Детская проза

Пограничник в халате сразу замирает и сдаётся, потому что делать ему больше нечего. Дела его очень плохие. А собака сидит рядом и сторожит. Ждёт, пока подойдёт хозяин. Ждёт себе спокойно и облизывается, а зубищи у неё… как у крокодила. Когда Володька с Таиром первый раз увидели такое, им даже жалко стало нарушителей. Хоть они и шпионы. — Слушай, ты не знаешь, зачем они в шпионы идут, дураки такие? — спросил Володька. Таир долго молчал, а ведь он всю жизнь жил…

Мама стояла на четвереньках, рядом валялась упавшая лестница. Вокруг лежали обрывки лиан с золотистыми цветами. Мамины рыжие волосы разметались по лицу, а само лицо стало белее полотна. — Дура, дура… — бормотала она. — Никакая ты не дура, — возразил Чарли. Он подал маме руку и помог ей подняться. — Если бы ты была дурой, ни за что бы не стала профессором. — Даже умные иногда ведут себя глупо, — ответила мама. — Пойдем в дом. Она запрыгала на одной ноге.…

— Эх, Серега, — сказал Генка, не обратив на мои слова никакого внимания, — дремучий ты человек. Не знаешь еще всех преимуществ телефонной связи. Ты думаешь, по телефону только и можно время узнать, да спросить у меня, что по математике или там по географии задано. — Почему же? — возразил я. — Милицию еще можно вызвать, «скорую» или пожарную команду. — Это все пустяки. Вот слушай и учись, пока я жив. Собрался ты, к примеру, в Южную Америку лететь. А какая там…

— Ты что тут размахалась, пигалица? — удивилась девушка. — Сегодня у моей бабушки день рождения… — начала Веронка. Но девушки засмеялись и отошли. Эх, пройтись бы с ними — ну хоть немножечко! И не для того, чтобы показать им свои новые ботинки, а просто чтобы не было так одиноко на улице, где столько народу, а никому до тебя дела нет. «Ну и ладно!» — подумала Веронка и зашагала, зашагала всё быстрей и быстрей… Так она и добралась до площади. Там Веронка увидела незнакомого…

Я утвердительно киваю головой, и Маргаритка выбегает на улицу. Но вот она снова возвращается и просит: — Папа, дай мне свою расческу! — Зачем? — Ну… нужно мне. У моей очень частые зубья. Я подаю расческу. Она убегает и теперь долго-долго не приходит. Разложив вещи, я сажусь у окна и читаю газету. Вдруг меня пронзает мысль: куда запропастился этот ребенок? Может, что-нибудь случилось? С улицы не слышно ни звука. Я выскакиваю из дому и бегу на задний двор — никого нет. Но вот…

А на пятую неделю Маринку уже тянуло в свой горо док, и она с утра говорила об этом маме, но мама равнодушно пожимала плечами: — Не торопись, успеешь. И Маринка ждала и не могла дождаться, когда застучит колесами скорый поезд, унося ее на Север. Здесь, в деревеньке, все было временным и не своим, а вот там, в Матросске, была своя, постоянная, настоящая жизнь. Она приезжала в городок на камнях, и все становилось на свои места. Вверху с жарким воющим свистом проносились реактивные истребители…

— А тут и брать некому, — быстро ответил Коська и подобрал ноги, поудобней усаживаясь против него. — И моргнуть не успеешь, как свистнут, — буркнул Лука Лукич, не открывая глаз. — Проживешь с мое — узнаешь… Но рассказать более подробно, что узнает Коська, когда вырастет, он не успел, так как нижняя губа его чуть-чуть отвалилась и он негромко, но внушительно захрапел. Спал он крепко, домовито, словно под ним были не жесткие доски, а пуховая перина. Коська попробовал…

— Верно, Хосе. Хосе все больше нравится мне. У него замечательное лицо. Когда Хосе весел — это живая, славная рожица с карими, чуть озорными глазами, а когда он взволнован, лицо у него становится по-девичьи мечтательным и красивым. Хосе шестнадцать лет. Из этих шестнадцати он четыре года провел на море. Он плавал на испанских и американских кораблях и служил на рыбацкой шхуне в Бискайе. Родина Хосе — большой город-порт Барселона. Там у него сестренка Кончита, которой он посылает все свое…

Когда Витя с отцом подходили к вагону, из рупора раздался громкий голос дежурного: — Внимание! Через пять минут отправляется поезд… Эти слова услышали все пассажиры и заторопились на поезд — из ресторана, из парикмахерской, из детской комнаты, из камеры хранения… Витя с отцом подошли к вагону. Здесь их встретил проводник. Они отдали ему свои билеты и прошли в вагон. Перед отходом поезда проводник попросил провожающих покинуть вагон, а сам стал на площадке. Дежурный высоко поднял руку…

-  Послушаем птиц! - сказала сова.  И вот воробей, синица, сорока, дятел и чиж стали говорить. Воробей сказал, что мальчонка разворовал его яйца. Синица и сорока подтвердили это. Дятлу он помешал лечить дерево, из – за него  оно зачахло. Чиж сказал, что когда дедушка Мишки разбросал на землю корм, Миша помешал чижику поесть.  И вот настала очередь говорить русалке:   - Мальчик Миша, ты бросал в водоем камни и мусор. Тебя за это придется наказать, если ты все…

