Детская проза

— Радиограммы! — крикнул Женька, срываясь с постели и со скоростью антарктического циклона врываясь в переднюю. — Радиограммы! За Женькиной спиной раздались торопливые мамины шаги. И когда он распахнул входную дверь, мама уже была в прихожей, а на пороге стояла почтальон. В руках у почтальона было много радиограмм, так непривычно много, что мама испугалась. И Женьке стало как-то не по себе, он даже забыл нахмуриться и тревожно смотрел большими голубыми глазами… Почтальон молча протянула Валентине…

Вот приходит милиционер со свистком. Тётка ему говорит: – Поглядите, какой мальчик лет пяти заблудился. Милиционер говорит: – Этот мальчик держит в ручке письмо. Наверное, на этом письме написан адрес, где он живёт. Мы прочтём этот адрес и доставим ребёнка домой. Это хорошо, что он взял с собой письмо. Тётка говорит: – В Америке многие родители нарочно кладут письма в карман своим детям, чтоб они не терялись. И с этими словами тётка хочет взять письмо от Павлика. Павлик ей говорит:…

Вдруг какая-то одна рыжая тётка говорит: – Ах, поглядите все, какой маленький малыш идёт один по улице! Наверно, он потерял свою маму и заблудился. Ах, позовите скорей милиционера! Вот приходит милиционер со свистком. Тётка ему говорит: – Поглядите, какой мальчик лет пяти заблудился. Милиционер говорит: – Этот мальчик держит в ручке письмо. Наверное, на этом письме написан адрес, где он живёт. Мы прочтём этот адрес и доставим ребёнка домой. Это хорошо, что он взял с собой письмо. …

Однажды Мальгерчик говорит мне: — А может, она ненормальная? — Кто ее знает… Странная она какая-то. — Ходит как во сне, все время о чем-то думает. — Да не думает, а, похоже, из-за чего-то переживает! — А ты спроси! — предложил Мальгерчик. — А ты сам не можешь? — поддел я его, хотя понимал, что ни он, ни я и никто в классе у нее ни о чем не спросит. В другой раз Мальгерчик подошел ко мне и говорит: — Послушай… А где, собственно, она живет? — Кто? Он пожал плечами, показывая…

Вы спросите, кому показал я свой опус? Для десятилетнего ребенка нет духовного авторитета превыше учительского; вот и я обратился к учителю. Весь день я дрожал от волнения, не решаясь встать из-за парты и отнести тетрадь к учительской кафедре. И вместе с тем мне хотелось вручить ее на глазах у всех, чтобы о моем сочинении узнал весь наш четвертый класс, а там, глядишь, весть распространится и шире… Сколько раз я решал про себя: вот сейчас встану! — и неизменно упускал удобный случай. Наконец на последнем…

Звонче всех в классе смеялась Лиза, и это было Саше особенно обидно. Кто-кто, а уж она-то знает, что он не трус. Разве не он выгнал из Лизиного двора колхозного быка, когда тот разворотил забор и набросился на сложенные возле хаты кочаны капусты. Все тогда стрекача задали, все пятки салом смазали, даже отчаянный храбрец Мишка, а он не струсил. Будто волк страшнее разъяренного быка… Конечно, если неожиданно… Одноклассники еще продолжали спорить о космических полетах, но Саша уже к ним не прислушивался.…

Наверное, теперь она лежит где-нибудь в канаве под дождем или вроде того. И любой, кто проходит мимо, думает, что это просто мусор. А что, они правы. Это и правда мусор. Теперь. Но когда-то она была моей единственной вещью, которую не носил раньше какой-нибудь другой Свитек. Понимаю. Всем остальным это до лампочки. Я пытался поговорить про нее с отцом. Но день оказался неудачный. Почти каждый день – неудачный. Потому что почти каждый день отец приходит домой весь красный, нахмуренный и так…

Вышедший сначала в газете в 1907–1908 годах, а затем в книге в 1920 году «Дневник Джанни Урагани» стал одной из самых любимых детских книг в Италии. Само его имя «Джанбурраска» [1] стало нарицательным. Так в Италии называют непоседливых и изобретательных проказников. Теперь, благодаря замечательному переводу Ксении Тименчик, и у нас есть возможность познакомиться с Джанни Урагани, сопереживать его приключениям, вместе с ним смеяться и бояться, ужасаться и радоваться. К тому же это очень полезная…

Некоторые пошли служить в другие места: нанялись на фабрику пластиковой тары, или сели на телефон в финансово-страховой компании, или расставляли товары на полках в супермаркете, или водили экскурсии по Музею истории промышленности – показывали туристам разные красивые корабли, которые строились на их верфи с глубокой древности и до наших дней. Но некоторым бывшим корабелам никуда приткнуться не удалось: мрачные, они целыми днями слонялись по улицам, околачивались на перекрёстках, а кое-кто вообще…

— Кого? — Машиниста, меня. — А я сама хочу! — кричит Петрушка. — Ладно, хватит! Пассажиры выходят, а я буду проверять билеты. — И я хочу! — снова кричит Петрушка. — Но ты же пассажир! Вот тебе билеты, подавай мне по одному. Такая игра Петрушке нравится. Она отдает билет, объезжает яблоню и протягивает второй. Потом третий. Ей нравится, она готова все время подавать билеты. Ведь в поезде было столько пассажиров! Петрушка все еще возбуждена проверкой билетов, а кондуктор снова становится…

