Зов пустоты

Для нее эта лестница была на другом краю вселенной. Пришлось бы ползти, катиться, спотыкаться целую вечность, чтобы увидеть ее хоть краем глаза. Невозможно. Он настигнет ее раньше, чем она доберется до тренажера. Все годы занятий боевыми искусствами сейчас не помогут. Она едва может встать, не говоря уже о том, чтобы удержаться на ногах, а он стоит прямо над ней, словно хищник, готовый броситься на добычу.

Людивина посмотрела на него, на обнаженное тело, вид которого вселял в нее ужас.

От изумления ее едва снова не вырвало.

Она его знала.

Точнее, где-то уже видела его лицо, но не могла вспомнить, при каких обстоятельствах.

Сухощавый. Впалые щеки, широкие темные брови, подчеркивающие ястребиный, безжалостный взгляд. Бритый череп. Незаметная ниточка губ. Из-за сурового вида казалось, что ему лет тридцать пять, но Людивина решила, что на самом деле он чуть моложе. Длинные, жилистые руки, тонкие полосы мышц тянутся вдоль всего скелета, словно прочные эластичные ленты. Он не то чтобы был накачан, скорее носил панцирь, который помогал ему выполнять задания, униформу, которую без устали подлатывал на силовом тренажере в соседней комнате. Его тело должно было овладевать, сражать, подчинять.

Машина для убийства.

– Давай! – рявкнул он. – Ползи! Скажешь то, что говорила ночью. Хочу еще раз это слышать.

Ночью.

По краям минеральной ваты, закрывавшей отдушину, пробивался свет. Был день. Прошло не более суток, это точно, а значит, ей пришлось бороться за свою жизнь в ту же ночь, когда он ее похитил.

Он хотел сразу же взяться за меня… он был слишком возбужден и не мог сдержаться, несмотря на усталость… но всего того, что я ему сказала… хватило… до сих пор.

До утра после похищения. Самое позднее – до полудня, оценила она.

Слишком рано ждать помощи. Друзья, возможно, еще даже не заметили, что она исчезла.

На них никакой надежды нет.

Она умрет в этом грязном подвале.

Если ничего не придумает. Ей остается надеяться только на себя.

– Я… с вами… поговорю, – вымучила она, хотя в горле пересохло от жажды и ужаса.

– Заткнись! Будешь говорить, когда я велю! Иди на матрас.

Людивина знала, что в тот миг, когда ее колени коснутся матраса, решится ее судьба. Он окажется в своей зоне комфорта, запустится его фантазия, а фантазия эта настолько мощная, что унесет Людивину, как цунами – щепку. Что бы она ни делала, ничего не поможет.

Выиграй время!

Она притворилась, что у нее кончились силы, и рухнула на холодный бетон.

Ищи дверь. Вход в его сознание. Завяжи разговор.

Это должно быть что-то не связанное с его желанием: он ее видит, так что нельзя использовать ночную стратегию. Иначе он ее сразу убьет.

А другие слабости? В чем они? Вспоминай все, что о нем знаешь! Найди долбаный вход!

Он пнул ее по ребрам. Людивина подавила крик. Не дать ему этого удовольствия.

– Скорее! – разозлился он.

Она медленно оперлась на один локоть, затем на другой. Каждое движение давало ей отсрочку, дарило еще один шанс отыскать слабину, которая была ей так нужна.

– Я просто хочу помолиться в последний раз, – вдруг сказала она. – Всего раз…

Он пощелкал языком в знак того, что об этом не может быть речи, и ногой указал на матрас.

– Прошу вас… скажите… где юго-восток. Я хочу помолиться…

Повисло молчание. Полное отсутствие звуков. Оба на миг перестали дышать.

– Ты мусульманка? – спросил он.

Тон слегка изменился. В нем слышалось сомнение.

Людивина не ответила.

Вот она, слабина. Противоречие между недавно обретенной, но сильной верой и болезненными запретными фантазиями.

– Я просто хочу помолиться… потом делай все, что захочешь, Бог за мной присмотрит.

Она перешла на «ты», чтобы сократить дистанцию.

Он молчал. Пытается склонить Бога на свою сторону, догадалась Людивина. Хочет оправдать свои действия.

Она задумалась о том, почему он ее похитил. Он выбрал ее не случайно. Он знал: она идет по его следу.

Где я видела его лицо?

Вряд ли среди досье насильников – на распечатках не было фотографий.

Он взялся за меня, потому что я подобралась слишком близко.

Как он узнал?

Теперь он убивает не ради удовлетворения своих желаний! Он убивает, чтобы служить…

Он явно чему-то служит, подтверждение тому – Брак и Фиссум. Он точно не ведет религиозную войну, христианский фанатик против радикальных исламистов – это не про него, Фиссум добровольно последовал за ним, а он убил его, пока тот молился, повернувшись к Мекке. С Браком было иначе: он все тщательно спланировал, чтобы отвлечь следователей. Нет, он тоже мусульманин.

Вид пленки, ждущей ее в трех метрах, лишал Людивину всяких иллюзий. Он убьет во имя Господа, но воспользуется убийством, чтобы дать себе волю, удовлетворить извращенные фантазии… ведь именно они – основа его нынешней личности. Как он истолкует изнасилование и казнь, чтобы оправдать их? У него нет ни единого повода… кроме как защититься от нее. Но это уже не истовая вера, это эгоизм, он действует, чтобы выжить. Весьма хлипкая позиция.

– Замолчи и иди туда! – повторил он, на этот раз спокойно.

С тех пор как он глубоко уверовал в Бога, он убивал, чтобы повиноваться. В перерыве под руку попалась Анна Турбери – своего рода переходный этап, последний бесконтрольный порыв. Но после этого он служил делу более великому, чем он сам.

Он повинуется, потому что это соответствует его духовным убеждениям и личным потребностям.

Почему он взялся за Людивину? Так велел его господин или просто он понял, что она взяла его след? В первом случае он ее уничтожит. У него нет выбора, его действия оправдывает приказ свыше. Но если он похитил ее по собственной инициативе…

Над ней сверкнул электрошокер.

– Я тебе киску поджарю! – раздраженно крикнул он.

Он в нетерпении, он пришел за мной, потому что снова возбужден, а я все порчу.

Людивина поняла, что он скоро сорвется. Побои, ярость, а дальше два варианта: либо он даст себе волю и пойдет до конца, либо устанет и, не желая испортить величие момента, бросит ее обратно в могилу еще на несколько часов.

Слишком рискованно.

Нужно зайти с другой стороны, заставить его сомневаться. Заставить метаться между истовой верой и убийством. Погрузить в мучительные переживания о добре и зле, и пусть они вытеснят из головы всякое стремление к насилию.