Cтихи, поэзия

Мы удержим в строке, И мечта оживёт Для других на листке. Зазвучит ручеёк, Поплывут облака, Здесь движение строк, И рисует рука, Расширяя масштаб, Все мечты – наяву, И, знакомясь с людьми, Я в сближенье живу.         *** Жизнь, как белый листок, А художник – ты сам, Нарисуешь простор, Назовёшь – небеса. Нарисуешь любовь Где-то в дивном цветке, Нарисуешь покой Лишь в одном уголке. Остальное, как вихрь, Новый поиск себя, Назовёшь это – жизнь,…

разбивали своих гнедых о глиняный берег, в котором тонет обрыв и обрубок берёзы. Ветер разносил холод и шум, словно мальчик газеты утром, и только горы волнистой линией подчёркивали пейзаж. Они караваном слонов легли у водопоя и дымили свои трубки, поглаживая бороды морской пеной в бормотании о прошлом. Ничего не стоит на месте. И даже я, замеревший от мгновения, движусь от центра взрыва, дрейфую на его волнах. Камни и берёзовый листок на песке – живы.…

Имея такие примеры перед глазами, Лев Таран даже не пытался публиковать свои произведения, тем более за рубежом. Итог таких попыток был бы совершенно очевиден. От «очернения образа советского человека» совсем недалеко было и до «клеветы» на государство в целом. Это, как минимум, могло стоить работы, дающей средства к существованию. Поскольку советский врач не имел права «клеветать» и «очернять». А устроиться на работу в другое учреждение или на совершенно иного плана службу с клеймом «антисоветчик»…

Узор на стеклах – будто акварели, Что нанесли талантливой рукой. Прозрачный лед над бурною рекой Остановил потоков карусели. Но лишь снаружи виден нам покой, А подо льдом река все воду мелет. Верхушки елей дружно вальс танцуют И переходят плавно на кадриль. Раскинулся шатер на сотни миль - Снежинки по нему гарцуют, А в небе белоснежный штиль Серебряной звенит тихонько сбруей. Верю я – есть на свете такая Земля… Верю я – есть на свете такая…

Когда ты позабыл… Когда тебе плохо, обижен ли ты,             Когда помрачились надежды, мечты,                         Когда пошатнулся размеренный мир,                                    Когда обернулся врагом твой кумир,                                                Когда отношения спустились на нет,                                                            Когда ты обижен на весь Белый Свет,     Знай, Бога забыл ты, который везде И вечный Водитель в твоей Он судьбе,        А…

Может, кто другой не сразу может, я ж эскизы делать не привык. Я малюю на живой модели, притушил слезой бездонный взгляд. Легкий штрих – глазищи потемнели, потому что вытерпели ад. Я прорисовал твои морщины, в волосы добавил белизны… Натуральный цвет люблю в картинах, я противник басмы или хны. Перекрасил – в горькую! – улыбку, два мазка, – и ты нехороша. Я без красок этого добился, без кистей и без карандаша. Близких раним походя, без смысла гасим в них…

В нынешнем году Зейтулла Джаббаров отметит пятидесятилетие своей творческой деятельности. У него ещё много неизданных интересных книг, среди них: «Чёрный январь», «Земля и люди», романы «Муганский тупик», «Палачи Сталина», «Жизнь и смерть Муаммара Каддафи», «Гейдар Алиев и сельское хозяйство», «Главная линия архитектора», «Теории воспалённого мозга», «Падение идолов», «Город уходит под землю», «Год утопленника» и многие другие. В нынешнем году он написал и подготовил к печати девять сборников лиро-эпических…

«Что нас долго томит…» Что нас долго томит, То нас быстро утешит. Зреет где-то гранит, На слезах не замешан. Мрамор где-то залег На доступных глубинах. Только это пролог Нашей повести длинной. Это только порог, Это только зацепка, Чтоб явились пророк Или дедка да репка. Похвальбою живет Православная сказка. Но постромки не рвет Околевший савраска. Но россия в слезах, А хотелось, чтоб в ризах. И растет на глазах Злое семя каприза. И выходит на суд Многонравное племя.…

Владимир Владимирович Иванов (1925–2018) Человек непростой и интересной судьбы, не побоявшийся круто изменить свой жизненный путь! В. Иванов родился на Арбате в старообрядческой семье. На меценатские пожертвования его деда по отцовской линии, купца 3-й гильдии, была построена церковь, что сейчас стоит у Белорусского вокзала, и колокольня Рогожского храма. В семье было 17 детей, некоторые из них умерли в детстве, а после сталинских репрессий 1937 года осталось только трое, в том числе его…

«Погода такая радостная…» Погода такая радостная — Смотреть бы, разинув рот. Даже водка сорокоградусная, Представь себе, не берет. За окном в бирюзовом инее Елки и тополя, А небо такое синее, Как будто из хрусталя. Снежок летит над ресницами, Щеки щиплет мороз, И звенит, и звенит синицами Лес, задумавшийся всерьез. «Разве зима утаит угрозу…» Разве зима утаит угрозу — Морозы всегда тихи. Деду Морозу писать бы прозу, А он сочиняет стихи — На деревах, на стеклах…

