Проза

Г-жа Баскюль излагает свое дело: — Господин мировой судья, пятнадцать лет назад я взяла на воспитание этого юношу. Я его воспитывала и любила, как мать, я делала для него все возможное, я сделала из него настоящего мужчину. Он обещал, поклялся никогда не покидать меня и даже дал мне такую бумагу; на этом условии я подарила ему маленькое именьице, мою землю в Бек-де-Мортен, которая стоит не меньше шести тысяч франков. Но тут эта дрянь, это ничтожество, эта сопливая девчонка... Мировой судья . Выбирайте…

Са-Ира! Сколько воспоминаний внезапно пробудилось во мне: Буживаль, Лягушатня, Шату, ресторан Фурнез, целые дни в ялике, на воде, десять лет моей жизни, прошедших в этом уголке, на этих очаровательных берегах Сены. Мы составляли тогда банду человек в двенадцать, жили в доме Галупуа, в Шату, и вели довольно забавное существование — всегда полуголые и полупьяные. Нравы любителей гребного спорта с тех пор очень изменились. Теперь эти господа носят монокли. У нашей банды было около двадцати подруг,…

На следующий день они были с визитом у его матери, а еще через день отплыли в Европу. Теперь они имели возможность подумать о ребенке, но Корнелия не особенно часто была расположена к этому, хотя они желали ребенка больше всего на свете. Дни на пароходе тянулись очень долго и все были один как другой, разве что иногда светило солнце, а ветер дул не переставая, и, хотя пароход был очень дорогой, с лифтами и бассейном, и все пассажиры говорили с английским акцентом, до Европы они доплыли только через…

– Чуточку винца, немного марсалы для синьоры, самую малость винца. Он размахивал бутылкой. Вот выдался денек! – Марсала. Вы любите марсалу, синьорина? Немного марсалы. У американки был недовольный вид. – Очень нужно было тебе с ним связываться, – сказала она мужу. – Я не понимаю ни одного слова. Он же пьян. Молодой человек делал вид, что не слышит Педуцци, а в то же время думал: какого черта далась ему эта марсала? Это ведь любимое вино Манси Бирболи. – Geld [4] , – произнес в конце концов…

– Лучше понесем их, – сказал он. Он стал карабкаться по крутой дорожке с лыжами на плече, пробивая ледяную кору шипами каблука. Он слышал за спиной дыхание Джорджа и треск льда под его каблуками. Они прислонили лыжи к стене гостиницы, обмахнули друг другу штаны, потоптались, стряхивая с башмаков снег, и вошли в дом. Внутри было почти темно. В углу комнаты поблескивала большая изразцовая печь. Потолок был низкий. Вдоль стен стояли гладкие деревянные скамьи и темные, в винных пятнах, столы. У самой…

В эту минуту женщина опять закричала. – Ох, папа, – сказал Ник, – разве ты не можешь ей дать чего-нибудь, чтобы она не кричала? – Со мной нет анестезирующих средств, – ответил отец. – Но ее крики не имеют значения. Я не слышу ее криков, потому что они не имеют значения. На верхних нарах муж индианки повернулся лицом к стене. Другая женщина в кухне знаком показала доктору, что вода вскипела. Отец Ника прошел на кухню и половину воды из большого котла отлил в таз. В котел он положил какие-то инструменты,…

– Если ты считаешь, что бревна краденые, не трогай их. Забирай свои инструменты и уходи, – сказал доктор. Он весь покраснел. – Чего это вы вдруг заторопились, док? – сказал Боултон. Он выплюнул табачную жижу на бревно. Плевок поплыл по воде, становясь все прозрачнее и прозрачнее. – Вам не хуже моего известно, что бревна краденые. Только меня это не касается. – Хорошо. Если ты считаешь, что бревна краденые, забирай свое добро и проваливай. – Ну, док… – Забирай свое добро и проваливай! – Послушайте,…

Теодюль Сабо лишился сна. Испокон веков ни один мартинвильский столяр не получал такого заказа. Потом прошел новый слух. Поговаривали шепотком, будто бы для кюре очень не по душе отдавать эту работу на сторону, но дать ее Сабо он не может из-за убеждений столяра. Дошел этот слух и до Сабо. И вот с наступлением сумерек он направился к домику кюре. Служанка сказала, что кюре в церкви. Он пошел туда. Там под надзором священника две прокисшие старые девы, посвятившие себя служению богородице, украшали…

Приходят и другие завсегдатаи — все англичане. Только один из них толстый и красный, с белыми баками. У каждой женщины (а их четырнадцать) на голове взбитый белок. Я замечаю наконец, что это блюдо — головной убор, сделанный из белых кружев, а может быть, из легкого, как пена, тюля, хорошо не знаю. Он как будто не подсахарен. Впрочем, все эти дамы напоминают маринад, и хотя среди них имеется пять молодых девушек, не слишком некрасивых, но все они плоски, безнадежно плоски. Я вспоминаю стихи Буйле:…

— Боюсь, что я сделала неудачный выбор. Вы внушаете мне большие опасения. Я сам начинал испытывать это, то есть опасения на собственный счет. Когда меня конфузят, я уже ни на что не способен. За обедом она была очаровательна. И, чтобы придать себе смелости, я отослал слугу, который меня стеснял. О, мы, конечно, оставались в границах, но ты ведь знаешь, как глупы влюбленные: мы пили из одного стакана, ели из одной тарелки, одною вилкой. Нас забавляло грызть вафли с двух концов, чтобы губы встретились…

