Жестокеры
Шрифт:
Уже почти ночью, вытерев слезы, я достала принадлежности для живописи и приступила к эскизу. Но все застопорилось сразу же – при попытке набросать лицо девушки. Никак не выходили брови. Нужен был красивый изгиб, гордый и волевой. А получались нарисованные дуги, возмущенно вскинутые вверх – точь-в-точь как у Эллы. Такие были во всех журналах, на всех мегащитах. Я и забыла, как выглядят нормальные брови. Но самое тяжелое отчаяние наступило, когда я попыталась изобразить глаза моей героини. Главную роль должны были играть именно глаза. Я хотела, чтобы в них можно было прочесть все, что мучит ее, но о чем она вынужденно молчит. Глаза должны были обладать невероятной выразительной силой. Они должны были кричать о боли и отчаянии. И все же в них – упрямый отказ сдаваться. Он должен был ясно читаться в этих глазах. Я пыталась это изобразить, но все было не то, совсем не то… В целом весь портрет получался каким-то не таким. Это должен был быть образ, пронзительно-трогательный и возвышенно-прекрасный.
На следующий день, в свой выходной, в поисках вдохновения я вышла на улицы весеннего города… sk. В аптеке я купила кислородный коктейль. Я подсела на него. Я все время его здесь покупала. Мне как будто хотелось восполнить нехватку воздуха в этом душном городе. В этом душном городе мне нечем дышать. Он и не рассчитан на то, что здесь у тебя будет легкое дыхание. Дойдя до газетного киоска, я купила парочку глянцевых журналов. В парке, сидя на лавочке, я быстро пролистала их и поняла, что ничего не изменилось за прошедшие пару лет. На страницы журналов, на экраны мегащитов по-прежнему не допускали прекрасных, обаятельных и вдохновляющих людей. Чьи лица и образы оставались бы в памяти. Людей, которых хотелось бы снова увидеть. Которых хотелось бы нарисовать… Оставив на скамейке всю эту бесполезную макулатуру, я вышла из парка и направилась в сторону дома.
Я поняла, в чем была та истинная причина затухания каждой моей безуспешной попытки творчества, к которым я периодически, урывками, возвращалась. Вовсе не в нехватке времени. И не в том, что все эти годы от усталости я чувствовала себя пожухшим пучком зелени, который вялым грустным букетиком стоял на прилавке соседнего магазина. А в том, что тот визуальный опыт, который я ежедневно получала, препятствовал осуществлению моих художественных замыслов. Я возвращалась к этим попыткам рисовать, потому что хотела хоть немного наполнить свое окружение Красотой – той, какой я ее понимала. И в то же время была бессильна ее создать, потому что к тому времени сама успела позабыть, что это такое. Окружающая меня действительность не давала мне нужных образов. Она не давала мне вдохновения.
Вечная тоска о Красоте вновь взяла меня в свои оковы. Но неужели по ней тоскую я одна? Мне вспомнился тот сошедший с ума художник, которого я несколько раз встречала на улицах города. Еще один несчастный безумец, который так же, как и я, жаждал Красоты и все никак не мог найти ее. Он отчаянно искал ее повсюду, но тщетно. Теперь я поняла его! За несколько лет жизни в городе … sk я и сама им стала – несостоявшимся художником, который не может найти в том, что его окружает, ни капли вдохновения и желания творить. Не способным вдохновить был и сам этот странный уродливый город, по улицам которого я шла. На изредка попадавшихся на моем пути деревьях распускались первые клейкие листочки. Эти слабые молодые листочки каждую весну давали надежду: все еще будет хорошо. Снова хорошо, как уже было когда-то – так давно и так недолго. Потому что деревья – это победа жизни, это прорыв, во что бы то ни стало. А здесь, в городе …sk, их практически не осталось. Они уничтожали деревья. Окружающий мир в целом становился визуально некрасивым. Все более и более уродливым с каждым годом. Они специально делали его таким, с каким-то удивительным ожесточением и упорством. Мне не нравилось ничего из того, что я видела и слышала вокруг себя. Я как будто не могла встроить себя в эту созданную ими действительность.
Но вот чего я не могла понять: а как же они сами, все эти странные люди? Как они сами могут вот так жить? Неужели им и правда нравится все то, что происходит, все то, что они видят вокруг себя, что они сами создают своими усилиями, своими поступками и своими выборами? Я снова вспомнила о той несчастной девочке, которой я ничем не смогла помочь. Как они не замечают страшных результатов своих действий по уродованию визуальной среды, так не замечают и того, что своей черствостью и жестокостью они уродуют людей. И именно тебя считают сумасшедшим, когда ты пытаешься указать им на то, что они творят.