Я наклонился и посмотрел в замочную скважину. Папа лежал, воздев руки к потолку, и дрожал, будто недожаренное яйцо на сковородке, в то время как его зубы стучали не хуже кастаньет. — Отдавай бумажник! — приказал вор. — И не прикидывайся, я знаю, что он у тебя под подушкой! Папа с покорным видом достал кошелёк и протянул вору. Я пулей вернулся в свою комнату и спрятался под одеялом. Через пару секунд я увидел, как вор вылезает из соседнего окна. Я сделал вид, что умираю от страха. Он перешагнул…

- Матросы!.. - говорит она, и меня пробирает счастливая дрожь. - Остров!.. Откуда-то веет тропическим жаром. Моя кожа чешется и лущится от раскалённого солнца, руки горят. По берегу шуршат волны. Большая, белая с серым чайка бросает тень на моё лицо. Остров не простой, а карамельный. Диафильм так и называется: "Остров карамели". Матросы-сластёны попали на сладкий остров и объелись конфет. Холмы из карамели блестят на экране, как золото. Ленивые матросы в тельняшках жирные, липкие, они приклеились…

— Люсиль! Ланцелот! Ой, как я рада, что вы приехали! Она-то, может, и рада. Но у меня в голове мозги, а не что-то другое, поэтому я вовсе не радуюсь, а стараюсь улизнуть и забиться в самое укромное место. Я слышал, как они закатывают в дом свои чемоданы. — А где Таффи? Мы хотим поздороваться с дорогим Таффи! Они перерыли весь дом, но меня не нашли: я вытянулся в струнку на шкафу в холле. И пришлось им сдаться. — Да шут с ним, с Таффи, — сказал Ланцелот. — Пошли во что-нибудь другое…

По подводным скалам медленно ползают крабы. Бычки весело гоняются друг за другом. На песке играют маленькие рачки-креветки. Прозрачная медуза висит в воде, как воздушный шар в воздухе. Иногда промелькнет быстрый морской конек. А густая морская трава стоит неподвижно, как сказочный лес. Даже жутко станет! А то затеем любимую игру — в стрелика. Это — пятнашки вплавь. Кто ловит, тот и стрелик. В разгаре игры Сашка любил подшутить. Подплывет незаметно, навалится и станет топить. Пока разок-другой…

Ничего не имею против самоутверждения. Но не за счет самых безропотных и беззащитных! А Потатуева в этом отношении находится где-то на одной ступени с дождевым червяком, неожиданно решившим переползти через самую оживленную городскую магистраль. Она не разозлится, не скажет ни слова. Стараясь, чтоб никто не заметил, проглотит горечь и обиду и даже плакать будет про себя. А внедорожник Фокина и не заметит, что кого-то переехала насмерть. Вообще Янка – не стерва и не дура. Глупые идеи приходят…

Так, хватит! Я решительно отдал себе приказ немедленно встать и заняться хоть чем-нибудь. Отдавать самому себе приказы — занятие мало к чему обязывающее. Такой приказ можно проигнорировать с воздушной легкостью. Но я решил отнестись к нему всерьез. В конце концов, куда это годится — позволять эмоциям кисло пахнуть. Мне даже на мгновение показалось, что в комнате и правда стоит запах кислятины. Осталось только придумать, чем именно заняться. Срочных дел, вроде, нет. И вообще, чтобы прогнать апатию,…

Все малыши повернулись в сторону кобылки, что сидела чуть поодаль от всех, робко ковыряясь в песочнице, возводя песчаный замок. - Вот именно поэтому у неё нет друзей, — прошептал тёмно-серый единорожек своей подруге, чёрной пони-оборотню. Та хихикнула, согласно кивнув головой: её грязно-белая грива была похожа на паутину, которую заплели в множество косичек и украсили ярко-голубыми заколками. Поняв, что жеребята её уже не слушают, воспитательница обречённо вздохнула и прикрыла копытом лицо. Малыши…

О, как страстно желал Митя хоть одной минуты торжества Лая над этой рыжей тварью, источавшей смрадный запах помоек и псины! Но странно – как ушел Лай, доживший до глубокой старости, он не помнил, а вот Пирата, из озорства убитого квартировавшими на первом этаже плотниками, он сам закопал под стеной сарая и часто потом плакал, вспоминая в лохмотья иссеченную топорами рыжую тушку с одним отверстым глазом, затянутым голубоватой мутью. ІI Первым его ощущением матери было, пожалуй, ощущение…

И хотя моя Папиха родилась в Арабских Миратах, она все равно моя дочка. Когда мама говорит, что мне надо спать днем, потому что я еще маленькая, или что мне нельзя брать ножик, потому что я еще маленькая, то я ей говорю: «Я мама Папихи, значит, я большая!» Папиха у меня очень послушная. Обычно она все делает с первого раза, только иногда ночью убегает спать под кровать, тогда я ее ругаю и запираю одну в комнате. Потом мне становится ее жалко. Она не кричит «Я подумала, я подумала, я больше так не…

В малоезжих улицах асфальт стоит, как освещенная вода каналов, и тихие живые кварталы преображаются на ночь в небывалую Венецию. Площади чопорно и ровно вымощены черными зеркалами. На живых артериях, переполненных движением, на бойких перекрестках свет дрожит и зыблется в глубине панели. Асфальт кажется влажным, мокрым, как после дождя. Под давлением шин и под ударами ног разбрызгивает искры. Лучшая из всех центральных берлинских улиц — Тиргартенштрассе. Одну сторону ее образуют высокие, задумчивые…