Жестокие наследники

Добравшись до Римо, я прижалась к нему спиной и уставилась на скользкую яму. Глупый мир, блокирующий власть. Микос ненавидел жару, так что моя калини пришлась бы как нельзя кстати.

— Есть какие-нибудь блестящие идеи, Фэрроу? Потому что у меня весь огонь погас.

— Как насчёт того, чтобы воспользоваться витой, Трифекта?

Мой взгляд упал на ладонь. Дерьмо. Почему я раньше об этом не подумала? Я вызвала пыль и превратила её в широкий меч. Я схватила его здоровой рукой и стала размахивать, аккуратно разрубая покрытые шипами тела. Однако всякий раз, когда я убивала одного, шестнадцать, казалось, восставали.

— Есть ещё какие-нибудь идеи?

— Беги.

— Куда?

Они были буквально повсюду. Это было так, как если бы сам мох превратился в змей.

— В калимбор.

— А что, если там их полно?

Я взмахнула мечом, обезглавливая микоса, чья плоская голова была на одном уровне с моим горлом.

— Нам пора возвращаться к поезду.

— Лес ближе.

Он был ближе. И мне всё ещё не нравился план Римо, но я никоим образом не могла бежать в другом направлении, нежели он.

— На счёт три…

Пока он считал, я тихо напевала. Мои нервы были на пределе, и дыму от их кипения требовался аварийный люк.

— Два.

Дребезжание, казалось, стихло, или, может быть, мне было трудно расслышать его из-за моей неистовой, гортанной мелодии.

Это была песня, которую я услышала в человеческом клубе год назад. Я подумала, что это суперкруто, и пошла к дроиду-диджею послушать. Мой энтузиазм заставил его сыграть эту песню так много раз в тот вечер, что к тому времени, когда мы покинули клуб с Суком, Джией и легионом телохранителей, приставленных ко мне на время моих земных путешествий, я запомнила каждую ноту.

Микосы покачнулись, а затем их плоские головы шлепнулись прямо на землю. Я перестала петь, забеспокоившись, что нас ждёт нечто худшее, чем нападение рептилий.

— Амара, продолжай петь.

Я оглянулась на Римо, осознав, что всё ещё прижимаюсь спиной к его спине. Разве мы не должны были бежать? Неужели он сказал что-то одно, а я пропустила это мимо ушей?

Дребезжание началось снова.

— Пожалуйста, — настаивал он.

Мой рот распахнулся, и я издала громкий звук, который никоим образом не был мелодичным. Плоские головы, которые было оживились, застыли. Я изменила объём воздуха, выходящего изо рта. Головы микосов начали дрейфовать, как гроздья мальвы, оседая на землю или на щипы их приятелей.

— Что теперь, Римо Фэрроу? — пропела я.

— Мы всё ещё бежим, но что бы ты ни делала, не прекращай петь. Сначала убери меч. Я не хочу, чтобы ты потеряла его, и тебе пришлось копаться в змеиной яме.

Продолжая свой безумный напев, я сжимала рукоять своего оружия до тех пор, пока оно не дематериализовалось и не растаяло обратно в моей ладони.

— Готова?

— Нет, — пропела я.

Он фыркнул, а затем хлопнул меня по руке. Мы пустились бежать, скользя по трубчатым телам, щипы хрустели под крепкими подошвами наших ботинок. Чудом никто из нас не поскользнулся. Ещё более удивительным было то, что ни один из микосов не отреагировал на то, что его растоптали. Мы добрались до калимбора, когда я запела припев. Римо рывком распахнул бирюзовую дверь, встроенную в основание дерева, и мы ворвались внутрь ствола.

— Подожди. Не закрывай его, — пропыхтела я между двумя куплетами, опасаясь, что мы снова можем оказаться запертыми.

Он закрыл.

— Римо! Что, если она больше никогда не откроется?

— Я бы предпочёл застрять здесь, чем там. Кроме того, мой дедушка — творческий человек. Уверен, что он запрограммировал новый метод пыток в этой камере.

Тем не менее, я высвободила руку из его хватки и попробовала открыть дверь. Защёлка открылась, и петли сработали. Когда раздвоенный язык просунулся в маленькую щель, я захлопнула дверь. Полоска языка упала на бело-розовую круглую плитку, извиваясь, как червяк, а затем свернулась сама по себе. Я затаила дыхание, молясь, чтобы этот кусочек языка не превратился в змею. Или десять.

Римо поместил инертную фиолетовую спираль в клетку под стеклянной крышкой. Я повернулась, чтобы посмотреть, откуда он её взял. Банка, теперь уже без крышки, украшала деревянную столешницу, встроенную в полый ствол. Она стояла рядом с дюжиной других, до краёв наполненных леденцами в радужную полоску, конфетами из золотой фольги, плавающим пастельным зефиром и гирляндами из засахаренных лепестков дрозы. Над банками, на стенах, выкрашенных в тот же жизнерадостный бирюзовый цвет, что и входная дверь, были нацарапаны названия вроде «радужные завитки», «капли солнечного света», «кусочки облаков» и «цветущие сердца». Была ли эта кондитерская построена по образцу той, которая была снесена, чтобы разместить Дусибу? Были ли какие-либо из конфет съедобными или они были украшены драгоценными камнями подделками, предназначенными для того, чтобы соблазнять и разочаровывать?

Я подошла к одной из банок, приподняла крышку и понюхала содержимое. От приторного запаха у меня потекли слюнки. Я сорвала зефирку и положила её на кончик языка, где она растаяла, превратившись в восхитительную лужицу.

— Очевидно, инстинкт самосохранения не врождённый, — проворчал Римо.

— Усыпление орды микосов разожгло мой аппетит.

Поскольку от первой зефирки у меня не свело желудок и не пошла пена изо рта, я схватила ещё две, затем закрыла крышечкой, чтобы они не уплыли.

— Хотя я не уверена, что это говорит о моих певческих способностях, — добавила я между аппетитными кусочками.

Римо не ответил, всё его внимание было сосредоточено на красном шаре, покачивающемся на густых красновато-коричневых водах хрустального фонтана, расположенного в центре магазина. Я понюхала воздух, уловив нотки карамели и шоколада, затем подошла к нему и уже собиралась опустить внутрь палец, когда Римо схватил меня за запястье.

— Я только что съела немного конфет и не упала в обморок, Римо.

Он наклонил голову в сторону бронзовой ряби и красной сферы, которая была не шаром, а яблоком, таким же незапятнанным, какие появлялись в каждом мире.

— Ту песню, которую ты распевала, я презираю почти так же сильно, как это яблоко.

Я попыталась следовать моральным принципам. На самом деле, не старалась. Я размышляла о методе вести себя достойно, но решила не сворачивать с курса.

— Тебе обязательно всегда быть таким мстительным?

— Мстительным?

Его скрытая критика и вид дурацкого яблока испортили сладость, оставшуюся у меня на языке.

— Не бери в голову.

— Я не говорил, что мне не нравится твоё пение; я сказал, что ненавижу эту песню.

Я уставилась на букет гигантских зелёных леденцов на палочке, высыпавшийся из высокой вазы рядом с другой бирюзовой дверью.

— Как думаешь, куда ведёт эта дверь? Снова наружу?

Широкая стена из темно-синей ткани, пахнущая потом, суглинком и мужчиной, мешала мне разглядеть дверь.

— Не меняй тему.

— Я бы предпочла не распространяться о моём умении очаровывать микоса, которое, очевидно, не очаровывает тебя.