Проза

– Вот я и говорю, братцы, – остервенело захохотал он уже вслух, затягивая наконец узелки крепко-накрепко. – Умереть, блядь, это тоже не так-то просто. Зассышь, сука! На пять метров вперед с места прыгнешь, до осевой, ебаный в рот, до тротуара! Да, вот о чем надо бы поговорить с Пуринштейном, а не о том, как вставляться в структуру. Он надел пальто, вздохнул и отправился в гости. На улице алмазно искрилось – и в белых свежих сугробах, и в черной слякоти под ногами вечно спешащих куда-то людей. Дорогу…

– Ну что ты молчишь? – Зачем? – сказал он, стараясь выговорить это «зачем» как можно спокойнее. – Ну как же? Там же тахта. – Она хихикнула, не замечая странности его интонации. – А потом решим, переносить ли ее в мою комнату. Эта отвратительная тахта с голубыми и беленькими цветочками, эта безвкусная старомодная спинка, в которую он как-то упирался пятками, когда ее мамы не было дома и когда не получилось, несмотря на размах, опять не получилось у Насти, и он, не уставая работать, устал ждать,…

«Никогда ни с кем не разговаривать!» – вдруг засмеялся Антон, входя почему-то в булочную. Хлеб был горячий и мягкий, только что из пекарни, его приятно было давить, прорывая ногтями хрустящую упругую корочку, приятно рвать и разбрасывать, далеко разбрасывать с закрытыми глазами. Эти ватные ноздреватые с поджаристой оболочкой куски, разлетающиеся словно бы хлопья оранжевого снега, новогодней царственной ваты вокруг свежесрубленной елки… Но вдруг взвилось и понеслось: – Смотрите, хлеб рвет! …

Несколько дней после этого я не звонил Джайвзу, отключал на ночь телефон. Не знаю, быть может, он и пытался до меня дозвониться, но в дневное время застать меня стало довольно трудно. Мой интереc к различным восточным очистительным техникам привел меня на частные курсы по мантра-медитации, открытые при доме культуры недалеко от того переулка, в котором я живу, целыми днями я пропадал на этих курсах, где помимо занятий мне предоставилась также небольшая возможность подработать в качестве переводчика,…

Я тогда говорю, не мужику этому говорю, а скорее сам себе, от усталости: да ну тебя, мужик, тебе всё пофиг, так и сдохнешь уродом. И вдруг — как лопатой по затылку — он мне — представляете?! — отвечает: мол, нет, не всё. Я чуть на землю не сел от такой заявы. Хотя чего там, заява и вправду сильная. Если не всё, то он, типа, не такой уж непробивной, может, не всё ещё потеряно, может, не такой уж он и урод, и вообще, может, с ним по-людски можно — может, с ним одним только по-людски и можно вообще?…

— У вас в декларации записано: газ в баллонах для горелки везёте. Не положено из нашей страны газ вывозить. Оставляйте его у меня на таможне, я его продам как конфискат. Тот брат, что поспокойнее, говорит ему: — Ты что ж, дурья башка, не понимаешь? Как мы в пещере без газа? Чай-кофе нам на карбидной лампе кипятить, что ли? Не пустишь правым путём, мы баллоны из декларации вычеркнем, и как будто нет их, провезём контрабандой, а у тебя будут неприятности. А другой брат, что погорячее, достаёт из…

В углу этой огромной музифицированной Аркадии, в нескольких шагах от холодильника, где за стеклом выставлены образцы пива со всех концов света, покорно стояла перед объективом Сибил Харпер – высокая, загорелая, красивая женщина, способная участить пульс у любого мужчины. Богиня в брюках в обтяжку. Несмотря на три часа утра она была в темных очках с изящными серповидными стеклами. По знаку кого-то невидимого, сидящего по другую сторону глухой стены, в которую была вмонтирована фотокамера, Сибил сняла…

