Зимние каникулы

– Молодец, умница.

К Варваре Фоминичне никто не шел. Майя опять отправилась к сестре.

На ночь вместо Ларисы заступила Женя, вечерница мединститута. С книжкой не сидит – книжки-учебники оставляет на ночь, а обходит свои палаты. До двенадцатой не дошла, Майя ее перехватила.

О Варваре Фоминичне Лариса, ясное дело, передать забыла, не там у нее мысли. Женя объяснила: в мужском отделении сердечный приступ, Людмила Семеновна (дежурный врач) уже целый час не может его снять.

– Как только поднимется, я ей скажу. – И попросила: – Захвати своим «коньячок». – «Коньячком» шутливо называлась коричневая настойка валерьяны с пустырником, разносимая в пластмассовых стопочках три раза в день каждому больному. Для успокоения нервов и хорошего сна.

Майя отнесла в палату стопочки и потом только пошла в столовую. Без аппетита пожевала остывшую рыбу.

Oт беготни и суеты она устала, и голова напомнила о себе легким неприятным кружением. «И правда, чересчур много прыгаю, – укорила себя, укладываясь в постель. – Наделаю еще делов».

И только сейчас сообразила, что за весь день ни разу не вспомнила об институте. Надо же!..

7

В воскресенье перед самым обедом неожиданно явилась Виктория, Майя ее не ждала, увидела издали, когда она входила в отделение, и в сестринском порыве устремилась к ней навстречу. Однако на полпути, под Викиным, не предвещающим добра взглядом, замедлила шаги. Сердце упало, – кто-то первым точно выразил ощущение, когда внезапно и еще неизвестно отчего становится страшно и сердце прямо-таки проваливается в пустоту, как в воздушную яму при полете.

– Твое счастье, – сказала Вика без предисловий и таким тоном, при котором слово «счастье» было по меньшей мере неуместно, – повезло тебе.

– В чем это мне повезло? – приободрилась Майя: ясно теперь, что дома ничего не стряслось.

– Что у вас на Мантулинской вчера вечером почту я вынимала.

– В чем же мое счастье? – подивилась Майя.

– А в том, что не маме с папой, а мне попали в руки твои документы из института. С выпиской из приказа об отчислении.

Понятно. Случилось. Так долго это не случалось, что возникла иллюзия – и не случится никогда.

«Подождать не могли, пока сама заберу».

Все-таки невозможно снести, когда так тебя презирают! Майя почти закричала на Вику (сдерживало, что не одни они здесь):

– Что ты на меня уставилась?! Ну отчислили, ну двоечница, не справилась, не захотела, не смогла, петлю мне теперь на шею, что ли? Ты хорошая, я плохая, всем давно известно... – Майя запнулась и умолкла.

– Ты хоть о родителях думала, когда не справлялась, не хотела, не могла? О матери?

– При чем тут мама? Она, что ли, должна была стать инженером, радиоэлектронщиком? Сама бы попробовала...

– Двадцать лет скоро, а нисколько не умнеешь, – безнадежно отметила Вика.

– Зато ты у нас ума палата, – огрызнулась Майя.

– Что ж делать будешь? – несколько поубавила тон Виктория.

– Не знаю. Работать пойду.

– Интересно, куда ты пойдешь, когда ничему не научилась, ничего делать не умеешь?

– Мало ли куда можно пойти, ничего не умея.

– Ох, Майка!

– Так ты что, родителей не оповестила?

– Решила повременить с этим ударом.

– Очень с твоей стороны благородно.

– А ты не кривись, ты подумай, что с мамой будет.

– Думала, – вздохнула Майя.

– Плохо, значит, думала. – Вика, похоже, перед этой покорностью немного смягчилась. – А теперь надо думать, нельзя ли что-нибудь сделать.

Они присели на диванчик и долго молчали.

– По-моему, – сказала Майя погодя, – придумать ничего нельзя. – И доверчиво призналась: – Я над этим с утра до вечера голову ломаю. – Вздохнула: – Наш Митяй правильно сказал: не мое это дело, радиоэлектроника.

– Кто это – Митяй? – подозрительно спросила Вика.

– Да декан наш, Дмитрий Дмитриевич.

– Разумеется, всякий декан вправе хвостисту это сказать. Учиться надо было, а не ворон гонять... – Так, должно быть, Виктория отчитывает своих студентов, когда из-за «незачета» по второстепенному языку их не допускают к основным экзаменам и они пытаются суровую Викторию Алексеевну ублажить. «Нечего теперь ныть, – металлическим голосом (это она умеет – металла в голос прибавить!) говорит Вика, – лучше бы не гоняли ворон весь семестр».

Невозможно, до чего серьезно она относится к своему предмету, который для большинства студентов в ее планово-экономическом всего лишь бесполезная дополнительная нагрузка. Как и в Майином институте. А Майе как раз если какой из предметов не противен, так именно английский язык, ей бы хотелось хорошо его знать, как знает Виктория, и тоже читать Агату Кристи, например, в подлиннике. Но и этого ей не дано.

– Ладно, Вик, чего уж теперь? – попросила сестру Майя. – Не своим делом заниматься тоже не велика радость, сама рассуди.

– А раньше где твоя голова была?

– Что – раньше? Откуда я знала, что меня от этой высшей математики, теормеханики мутить будет? Не могу я их в себя впихнуть, веришь? Я и понять кое-что могу, и вызубрить, но... как бы это сказать?.. Все равно – я сама по себе, а они сами по себе.

– Можно подумать, что каждый специалист растворяется в своих науках полностью, как сахар в чае. Глупости это.

– Нет, не глупости!

– А что, если я к вашему ректору схожу? Поговорю?

– О чем?

– Может, справку достать, что ты болела? – принялась Вика искать варианты.

– Какой, интересно, врач даст тебе такую справку? Скажешь тоже! В больницу я после сессии угодила. И вообще не хочу никого обманывать, не желаю кривых дорожек.

– Ох ты! – притворно восхитилась Вика.

– Вот и я.

– Ладно, давай без кривых, по прямым. Пойду к ректору и без всяких попрошу за тебя. Все-таки мы с ним коллеги, работники высшей школы, должна быть цеховая солидарность. Я для него не совсем со стороны человек, которого и слушать не станут.