Их отец — прелестный человек, очень образованный, очень простодушный, очень сердечный; превыше всего он ценит покой, отдых, тишину, а потому сделал все от себя зависящее, чтобы превратить членов своей семьи в манекенов и жить по своему вкусу, в тихой заводи. Он много читает, охотно вступает в разговор, его легко растрогать. Отсутствие связей, столкновений, частых встреч с людьми сделали весьма чувствительной и нежной его эпидерму, эпидерму его души. Любой пустяк волнует его, приводит в смятение и…

Де Барре разом опорожнил кружку и поставил ее на стол, обсосав пену с усов. Затем он спросил: — Ну, а у тебя что нового? Я, право, не знал, что сказать, и пробормотал: — Да ничего, дружище. Я стал коммерсантом... Он произнес все тем же безразличным голосом: — И это... тебе по вкусу? — Нет, не могу сказать. Но надо же что-нибудь делать. — А зачем? — Да так... Надо же иметь занятие. — А для чего это, собственно, надо? Вот я ничего не делаю, как видишь, совсем ничего. Я понимаю, что нужно работать,…

- Садись,- сказал он. - Сними шляпу. Мануэль сел, без шляпы лицо его стало совсем другим. Косичка матадора, пришпиленная на макушке, чтобы она держалась под шляпой, нелепо торчала над бледным лицом. - Ты плохо выглядишь,- сказал Ретана. - Я только что из больницы,- сказал Мануэль. - Я слышал, будто тебе отняли ногу. Нет,- сказал Мануэль. - Обошлось. Ретана наклонился вперед и пододвинул Мануэлю стоявший на столе деревянный ящичек с сигаретами. - Бери,- сказал он. Спасибо.…

Патиссо согласился, снял сюртук, засучил рукава и принялся изо всех сил качать ручку насоса. Тот свистел, пыхтел, хрипел, как чахоточный, но выпускал всего лишь тоненькую струйку воды, точь-в-точь как в фонтанчике Уоллеса [1] . Ушло десять минут на то, чтобы наполнить лейку. Патиссо обливался потом. Дядюшка Буавен руководил им: — Сюда, вот на этот цветок... еще немножко... Достаточно... Теперь сюда... Дырявая лейка протекала, и на ноги Патиссо лилось больше воды, чем на цветы; брюки его намокли…

— Так. Ну, пойдемте. Слева показалось причудливое строение, напоминавшее шале, а справа, почти напротив, но несколько ниже, высился главный дом. Это было необыкновенное здание, в котором соединилось решительно все — готическая крепость, замок, вилла, хижина, особняк, собор, мечеть, пирамида, торт, Восток и Запад. Это был стиль невероятно вычурный, который мог бы свести с ума архитектора-классика, нечто фантастическое и все же красивое, изобретенное самим художником и выполненное по его указаниям.…

Как только сели за стол, г-н Пердри в краткой, но прочувствованной речи поблагодарил своих «сотрудников», обещая им свое покровительство, еще более действенное теперь, когда повысился его авторитет, и закончил растроганным обращением, в котором благодарил и восхвалял либеральное и справедливое правительство, умеющее находить достойных людей среди скромных тружеников. Его помощник, г-н Капитен, ответил от имени всего отделения: он поздравлял, приветствовал, восторгался, преклонялся и превозносил…

Надеясь все же набрести на какую-нибудь оригинальную идею, он стал ходить по кафе и заговаривать с посетителями, но им не хватало воображения. Как-то утром он ехал на империале омнибуса. Господин почтенного вида, сидевший рядом с ним, курил сигару; немного дальше рабочий посасывал трубку; два оборванца зубоскалили подле кучера; служащие всех рангов, уплатив три су, ехали по своим делам. На магазинах в лучах восходящего солнца пестрели флаги. Патиссо обратился к своему соседу. — Какой прекрасный…

Но как-то утром папашу Милона застали на соломе в конюшне с лицом, рассеченным саблей. А в трех километрах от фермы подобрали двух уланов с распоротыми животами. Один еще сжимал в руке окровавленный клинок. Он, несомненно, оказал сопротивление. Тут же во дворе дома собрался военный суд, куда и доставили старика. Ему стукнуло шестьдесят восемь. Это был низкорослый, тощий, сутулый человек с большими руками, похожими на клешни краба. Из-под волос, редких, выцветших и легких, как пух утенка, проглядывал…

В жизни его были уже обстоятельства, вовлекшие его в большие опасности и доставившие ему немало тревог и волнений. С тех пор он дал себе слово жить тихо, скромно, незаметно делать свое маленькое дело и никуда не соваться. Он боялся теперь всяких романтических тайн и необыкновенных происшествий. Так он и жил, стараясь оставаться в тени, и вдруг — такой совершенно непредвиденный случай! Он лежал на помосте, откинув в сторону кисть и палитру. Сердце у него билось. Ему казалось уже, что слышатся шаги…

Потом дама приехала еще раз, познакомилась с родителями и стала бывать там каждый день, привозя полные карманы сластей и мелкой монеты. Ззали ее г-жа Анри д'Юбьер. Как-то утром муж вылез вместе с ней из пролетки, и оба, не задерживаясь около детворы, уже привыкшей к этим посещениям, проследовали в дом. Хозяева, коловшие дрова для варки пищи, изумленно выпрямились, подали стулья, уселись сами и уставились на гостей. Молодая женщина, запинаясь, дрожащим голосом начала: — Добрые люди, я приехала,…