Золотое дно (сборник)

жизни с мужем».

Однажды Коля База, уже после армии, спросил у

матери, когда все понимать стал: «Гришка-то, мама,

отчего от тебя ушел?» — « А давнее дело, сынок. Про­

слышал, что папашу моего кулачить хотят, вот и по­

боялся за свой авторитет. Меня-то ограбил, разбойник,

да и папашу под тюрьму подвел, донес на него. В тот

год золото как раз собирали, просили сдавать добро­

вольно, а кто таил, тех пугали. Гришка на чем-то со­

шелся с Ваней Тяпуевым, он о ту пору милиционером в

деревне был, ну и докладал, что у старика Якушкина,

моего отца, значит, золото видел. Приходили, спраши­

вали, а папаша-то взмолился: какое золото, говорит, мы

из самых бедняков. А золото у него и всамделе было,

годов тридцать копил, хотел невод да новый карбас

справить. Он в горшок его положил да в бане и при­

прятал. Отца — в сельсовет да там сколько-то подержа­

ли, тюрьмой пугнули, он и не стерпел. Повел Ваню

Соска в баню да и выдал горшок. А потом как заревгл

слезами... Я век живу, а не видывала, чтобы так мужи­

ки плакали. А баню с той самой поры золотой зовут.

Золота баня да золота баня... Ему палось счастье-то,

Гришеньке, слезы мои не отлились. Ну и пусть живет,

красуется».

« А я Зинку не предам. Пускай и краше есть, пускай

Галька Селиверстова мордой крашеной выхваляется, но

я Зинку не предам,— рассудительно думал Коля База,

наполняясь к женщине любовью и жалостью.— У Зин­

ки будет муж, у парней отец. Хватит кобелить, всех де­

вок все одно не проверишь».

Налетом, саженными шагами влетел на поветь, там в

прохладных сумерках наткнулся на мать, непривычно

припал к ее морщинистой шее, погладил по пепельным

паутинчатым волосам, удивляясь себе и волнуясь, потом

так же без слов убежал в избу, полный сил и лихора­

дочного возбуждения.

4

Сашке Таранину хотелось бы рубаху белую нейло­

новую надеть да с парнями по деревне пошататься, по­

ка на море штормит, а то, как стихнет да пойдет рус­

31

ский ветер с горы, тут и засядешь на своей тоне и ред­

ко когда свежего человека увидишь.

Норовил Сашка сбежать, но только баба Поля над

душой стояла: выгоревшая вся и сухая, как мутовка

для киселя, три юбки болтаются по-цыгански вкруг ро­

гатины ног, щеки присохли к скулам и рот ввалился,

но в круглых совиных глазах живет постоянный смех.

Нынче баба Поля по самую грудь мокрехонька, даже

сивую голову с крохотной косичкой умудрилась промо­

чить: возится старуха у ванны, моет пустые бутылки,

которые скопились за год. Раз в летний сезон заходит

в Вазицу лихтер специально за стеклотарой. Вот и

нынче обещался прибыть — в рыбкооп звонили из Ар­

хангельска,— а потому вся деревня сегодня мыла по­

рожнюю посуду, которая копилась на чердаках, пове­

тях, а у Тараниных — прямо на замежке у гряд, в

больших фанерных ящиках. Это зятья да сыны как на­

едут, так и насыплют посуды, словно у себя дома в

больших городах им выпить не позволят.

— Куда стропалишь?— косила она зорким глазом и

стирала тыльной стороной ладони мокроту под носом.—

Вина сколь выжорали. Ты ловчей складывай-то, лов­

чей.

Сашка во второй воде полощет бутылки и пихает их

в мешки. Они неровно лезут, звеня боками, оседают, ме­

шок шевелится, и кажется, что в нем сидит скрюченный

человек.

— Не пили бы, так и на хлеб бы не было. А тут и

на масло хватит,— откликнулся Сашка, невольно пока­

зывая два лопатистых зуба, которые не может прикрыть

верхняя короткая губа.

Грех для Сашки эти зубы, оттого он чаще всего

молчит, смотрит на людей исподлобья большими ко­

ровьими глазами, в которых застыли обида и упрямст­

во. И, может, по этой причине, когда Сашка остается в

одиночестве в своей боковушке, он часто глядится в

круглое карманное зеркальце и, расшатывая передние

резцы, мечтает, что, когда заведутся у него свои де­

нежки, то он обязательно побывает в Архангельске, вы­

дернет эти кусачки и вставит золотые, с желтым негас­

нущим светом, какие видел у Тимки Закелейного, ког­

да тот пришел с загранки.

— Дурак ты, Сашка. В кого такой дурак-то? В де­

вятый класс нынче походишь. Вот ужо напишу матери,

какой ты дурак.

— А чего я такого сказал?— огрызнулся Сашка и

для острастки громыхнул мешком с бутылками. Баба

Поля сразу всполошилась:

— Ой-ой, лешак окаянный, всю посуду-то у меня

перебьешь! Ведь деньги плочены. Вот сколько денег

ухлопали, это все бы да в дело.

У бабы Поли над верхней губой черные усы, где-то

опять сумела вывозиться^ в саже, и передник у нее как

голенище кирзового сапога... Уж никто бы ныне из

старых архангельских подружек не узнал в ней бывшую

купеческую дочь, так обдеревенилась она и все замашки

и привычки крестьянские впитала в себя.

— Глаза-ти вовсе на улице оставил. Ведь большой

уже. А ему все бы бегать, все бы бегать,— бубнила ров­

ным несердитым голосом.— Склал бутылки, дак поди,

Германа понаведай, узнай, когда на тоню побежите.

А не станешь слушать, высуну живо к матери в город,

живи там.

Тут калитка отшатнулась, и шерсть на рыжей лай­

ке встала торчком. Собака вопросительно ойкнула, мол,

кого там леший несет не ко времени, и насторожила

лохматый загривок. По мосткам направлялся солидный