому же странному выводу: я им просто не нравлюсь. Просто так, без всякой на то причины. Я понимала, что именно в этом объяснение всему, что происходило в «Искустве жить» – я им просто не понравилась. С самого первого дня, с самого первого взгляда.

Если в мужском мире более или менее логичны и объяснимы истоки взаимной симпатии и антипатии, то в мире женщин этим правят причудливые, иррациональные мотивы. Я точно знала, что мне не в чем себя винить. Я не сделала им ничего плохого. Не было ни одного поступка с моей стороны, который бы мог вызвать подобное ко мне отношение. Равно как и не было шага или действия, которые могли бы привести к улучшению наших отношений и которые бы я не совершила. За эти годы я использовала разные приемы и стратегии. Я была и открыто дружелюбной, и вежливо отстраненной. Я делала вид, что ничего не замечаю, и давала отпор. А главное – я ни разу никому из них не отказала в помощи, когда эта помощь была им нужна. Но все было бесполезно. Что бы я ни делала и как бы себя ни вела, не сработало ничего. Все равно ничего не менялось в их отношении ко мне.

Я мучительно пыталась понять причины и истоки такой Нелюбви к себе, груз которой к тому времени уже стал невыносимо тяжел и прескверно давил на мой позвоночник. Впрочем, странных людей почему-то всегда что-то не устраивало во мне – сколько себя помню. Они постоянно ко мне цеплялись, вот только я все никак не могла понять, чем именно я им так «интересна». Хотя, судя по тому, как они себя вели, как на меня смотрели, а точнее возмущенно разглядывали, одно я уяснила точно: для них странной была именно я. Я всегда это ощущала – с детства. Но особенно явно ощутила здесь, в «Искустве жить». Девиц, казалось, удивляло и возмущало во мне все: мой голос, мое поведение, мои движения. То, как я выгляжу и как одеваюсь. То, как я живу, где я живу и с кем (точнее, без кого) – все, казалось, было не так, как им надо. Им не нравились моя внешность, мои волосы, моя жизнь. Да что там: даже мое лицо было какое-то не такое!

Им не нравилось мое лицо… Им не нравилась я… Каждый день мне указывали на то, что я какая-то не такая, и выдвигали категоричное требование – стать «такой». Но вот только какой именно я должна была стать – да фиг его знает! Мне кажется, они и сами этого не знали. Я не видела логики в их поведении и в их отношении ко мне – да ее там и не было, никакой. Их придирки, все вот эти придирки на ровном месте – просто какая-то необъяснимая, капризная, придурошная прихоть!

Мне было интересно, когда им самим это надоест – вот эта бессмысленная тупая игра. Но игра не прекращалась. Я надеялась, что рано или поздно девицы успокоятся, что им просто все это надоест. Мое отрезвление произошло в то самое утро, когда я случайно услышала, как они обсуждают меня на кухне, так едко и беспощадно. Они перемыли все мои косточки – до последнего позвоночка! Они обсудили все: как я работаю с клиентами, где и с кем я живу, как я выгляжу и сколько мне лет. И даже цвет моих волос! С самого моего первого дня в «Искустве жить» они едко обсуждали меня – это не было для меня секретом. Когда прошел год, они не перестали меня обсуждать – вот это уже было удивительно. Но прошло без малого три года, а им все еще не надоело меня обсуждать – три года спустя! Я не могла себе уяснить: ну вот что во мне такого, что можно обсуждать целых три года? Любые темы за это время уже можно порядочно обсосать. Но, казалось, девицы и не собирались успокаиваться. И если при моем появлении в «Искустве жить» меня встретили разрозненными единичными попытками унизить и уколоть, то теперь – я видела это! – их действия носили сплоченный характер.

Поначалу я думала, что справлюсь. Смогу выжить среди таких, как они, – те, кому не нравятся такие, как я. Но сейчас я поняла – я не выдерживаю. Я с трудом возвращала себе спокойствие и рабочий настрой после таких ситуаций, как та, что произошла накануне с участием Эллы и Полины. В салоне я держалась изо всех сил, стараясь не показывать своих чувств. Но дома, в долгие одинокие вечера я срывалась. Только с матерью я могла поделиться тем, что творится у меня на работе. Но мать не верила, что такое возможно. Она с недоумением восклицала:

– Но такого не может быть! Так ведут себя только глупые школьники. Им же не по тринадцать лет! Ты, наверное, все сочиняешь.

Я съежилась от обиды.

– По-твоему, я вру?

– Ты у меня всегда была фантазерка! Каких только чудиков ни придумывала себе, пока росла. Вспомнить хотя бы этого твоего – с гвоздями в голове… Ну не могут все люди быть плохими, а ты одна хорошей! Как ты этого не понимаешь?

Я задала матери тот же самый вопрос, который не раз пыталась задать и коллегам:

– Мама, скажи, что именно во мне не так?

На что мать, так же как и мои коллеги, замолчала и раздраженно поджала губы (мы разговаривали по телефону, и я не могла этого видеть, но была уверена, что она это сделала). На самом деле мать, как и они, так же не знала ответа на этот вопрос – что во мне не так. Впрочем, она нашла, что сказать:

– Ты не умеешь находить общий язык с людьми. Никогда не умела.

Вот так! Как всегда – с детства – виноватой в странных поступках других людей назначили меня. И я, внезапно сгорбившись и как-то сникнув, в очередной раз покорно согласилась с этим «обвинением». Единственный близкий человек – и тот не поверил мне, лишил так нужной мне поддержки. Я снова осталась одна – с этой необъяснимой, непонятной, давящей на меня нелюбовью.