Злые вихри

Она еще полна была впечатлніями того времени, когда ей съ большимъ трудомъ приходилось устраивать свое положеніе въ обществ. Прежде чмъ завоевать себ, съ могущественной помощью Натальи Порфирьевны Талубьевой-Вилимской, прочное и почетное мсто, она прошла черезъ длинный строй всяческихъ щелчковъ ея самолюбію, и никогда не могла забыть этого.

Вс эти «обоего полы знатныя особы», когда-то вольно или невольно нанесшія ей большія и малыя обиды, были ея врагами. Нужды нтъ, что они давно забыли старое и теперь относились къ ней совсмъ добродушно, признали ее лучшимъ украшеніемъ своихъ гостиныхъ, звали ее къ себ, бывали у нея, считались ея добрыми знакомыми, ея «кружкомъ».

– - О, я еще припомню ей это!..-- говорила она Аникеву про какую-нибудь свтскую даму.

– - Ну, да онъ прошлою зимой на горькомъ опыт могъ бы узнать, что меня нельзя обижать безнаказанно. Жаль только, что онъ врядъ-ли догадался, кто это устроилъ ему нсколько непріятныхъ сюрпризовъ...-- объясняла она про какого нибудь господина, не пожелавшаго въ свое время оказать «la b^ete» протекцію.

Если-бы она не потеряла головы отъ страсти, если-бы попрежнему владла собою, она остереглась бы посвящать Аникева въ такіе тайники своихъ длъ и отношеній. Но ей было не до разсужденій, въ ней кипла потребность говорить съ этимъ дорогимъ человкомъ, съ этимъ единственнымъ другомъ, безъ всякихъ сдержекъ, съ той прежней «снжковской» откровенностью. Вдь, она такъ долго таила въ себ все, вдь, и она была такъ же одинока, какъ и Аникевъ, такъ же глубоко одинока и несчастна, только почти не сознавала своего несчастья...

И онъ ее слушалъ, любуясь ея гнвомъ, злыми огоньками, загоравшимися въ глазахъ ея, маленькими ядовитыми змйками, внезапно мелькавшими въ уголкахъ ея прелестныхъ, насмшливо и язвительно складывавшихся губъ. Особенно красивы, волшебны и странно, чудно гармоничны были быстрые переходы отъ этого гнва, злыхъ огоньковъ и ядовитыхъ змекъ къ порывамъ страсти и нжности, къ милой, беззавтной, почти дтской, ласк. Въ этой женщин заключалось столько побдоносной, одуряющей, чисто женственной прелести.

И художникъ, истомленный жаждой пластической красоты и гармоніи, жадно упивался ею...

Это было опьяненіе, и, какъ опьяненіе, не могло долго длиться. Изъ-за безупречно-красивой вншней формы, красивой во всхъ своихъ проявленіяхъ, то и дло выглядывало внутреннее содержаніе, и чуткая, хоть опьяненная теперь, душа Аникева должна была его замтить.

Въ первые дни своей новой жизни онъ повторялъ себ: «это прежняя, совсмъ прежняя, это моя Алина»! А между тмъ прежней Алины давно не существовало -- она умерла тамъ, въ Снжков, она похоронила себя и оплакала въ ту далекую глухую осень, сидя въ унылой комнатк стараго деревенскаго дома и слушая чахоточный кашель своей больной матери.

Прежняя Алина, его Алина, была богато одаренная природой двушка, всмъ существомъ стремившаяся къ жизни и наслажденію, отдавшаяся безъ оглядки молодому чувству. Въ теперешней, созрвшей Алин воплотилась свтская интриганка, честолюбивая, разсчетливая, холодная, заморившая въ себ вс душевные и сердечные запросы. Въ ней вотъ закипла прежняя страсть; но даже и въ этой страсти не было прежней молодой свжести, не было «снжковской» поэзіи.

Аникевъ еще не понималъ, но уже все сильне и сильне чувствовалъ это. Разнозвучія начинались...

Она разсказывала ему какую то скверную «свтскую» исторію. Весело, зло и остроумно, нсколькими фразами, она уничтожала очень извстную женщину, уже немолодую, жену и мать. Вдругъ Аникевъ перебилъ ее.

– - Я уже слышалъ все это!-- съ раздраженіемъ сказалъ онъ.-- Я очень мало ее знаю, но увренъ, что все это ложь...

– - Помилуй, какъ же ложь? Это вс знаютъ, спроси у кого хочешь!-- воскликнула, даже обидясь, Алина.

– - А если бъ и правда, такъ теб-то какое дло?-- еще больше раздражаясь, продолжалъ Аникевъ.-- Что она, твой лютый врагъ что ли? Мстишь ты ей за какое-нибудь несмываемое оскорбленіе?

– - Ничуть, я съ нею въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, но ты понимаешь... вс это знаютъ.