Я пристрастен к нему, к его картавости, даже к его загульности. Одного поля ягоды, скажете вы. И это правда, потому что надо же на земле чтить друзей, привечать женщин и безоглядно любить природу. С ее домашним и диким зверьем. Сергей Васильев это умеет – и пронзительно, и лукаво. Вот потому и посему среди множества его поэтов-однофамильцев я выбираю и ценю после Павла Васильева нашего Сережу Васильева и прошу читателей одобрить мое мнение. Он, столько лет слагающий пусть не праздничные, но житейски…

Земля Над старым Кремлём ветер бьётся о флаг, что ночью алеет без сна. Остался пустым за спиной саркофаг… И вскрикнет вот-вот тишина – ночной, без народа, свершается суд, от стен Мавзолея гроб тайно несут. Как дальше нам жить?.. Что придёт на заре?.. Но правильно сделали люди, что Сталина молча отдали земле, – она всё решит и рассудит. 1962 «…А ты всё ходишь невесёлый…» …А ты всё ходишь невесёлый, всё вспоминаешь о зиме. Смотри, как робко, невесомо сосульки…

Жизнь слишком коротка, чтоб с теми спать, кого не любишь. А времени так мало, чтоб любовь свою искать. Пока метаться меж двумя огнями будешь, То больше можешь в своей жизни потерять. Ты выбираешь, но тебя не видят, А если выбрали тебя, не замечаешь ты. Боишься прогадать, боишься не обидеть, Боишься навсегда остаться без любви. Тебе придётся проиграть опять, И снова слёзы будешь лить в подушку! Ты не захочешь больше сердце открывать, Надолго ты поставишь там заглушку.…

Майя Эта белая роща – не храм на Нерли, Но шуршат мотыльки, словно ангелов стая, И цветёт бузина, и посёлок вдали Называется Майя. Осенённая лёгкой прохладой берёз, В полушалке с листками по белому полю, О любви я уже не тоскую всерьёз, Никого не неволю. Постою над серебряной рябью реки, Тишину попрошу: – До пришествия лета Майским именем Майя меня нареки Ради благости этой. Ради вечной разлуки, что будет горька, Полюбуйся, как ветку к груди прижимаю, Как протяжно плывут…

Твой говор живой Как грозой полоснуло по озеру, Как росой обожгло дерева. Твои песни ударили по сердцу, Самородные в коих слова Полнокровные и отборные, С горьким привкусом дольных берез. И я вспомнил о русском народе, Про ядреный крещенский мороз. Про наличники в снежном окладе И цветы на оконном стекле. Вот меня по головушке гладит Мать в пригрубном духмяном тепле. Над страницей букварной склонился, Слово первое я прочитал: «Ма-ма…» «Жить тебе, верно, в столице», — От нее я…

«В урюпинской шали, бледна…» В урюпинской шали, бледна, Была ты, как свет, молода, И сани летели, и кони. И наши пылали года, Как двойка по алгебре в школе. Под шапками белых берез С тобой целовались до слез. И снег был, и кони, и сани. И крепкий глазастый мороз Нам души смущал прикасаньем. Но где это все, и куда Умчались младые года, В какие закаты, рассветы?! …В урюпинской шали, бледна… Но где ты, но где ты, но где ты?! О грустное счастье, в бору Смотреть одному на игру…

Туман в Коктебеле Я вышел море посмотреть: туман стремился к Карадагу. Он нёс ему морскую влагу и был готов укрыть на треть. Я вышел море посмотреть. Окрестных бухт краса и фат, водой причудливо изрытый, «Хамелеон», богами шитый, ещё был виден миг назад. Окрестных бухт – краса и фат. Но вот уже… укрыт и он: туман к посёлку подступает, клубится, тихо набегает. В тумане всё, всё точно сон. Пока прощай, «Хамелеон»! Объят туманом Коктебель. Застыл прохожий,…

«Пересыпано песком захолустье…» Пересыпано песком захолустье, тем и дорого, что так безотрадно; тем и памятно, что если отпустит, то уже не принимает обратно. Там живущее – родня светотени, в изменениях своих недоступно, потому и не бежит совпадений, как единственной природы поступка. Нестяжание его тем и пусто, что усилие никак не дается. Но какое-то стеклянное чувство появляется, вот-вот разобьется. «Я запомнил, как переселенцы…» Я запомнил, как переселенцы собирают…

пойду к реке по липовой аллее. Удачный день Открыли дверь и выпустили на улицу. Не дав привыкнуть к дневному свету, повалили. Удерживая вдвоём за сильные ноги, наспех нащупали и прокололи тесаком сердце. Пока бился в предсмертных конвульсиях, друг другу подмигивали и смеялись. Потом работали ножом, паяльной лампой, угощали друг друга ушами, хвостом, шли домой, жарили печёнку с кровью. Под грюк ширпотребовских чашек и ложек делили его тело среди родственников, …

Бабочки в горсти От природы Я родился с пустыми руками, И у них в объятьях всегда были только они сами. Потирая друг друга от холода в кармане, они не знали, Что есть что-то за гранью этой джинсовой ткани. Пустым ладоням было дано обнимать лишь грубо, Нервно, с силой, так же как они прижимались друг к другу. Только так они ощущали касаний наслаждение, И так было всю жизнь, с самого рождения. Сначала пустые ладошки сжимали мамин палец, Потом игрушки, ветки, землю, школьный ранец. …