Злые вихри

«Шутъ бы побралъ эту Нинку,-- думала она:-- этакую ерунду я порю по ея милости!.. Коли дуракъ -- такъ повритъ!..»

Аникевъ не то что врилъ или не врилъ, а просто чувствовалъ себя очень неловко. Приглашеніе Нины его даже разсердило, но онъ не нашелъ въ себ силы, по своему характеру огорчить эту маленькую хорошенькую психопатку, быть съ нею невжливымъ. Конечно, въ немъ было при этомъ и нкоторое любопытство посмотрть, что все это значитъ и что такое творится теперь съ Ниной. Была въ немъ, наконецъ, и злость: онъ зналъ, отъ Вово о сплетн, соединившей его имя съ именемъ Ninette... все это было необычно, дико, странно,-- а онъ любилъ необычное.

Его смущенье скоро прошло. Кругленькая генеральша, хотя мысленно и бранилась, и толковала что-то не совсмъ подходящее, все-же сразу ему понравилась. Онъ отвтилъ ей приличными по обстоятельствамъ фразами, поблагодарилъ за вниманіе любезность и комплименты, и ждалъ -- какъ выйдетъ и что скажетъ Нина.

Она вышла очень спокойная по виду, крпко сжала его руку, сла напротивъ него и глядла ему въ глаза съ непонятнымъ вопросомъ въ глубокихъ синихъ глазахъ.

Онъ нашелъ, что она измнилась въ эти три съ половиною недли, будто выросла, будто стала больше женщиной. И при этомъ она еще похорошла. Онъ любовался ею. Неловкое молчаніе началось и продолжалось. Но ни Аникевъ, ни Нина его не замчали; замчала его только Марья Эрастовна.

«Охъ, влюблены! Ишь глядятъ другъ на друга!.. Охъ, чтобъ васъ -- изволь теперь возиться!..»

Наконецъ, Аникевъ сообразилъ, что надо прервать молчаніе, и заговорить съ Ниной. Хотя маленькая княжна и отдала ему торжественно свою братскую дружбу, но все-же въ такой обстановк, при этой совсмъ новой и совсмъ еще непонятной кругленькой старушк -- какой интересный разговоръ могъ быть между «браткомъ и сестрицей?»

Аникевъ ухватился за единственное: онъ заговорилъ о Вово.

– - Я никого съ тхъ поръ не видала,-- сказала Нина:-- и его тоже. Онъ всегда называлъ себя моимъ другомъ и, если-бы хотлъ меня видть, могъ бы пріхать сюда, тетя его знаетъ... я бы его приняла. Я его люблю, онъ добрый... Очень жаль... Я вижу, что и онъ теперь меня боится...

– - Не взводите на него напраслины, княжна,-- перебилъ ее Аникевъ:-- его уже давно нтъ въ Петербург. Около двухъ недль тому назадъ я получилъ отъ него записку, всего нсколько словъ: «прости, ради Бога, прости! Буду писать изъ Рима. Вернусь скоро». И я его простилъ. Простите его и вы, княжна, вдь, онъ всегда такъ, и на него нтъ возможности сердиться. Почему такъ неожиданно, въ одну минуту? Что ему Римъ и что онъ Риму?!. Вернется, станетъ объяснять и -- ничего не поймешь... Его надо брать такимъ, каковъ онъ есть, и надо его любить, потому что несмотря на все, онъ все-же лучшій изъ лучшихъ.

– - Да, вы правы,-- задумчиво сказала Нина, и нсколько минутъ поговорили они о хорошенькомъ княз.

Марья Эрастовна слушала и пристально смотрла на Аникева.

– - Знаете, что?-- вдругъ перебила она ихъ бесду:-- на свт бываютъ странныя, поражающія сходства. Вотъ гляжу я на васъ, Михаилъ Александровичъ, какъ только вы вошли, и все удивляюсь: на кого вы похожи, необыкновенно похожи! Только сейчасъ вспомнила. Въ моей молодости знала я одну чудесную свтскую двушку. Она даже мн свойственницей приходилась, и я ее очень любила... Нельзя было не любить ея! Красавица была, доброты ангельской, музыкантша, какъ пла!.. Вотъ и въ этомъ опять съ вами сходство... Я тогда зиму проводила въ Петербург, въ дом у дяди Лотухина, вызжала тоже, и мы подружились, хотя и совсмъ ужъ не подходили другъ къ другу. Я деревенщика, толстушка, дурнушка. Меня отецъ иначе, какъ тумбой, и не называлъ никогда. Она, говоря изящнымъ «штилемъ»,-- греза поэта! Она покоряла всхъ, изъ-за одной ея улыбки братья и закадычные друзья готовы были перзаться и перестрляться. Вс думали, что ее ждетъ какая-нибудь высокая, счастливая доля. А между тмъ...

