Проза

— Охотно,— отозвался Теодор,— но я должен заметить, любезный Лелио, что для объяснения моей способности иметь видения ты привел очень дурные примеры. Ты должен знать из "Синонимики" Эберхарда, что чудными называются все вообще воплощения прозрений и желаний, которым рассудок не находит объяснения, а чудесным называется то, что обыкновенно почитают невозможным, непостижимым, что переходит за грани законов природы или кажется противным оным. Из этого вытекает, что, говоря прежде всего…

Ты куда?.. Так, всё, удрал Вадим! Помощничек… Ну, так даже и лучше, Тошик ведь придёт уже скоро, пускай Вадим греет обед, - плов у нас сегодня на обед! - а я пока спокойно буду рассказывать, как и что там у нас произошло, и как мы с Тошиком оказались у Вадима в машине, и вообще, как мы очутились в его жизни… Тьфу ты! Заразное, похоже, - «поток сознания» этот самый… Ладно, о чём я там? Да, выживай… Ну, с выживанием у меня было всё на мази. И меня очень даже устраивало, что на меня всем наплевать.…

1 Это случилось три года назад. Как и многие другие, я взвалил на спину рюкзак, добрался до горячих источников Камикоти и начал оттуда восхождение на Хотакаяма. Известно, что путь на Хотакаяма один — вверх по течению Адзусагава. Мне уже приходилось раньше подниматься на Хотакаяма и даже на Яригатакэ, поэтому проводник мне был не нужен, и я отправился в путь один по долине Адзусагава, утопавшей в утреннем тумане. Да… утопавшей в утреннем тумане. Причем этот туман и не думал рассеиваться. Наоборот,…

Машины на дворе не было. Были одни только заросли чертополоха, казавшиеся Пете высокими, как лес. Петя пошел по тропинке - посмотреть, нет ли машины за калиткой. И вдруг увидел человека, который лежал на спине, подмяв под себя поломанные стебли чертополоха. Он лежал на спине, и ноги его в черных широких брюках были странно раскинуты… Матрос… Петя сразу заметил его сбившийся в сторону голубой воротник. Матрос лежал неподвижно. Петя остановился и долго смотрел на него. Потом подошел к матросу, склонился…

– Бери-и! – возбуждённо кричал Прахов, сам хватаясь за верёвку. Это был человек лет пятидесяти, высокий, плотный, с чёрными волосами, уже густо посребрёнными сединой, с большими умными глазами, смотревшими на всё из-под густых бровей сухо и иронически недоверчиво. Его крупный, горбатый нос придавал широкому лицу в густой чёрной бороде выражение хищности и силы; высокий морщинистый лоб, властный громкий голос, уверенные жесты – всё это сразу же заставляло чувствовать в Прахове натуру, непреклонно…

– Это Аннушка ругается с Фаддеем… – сообщила Соня. – Они всегда ругаются и дерутся… Папа говорит, что нужно одного из них прогнать. – А когда Фаддей был просто кучером, а не венчался с Аннушкой, он не бил её, – задумчиво сказала Соня. – Тогда нельзя было, она могла пожаловаться, – резонно объяснил брат. – Кому? – Папе… – А теперь? – А теперь уж всё равно… Они обвенчались. – Разве когда обвенчаются, то можно драться? Петя помолчал. – Фаддей говорит – можно… Он очень сильный. Он боролся с…

Тот, с удовольствием в больших тёмных глазах, с оскаленными улыбкой зубами, сверкавшими из густой рыжей бороды, осматривал мальчишку и молчал, очевидно, придумывая наказание для вора. У вора же неровно вздымалась маленькая грудь и вздрагивали плечи… А на рябом лице его были отражены испуг, и тоска, и ожидание… – Н-ну… – начал торговец, хмуря брови и стискивая зубы, – и что же я теперь с тобой сделаю, а? Мальчик повёл плечом. – В острог мне тебя запрятать или рвачку дать? Выбирай… что тебе по…

Вернувшись на кухню и начав готовить себе, – так всегда: сначала для бабули, потом для себя (чему-чему, кстати, а аппетиту бабули мог бы позавидовать и совершенно здоровый человек), – Лиза вспомнила маму. К горлу привычно подступил горький ком: бедная мама, она так и угасла, ухаживая за своей вечно больной матерью, безропотно перенося все ее выходки и прихоти, отдав старухе последние силы. И ни разу, до памятного дня, не ответив на ее беспрерывные упреки. «Кроме вас двоих, у меня никого больше…

Холодные брызги попадали на угревшуюся за ночь кожу. Наталья ежилась, переступала с ноги на ногу, ворча: вот черт! Вернулась в дом накинуть домашнее рабочее платье. И началось. Ходить не спеша и плавно нельзя было. Нужно торопиться, нужно делать все разом, поскольку одно дело цепляется за другое и тянет за собой третье. Поставив греться воду, Наталья бежала в курятник, щупала кур и выбрасывала их за дверь. Те, отряхиваясь, ушли завтракать пшеницей. Петух, черт ободранный, прошмыгнул мимо рук и…

Злата — его ассистент и помощник. В первый день я даже с завистью посмотрел на Марко, когда на улицу вышла Злата. Маленькая, ладная, с копной пышных иссиня-черных волос, она была до удивления похожа на принцессу из мультика «Аладдин», который неделями напролет крутила в Москве моя дочь. Мы пришли забирать Сергея, бойца нашего отряда, которому осколками неделю назад посекло спину. Сергей вышел из «госпиталя» сразу вслед за Златой, и по тому, как они прощались было видно, что отсюда Серега уносит…