Совсем недавно она принесла мне огромную куклу: — Дядя Боря, помоги мне починить эту Эльзу. Чинить Эльз мне никогда не приходилось, но не помочь другу нельзя. У куклы была оторвана рука. Пришлось стать игрушкиным доктором. — Кто же сделал ее калекой? — спросил я у Танюшки. — Я, — ответила девочка таким тоном, будто отрывать куклам руки — самое привычное для нее занятие. Куклу мы чинили долго, но сделали, кажется, хорошо. — Вот и опять,…

Опричники под начальством вероломного Малюты Скуратова, царева любимца, собирали всевозможные клеветы про ненавистных им бояр и доносили царю о несуществующих винах последних. И царь производил кровавую расправу над ни в чем неповинными людьми. Их бросали в тюрьмы, мучили, пытали, а именья их отдавали опричникам. Многие знатные бояре погибли уже таким образом. Было о чем тревожиться оставшимся в живых, казалось, уцелевшим чудом. Вот почему тужила и горевала тайком у себя в тереме княгиня Крутоярская.…

— Марфуша, пора ромовую в печь ставить… Татьяна, а телятину вынули? Смотрите, сгорит! Где лиловая краска? Куда вы ее засунули? Ах, ты Господи! Я убежала от этой суеты подальше, и, конечно, в картинную галерею, туда, где висел портрет княжны Дорушки. Солнце играло на облупившейся раме и блеклых красках. И нежное тоненькое личико и большие серо-голубые глаза Дорушки показались совсем живыми и такими трогательно-грустными, что меня неудержимо потянуло коснуться их губами. И отдавшись без оглядки…

Так рассуждали девочки всем классом. И только одна ближайшая подруга Нали, Васочка Митрофанова, заливаясь слезами, твердила: — Нет, нет! Это не шалость! Нет… Я знаю наверное… Она, Наля, дала мне слово… Раз навсегда слово дала не шалить на улицах, вести себя тихо и пристойно… И… я знаю Налю… Она шалунья… Но она честная и слово свое сдержит! Сдержит! Всегда! — и Васочка взволнованно смолкла, не будучи в состоянии говорить. Девочки покачивали головами. Им как-то не верилось, что шалунья…

А годы неслись непрерывной чередой… Поднималась, росла юная княжна, удивляя окружающих людей своей смелостью, ловкостью и неслыханною удалью. Она скакала по горам на своем коне, джигитовала [6] на диво, карабкалась, как дикий джайран, [7] по утесам. А какие песни она пела со своей молоденькой теткой, сестрой матери, Бэлой, приезжавшей к ней в гости, в Джаваховский дом, из родного аула Бестуди! По вечерам слушала она рассказы старой Барбалэ, верной, доброй служанки, выняньчившей черноокую…

Сама комната барышни Талечки представляла для маленького пастушонка целый особенный мирок, целое маленькое царство, куда стремилось его возбужденное любопытством воображение. Гимназисты Миша, Ника и Витя, против собственного желания поджигали это Волькино любопытство. Про голубую Талечкину комнатку они рассказывали настоящие чудеса. Там, оказывается, стоял нарядный мраморный умывальник, выписанный из чужой земли, и туалет, и особенный шкаф с потайными ящиками, и диковинный письменный стол с музыкой…

— О, это сюрприз, — лукаво засмеялась Лоло, — а о сюрпризах говорить заранее не полагается. — Как жаль, — ответила, вздохнув, Таля, — меня так бы порадовало это: а то, подумай, папы нет, няни нет, Жужу нет, и елки тоже нет настоящей. Какое-то, совсем не интересное, померанцевое деревцо, — сокрушалась Таля, и слезы наполнили её голубые глазки. Но Лоло, несмотря на эти слезы, была неумолима и ни за что не хотела раньше времени открыть своего секрета Тале. …

В первую же минуту оскорбление показалось ему вдвое нестерпимее оттого, что он, Марк, не заслужил его. О, с каким наслаждением дал бы он исполосовать все свое тело плеткой, лишь бы не горела его щека! Все остатки человеческого поднялись в нем, взывая к мщенью. Его черные глаза горят, как у волка. Полные губы полуоткрыты, обнажая хищно выглядывающие острые белые зубы. Ноздри вздрагивают. Сошедшиеся на переносице брови делают лицо Марка отталкивающим. Что-то накипает в груди, что-то тяжелое подступает…

— Как это? — Внутрь глядят. Да и не похожи они на свинячьи копытца, больше на собачьи лапы смахивают. Миссис Гобблспад тоже обратила внимание на горестную для миссис Барлилав деталь и поведала о ней своей соседке, миссис Мэйзманч, и постепенно всюду повысовывались головы и мамаши, удобно опершись передними ногами на перегородки, принялись обсуждать событие. Лишь в стойле номер пять посередине ряда не высунулась голова, — миссис Барлилав по-прежнему стояла на месте, с огорчением…

Они хранились у него. Юрчик — коротконогий толстенький мальчуган, без ума преданный Нату, которая была года на два старше его, — быстрой рысью, вперевалку, как медвежонок, помчался выполнять приказание. Лук и стрелы — значит, будет игра в войну. Тем временем Нат по лестнице, приставленной к сараю, взобралась на крышу. Размахивая большой берёзовой веткой, она громко закричала: «Э-ге-э-эй!». Это означало: «Мальчишки и девчонки, сюда!» Яркое белое солнце катилось между облаками в далёкую…