Но Аникевъ ужъ понималъ. Онъ не хотлъ, чтобы Марья Эрастовна продолжала.

– - Мн кажется,-- сказалъ онъ, перебивая ее:-- вы говорите о графин Садовской, о Софь Михайловн... о моей матери...

Марья Эрастовна даже поднялась съ кресла и ротъ разинула, а потомъ ударила себя своей маленькой толстой рукой по лбу.

– - Батюшки, вотъ затменіе-то! Да, вдь, я знала, что она вышла замужъ... и фамилію помнила. Нечего сказать, хороша! Такъ вы сынъ нашей Софи? Ну, знаете, милый мой, это ужъ совсмъ другое... дайте мн обнять васъ!

Она по родственному взяла руками голову Аникева и крпко поцловала его въ лобъ.

Въ одно мгновеніе вс они оживились, и больше всхъ преобразился Михаилъ Александровичъ.

Онъ говорилъ о матери, разспрашивалъ, какимъ-же это образомъ Марья Эрастовна совсмъ потеряла ее изъ виду: вдь, они такъ часто жили въ Петербург.

Марья Эрастовна объяснила ему вс обстоятельства своей жизни, свои скитанія, свою нелюбовь къ Петербургу, куда она, особенно въ прежніе годы, прізжала только но необходимость и на короткое время. Потомъ они перебрали свое свойство и родство и то и дло находили общихъ дальнихъ родственниковъ, какъ это всегда случается между русскими дворянами.

Нина молча и внимательно слушала, слушала и радовалась: теперь знакомство ея, свиданія съ Аникевымъ обезпечены; тетя тряхнула стариной, ушла въ воспоминанія молодости и вонъ какъ ласково глядитъ на Аникева... Да и онъ совсмъ оживился!

Ахъ, какъ хорошо, какъ весело!

XVII.

Оживленная бесда между Аникевымъ и Марьей Эрастовной продолжалась и въ столовой, куда они перешли пить чай около десяти часовъ. Кончилось тмъ, что Михаилъ Александровичъ совсмъ побдилъ сердце кругленькой генеральши.

Самъ же онъ, подъ вліяніемъ ея воспоминаніи и разсказовъ о покойной Софь Михайловн, впалъ въ грустно-пріятное, музыкальное настроеніе. Онъ ощущалъ какъ-бы близость своей матери, что съ нимъ случалось время отъ времени. Это ощущеніе всегда приносило ему атмосферу его дтства и юности, всегда рождало въ душ міръ образовъ и звуковъ, просившихъ воплощенія.

Такъ случилось съ нимъ и теперь -- онъ долженъ былъ пть. Таинственнымъ, но неизмннымъ процессомъ въ немъ созрвала импровизація.

Когда они снова пришли въ гостиную,-- онъ прямо направился къ роялю.

Нина восхищенно переглянулась съ теткой. Он сли рядомъ на диванчикъ, въ глубин комнаты. Нина такъ вся и насторожилась.

Будто тихія волны, медленно набгая одна на другую, полились съ клавишей рояля. Потомъ издали донеслись звонкія трели соловьиной псни. Но вотъ все стихло, открывалась какая-то таинственная завса, пахнуло какъ бы душистой теплотой -- и пробужденный, задумчивый голосъ заплъ:

Полночныхъ розъ сильнй благоуханье, Весь замеръ садъ въ объятьяхъ тишины, Все глубже тнь, и все яснй сіянье Изъ-за втвей прокравшейся луны...

И Нина видла передъ собою эту чудную ночь», и тишина обступила ее, и благоухали розы, посеребренныя луннымъ сіяньемъ...

Откуда-же взялась эта весенняя ночь, со всей полнотою своего обаянія? Не сонъ-ли это?

И вотъ, сейчасъ-же отвчая ей, голосъ пвца поднимался выше и выше, разгорался вдохновеніемъ:

Не свтлый сонъ незримою рукою Передо мной завсу распахнулъ, Нтъ, не во сн далекою весною Мой старый садъ вновь на меня дохнулъ... Не ты-ль мечта, давно забытый геній, Мн принесла воскресшіе цвты, Не ты-ль зовешь изъ мрака привидній Въ завтный міръ безсмертной красоты?.. Передъ тобой не скрою я страданья Незримыхъ ранъ, невыплаканныхъ слезъ... О, мчи меня въ безбрежныя сіянья Счастливыхъ грезъ!..