На самом деле, для испанцев, отправившихся в своей неутолимой жажде золота в Мексику, это было экспедицией не только в далекую, неведомую страну, но и вглубь веков. Это было путешествие из мира разлагающегося феодализма в древний мир раннеклассового общества. Причем, в нравственном отношении индейцы – люди древнего общественного строя, только что вступившие на тернистый путь цивилизации, – стояли на голову выше своих свирепых завоевателей. В связи с оценкой личности начальника похода на Мексику –…

«Ты молодец! Уважаю!» – похвалил Иван Иваныч, и теперь на концерте Феня пялилась: какая и на ком была та? Что на секретарше или Куцияновой? Секретарша же испытала восторг: у нее шкура, как у Главной жены. Бабы Фукса – удовлетворение, что у первой жены, как у них. Тетки по списку просто всех посчитали пальцем. Одна Куциянова, исхитрившись даже из меха выставить плечо-колено, ничего такого не заметила. Как всякий творческий человек, она была зациклена только на себе самой, в норке видела только себя…

Была в его крике, кроме гнева, плохо скрываемая радость от того, что он правильно думал о человечестве вообще и о живущих с ним в одном доме. Он помчался наверх, не застегнув как следует пуговицы, а палец в кнопку соседского звонка вдавил так, что пришлось его выдергивать до появления капли крови. Тут уж представьте себе все сами! Из квартиры вышел абсолютно сонный, в трусах, мужик и сразу все сказал единственным точным языком общения. Но Сергей Иванович уже ворвался в квартиру и увидел то, что…

Ни разу не говорили они о том, что они должны убить. И пришел день, когда в сумерки он сказал, что сегодня ночью они: должны пойти . В этот день они легли спать с курами, — и через час после того, как улеглись они спать, встретились они за овинами в сосняке. По-прежнему на затылке была его фуражка, — из мрака возникнув в белом платье, синея во мраке, подошла она в белом платочке, монашески повязанном. В руках у нее был узелок. — Что ты несешь? — Взяла хлеба на дорогу. И тогда он поправил…

Я познал его в Африке. А между тем страх – дитя Севера; солнце рассеивает его, как туман. Заметьте это, господа. У восточных народов жизнь не ценится ни во что; человек покоряется смерти тотчас же; там ночи светлы и свободны от легенд, а души свободны от мрачных тревог, неотвязно преследующих людей в холодных странах. На Востоке можно испытать панический ужас, но страх там неизвестен. Так вот что случилось со мною однажды в Африке. Я пересекал большие песчаные холмы на юге Уаргла. Это одна из удивительных…

Продолжаю рассказ о моих предках. Они, говорят, были необыкновенно высоки ростом, ширококостны, волосаты, свирепы и сильны. Младший брат был выше старшего и обладал таким зычным голосом, что, как рассказывала легенда, которой он очень гордился, каждый лист в лесу дрожал от его крика. Когда эти великаны, отправляясь на охоту, вскакивали в седла и скакали верхом на огромных лошадях, это было, вероятно, великолепное зрелище. И вот как-то в середине зимы 1764 года наступили сильные холода и волки…

III Однажды, в холодное осеннее утро, через серую пелену тяжелого тумана донеслись до сосны незнакомые ей до сих пор оживленные, веселые звуки: топот и ржанье коней, звонкий, задыхающийся лай собак, возбужденные крики, резкие ноты рожков. Звуки приближались, и сосна вся обратилась в тревожное ожидание. Вдруг из лесной чащи выскочил олень, – прекрасное животное на длинных, стройных ногах, дрожащее от испуга и бешеной скачки; следом за ним, в сотне шагов, виднелись собаки, зарьявшие от бега, с красными…

Она любила беседы с глазу на глаз, в сумерках, у камина, когда в гостиной уже темнеет и мужчина делается настойчивым, лепечет, дрожит и падает на колени. Для нее было изысканною и новою радостью чувствовать эту страсть, которая ее не задевала, говорить «нет» головой и губами, отнимать руки, вставать и хладнокровно звонить, приказывая зажечь лампы, и видеть, как тот, кто дрожал у ее ног, поднимается в смущении и ярости, заслышав шаги лакея. Она умела смеяться сухим смешком, замораживавшим пылкие…

Но когда мы расставались, наши руки дрожали, а глаза говорили то, то… чего нельзя выразить ни на одном языке. По крайней мере, я так полагал. И, покидая меня, ты чуть слышно прошептала: «До скорого свидания!» Вот все, что ты сказала, но ты никогда не сможешь себе представить ни того, какую дымку мечты ты оставила во мне, ни того, что я предвидел и что, мне казалось, угадывал в твоей мысли. Понимаешь ли, бедное дитя мое, для мужчин неглупых, сколько-нибудь утонченных, сколько-нибудь выдающихся,…

Он, по-видимому, горячо полюбил мою мать и был любим ею. Эта связь оставалась настолько скрытой, что никто о ней и не подозревал. Несчастная, покинутая, печальная женщина безумно привязалась к нему и переняла весь образ его мыслей, его теорию свободного чувства и независимой любви; но она была до того робка, что никогда не смела высказаться вслух, и все это накапливалось, собиралось и оставалось под спудом в ее сердце, которое так и не открылось ни разу. Мои братья относились к ней сурово, подобно…