Наверно, это все мегащиты. Быть тупым и жестоким – вот чему они учат. И люди массово становятся такими. И ведь они все такие! Все!.. Или мегащиты тут ни при чем, и люди такие сами по себе? Что-то ведь и правда стало с ними… Они все так грубо сделаны. Их словно выстругали наспех и ничего в них не вложили… С недоумением и разочарованием вглядывалась я в одинаково пустые
лица прохожих. Я поняла, что с улиц этого странного города исчезла не только Красота. Исчезли и Любовь, и Добро, и Сострадание. Нет, я это не придумала: они и правда исчезли, причем давно… Казалось, их не осталось не только в городе …sk, но и в целом мире. Потому что в людях этого больше нет. Словно что-то сломалось в нашей человеческой природе… Это гены или что-то еще – я не знала. Я подняла глаза к небу, как тот отчаявшийся безумный художник. В мире, где нет Любви, Красоты, Добра и Сострадания, мне точно нечего делать. Зачем я здесь – такая странная, неприкаянная, ищущая неведомо чего?Я поняла, что мое одиночество гораздо глубже и безнадежнее, чем я себе представляла. Мне не просто недоставало близкого человека. Не было нигде – ни рядом со мной, ни в медиапространстве – больше никого, кто думал бы так же, как я. Словно само мое видение того, что происходит, моя усталость от этой пошлости и жестокости, не находили понимания и поддержки. Это еще больше усиливало мое обреченное одиночество в городе …sk.
Я вернулась домой ни с чем. Я понимала, что не смогу приступить к работе над портретом: без модели я лишь растеряю свой запал в бесполезных попытках передать на холсте то, чего я сама не вижу… Я поняла, что никогда не нарисую такие глаза. Потому что у меня недостаточно мастерства и опыта. Потому что таких глаз я давно не видела и забыла, какие они. Потому что у меня нет ни капли вдохновения и мне неоткуда его взять. Потому, что все это, в конце концов, бесполезно.
2
Правило № 5: Именно женский коллектив считается наиболее неблагополучным с точки зрения нездоровой атмосферы, способствующей появлению моббинга. Типичные формы травли в таком коллективе: насмешки и сплетни за спиной. Часто их предметом становится внешность и физические особенности жертвы.
ПОДКОВЫРКА ПЯТАЯ: КРАШЕНЫЕ ВОЛОСЫ, ИЛИ ОНА НЕ УМЕЕТ РАБОТАТЬ!
Итак, к тому времени я поняла: в мире есть люди, которые разительно отличаются от меня. Они другие, они странные. Если у меня жестокие поступки вызывают отторжение и внутренний протест, и мне невыносимо смотреть, как кто-то их совершает, даже если это не затрагивает меня лично, то странных людей жестокие поступки не то что не возмущают, а наоборот – как будто даже нравятся им. Доставляют какое-то извращенное, садистское, непонятное мне удовольствие. И у этих людей почему-то нет внутренних барьеров, которые не позволили бы им такие поступки совершать. Им нравится издеваться и унижать. Они делают это легко, играючи.
Второе, что я поняла (и это особенно страшно): сегодня быть таким – это что-то вроде нормы. Те, кто виделись мне сущими монстрами, считались вполне себе нормальными, обычными людьми. Казалось, сам факт их существования не удивлял и не возмущал никого, кроме меня. Моя отчаянная попытка вступиться за маленькую Лену, над которой издевательски посмеялась директриса… Наверно, со стороны это действительно выглядело как поступок умалишенного, потому что не только директриса той школы, но, казалось, никто больше в целом мире не был способен увидеть возмутительное в этой возмутительной ситуации. «Ничего такого», как говорится. А все потому, что жестокеры – это не какие-то единичные исключения, нет. Их много. Очень много. Сегодня именно они доминируют и задают тон всему, что происходит вокруг. Я чувствовала, как они давят, давят, давят на меня. Пытаются задавить, навалившись всей своей массой.
Раньше я не понимала, почему все всегда складывалось для меня именно так. Теперь я поняла, что нет, это никакая не случайность. Это закономерность. Все просто: я нашла себя в мире, созданном жестокерами, для жестокеров, по меркам, вкусам и стандартам жестокеров. Мне этот мир абсолютно чужд. Зато сами жестокеры чувствуют себя в нем уютно и вольготно. Они хорошо устроились. Они знают, что им ничего не будет – твори что хочешь. Вот еще одно страшное открытие, которое меня ждало, третья горькая истина, которая мне открылась: жестокеров никто не останавливает. И высшие силы не наказывают их за то, что они творят. Теперь я знаю: никакая пропасть не разверзается под их ногами, нет! Они продолжают жить. Да, именно так! Сотворив зло, жестокеры продолжают спокойненько жить! И творить все новое и новое зло.
Молчаливое несогласие с происходящим, с тем, что мир устроен именно так, – постоянный фон всей моей жизни. Мне оставалось лишь бессильно смотреть на то, как прекрасно чувствуют себя сегодня эти странные люди, насколько они в себе уверены и насколько свободны в своих действиях. Смотреть и недоумевать: как так вышло? Как вышло так, что такие понятия, как «добро», «сострадание», «честь», «совесть» совершенно не вписываются в сегодняшнюю действительность? Как жестокеры смогли все так вывернуть и устроить? Когда? Как им это удалось?