– - Зачмъ же ты думаешь и говоришь о такихъ ужасахъ, на которые нтъ и не можетъ даже быть доказательствъ, говоришь съ радостью, со злобой? Зачмъ чужая бда, чужой грхъ, чужой развратъ доставляютъ теб наслажденіе? Вдь, радоваться всему этому, кричать, указывать пальцами, раздувать могутъ только люди, желающіе прикрывать чужой чернотой свою собственную черноту. Такъ всегда и бываетъ. Чистый человкъ не станетъ носиться съ чужой чернотою, но станешь о ней думать, если она не грозитъ серьезнымъ интересамъ общества. А чмъ же это чужое, личное дло, къ тому-же еще, я увренъ, выдуманное завистниками и клеветниками, грозитъ обществу? Чмъ оно грозитъ теб и мн, что мы говоримъ о немъ, что ты такъ радуешься и злобствуешь?

Алина поблднла.

Она разслышала въ тон Аникева настоящее негодованіе и признала въ словахъ его правду. Она поспшила сдаться..

– - Да, ты правъ,-- сказала она:-- свтъ очень золъ, только не вс злословятъ съ какой-нибудь цлью... просто такъ, по привычк... Вотъ и у меня явилась эта дурная привычка... Помнишь, я тогда, въ Снжков, вдругъ стала горбиться... ты сразу отучилъ меня. Это то же самое. Отучи меня и отъ этой дурной привычки. Брани меня, наказывай... Не буду больше... Миша, милый мой, не буду, не буду!..

Она прижалась къ нему и заглядывала ему въ глаза влюбленными, нжными и кроткими глазами.

Онъ сталъ цловать эти глаза, и впивалъ въ себя тонкій милый запахъ ея волосъ, и снова пьянлъ.

Но разнозвучіе ужъ оскорбило его душу.

XXI.

Николай Александровичъ, какъ было условлено между братьями въ «Европейской гостиниц», пріхалъ ознакомиться со всми документами относительно Снжкова.

Онъ все подробно выспросилъ, и ему легко было убдиться, что братъ находится въ послдней крайности. Денегъ доставать больше неоткуда, не онъ же, въ самомъ дл, будетъ давать ихъ ему! Расходы большіе, особенно при барскихъ замашкахъ и совсмъ дтской непрактичности Михаила Александровича. Доходы съ запущеннаго и совсмъ погибающаго въ неумлыхъ рукахъ имнія незначительны, и, наконецъ, срокъ крупнаго платежа въ банкъ давно ужъ пропущенъ.

– - Что-жъ, продавай,-- сказалъ онъ брату:-- я къ теб являюсь въ самое время. Сегодня же напишу тестю, и этакъ черезъ недлю дло будетъ кончено. Я думаю, онъ не станетъ спорить и торговаться, дастъ шестьдесятъ тысячъ.

– - Шестьдесятъ тысячъ! Николай, побойся Бога... за Снжково шестьдесятъ тысячъ!-- почти въ ужас воскликнулъ Аникевъ.

– - Да разв есть какая-нибудь возможность дать больше?-- грустнымъ голосомъ отвтилъ Николай Александровичъ.-- На имніи такой долгъ. Ты ухитрился обезцнить его до невозможности. Соглашайся съ закрытыми глазами. Что я, надувать тебя что ли стану! Вдь, посредствомъ дворянскаго банка такое имніе, съ такимъ долгомъ и настолько разоренное всегда можно купить и за тридцать тысячъ -- спроси кого хочешь...

– - Можетъ быть, можетъ, быть, разв я теб не врю -- растерянно шепталъ Аникевъ.-- А домъ? собраніе рдкостей?.. вс коллекціи maman... картины?..

Николай Александровичъ даже ничего не отвтилъ и только передернулъ плечомъ, скрывая за этимъ жестомъ свое раздраженіе.

– - Въ такомъ случа, ршимъ такъ,-- наконецъ, сказалъ онъ:-- я напишу тестю, заручусь его согласіемъ и буду съ своей стороны готовъ приступить къ купчей, когда теб угодно. А ты подумай, поговори съ кмъ знаешь... Можетъ быть, ты найдешь боле выгоднаго покупателя. Я вовсе не хочу пользоваться твоимъ затруднительнымъ положеніемъ, я только знаю, что больше шестидесяти тысячъ дать нельзя, и тесть мои больше не дастъ. А можетъ быть, ты какъ-нибудь и выпутаешься, можетъ быть, и обойдешься безъ продажи! Это бы, конечно, для тебя всего лучше. Еслибъ у меня были теперь свободныя деньги, я бы, разумется, началъ съ того, что предложилъ теб четыре тысячи. Вдь, теб теперь для всхъ этихъ выплатъ надо не меньше четырехъ тысячъ. Но, ей Богу, голубчикъ, у меня лишнихъ денегъ нтъ, а расходы теперь, самъ понимаешь, страшные. Вдь, это не то, что въ провинціи, да и тамъ дорого, а Петербургъ совсмъ-таки кусается. Я квартиру отдлываю, деньги такъ и текутъ. Вотъ пятьсотъ рублей хочешь? Это я могу, возьми пожалуйста...