О безумие мое прекрасномудрое, о голубиная ясноокая птица, не тогда ли ты снизошла на меня, и не тогда ли сказал я в сердце своем эти заветные слова: «Пиздец постмодернизму»? Но почему именно я, жалкий, забитый жизнью, затертый и оттесненный брякающей литературной толпой, почему именно я призван был свершить это благое и жестокое дело? Узкоглазый соотечественник мой давно уже ушел, а я все сидел и сидел, размышляя поверх слов над приходящими в голову словами. «Ангел-истребитель…» И какое-то странное…

Умирая в своем странном желании – чтобы снова что-то было между ним и Айстэ – и ничего для этого не предпринимая. Напротив, теперь при случайных встречах с ней, он держался холодно и отстраненно, удивляясь молчаливо в самом себе, что вот она, его любовь, так близко, рядом, та, которая всегда с ним, сейчас здесь, и от этого «здесь», и оттого, что это так странно, что она снова здесь, и оттого, что в этом нет ничего удивительного, быть может, от этого и не страдаешь или страдаешь не так тяжело, не…

– Конечно, останемся, – улыбнулся и он. Странная легкость, которую он в себе ощущал поверх бездны. Волшебная легкость безумия. Может быть, все это происходит и не с ним? И он и в самом деле обожает Олега и стремится стать другом этого красивого мужчины, умело, с манерами, рассказывающего в компании смешные истории: как он тушил трамвай, трамвай загорелся на остановке и он, Олег, с другом вырвали деревце и били им по буксам, потом выпили пива и пошли драться с полковниками. Блеск красивого брюнета…

Но эти люди меня разглядывали уже довольно долго, и я почему-то им ничего не говорил, а тоже разглядывал их, переводя взгляд с одного на другого, и они просто смотрели на меня, и я вдруг поймал себя на чувстве, что у меня уже нет никакого страха перед этими людьми и что мне не надо захлопывать дверь. Это все было как-то дико, и я подумал, что раз уж я уже стою здесь, то лучше всего мне сделать вид, что я их не знаю, как будто вижу их в первый раз, а то, что минут двадцать назад произошло на «Речном»,…

Люди жизнь прожили, но в конце ее выясняется, что все было не так? Вот это пощечина! И почему стариков на самом пороге смерти у нас ею награждают – на это, ребята, у меня ни объяснений, ни приличных слов не находится. То есть в училище они пошли только из-за того, чтоб там время переждать, потому что там сытнее было? Ну, блин! И это у нас навсегда. У нас на службе были такие отделы кадров, и сидели там люди, которые учитывали, где ты и как служил. Вот посылают тебя на подводную лодку, а…

Далее три страницы отсутствуют и я начну прямо с четвёртой. КРАСНАЯ КАЗАНОВА ПОВЕСТЬ Глава первая В очередях за керосином и на базаре уже вовсю обсуждали новость, а Прохор Филиппович ещё ничего не знал. Оно и понятно, слухи не интересуют начальство, которому о происшествиях обязаны докладывать заместители, но последние, что общеизвестно, за керосином тоже не ходят. Однако, знать Прохору Филипповичу всё-таки следовало, поскольку он, Прохор Филиппович Куропатка, являлся руководителем трамвайного…

– Выпить? – рассмеялся Моцарт. – Да-да, именно выпить побольше и чистого, чтобы сразу и наверняка. – У меня, к сожалению, не спирт, а… – Яд, – сказал Моцарт. – Я не понимаю вас, – пожал плечами Сальери. – Я… я… – Да нет, – вздохнул Моцарт. – Мы прекрасно понимаем друг друга. Ведь это я вас, а не вы меня нашли. – Неужели? – как-то зло усмехнулся тот. – Пойдемте ко мне в гостиницу, – сказал устало Моцарт. – Там нас никто не найдет. В номере гостиницы они сидели на стульях. Пол был чист.…

– Уже выхожу из темноты вываливающихся сознаний, – радостно сказал зомби, облизываясь. – Что-что? – переспросил мусорщик. – Я в черных брюках высосу звезду! – покачал головой зомби и быстро-быстро поддернул снизу вверх кадыком. – Ну-ка, ну-ка! – вновь изумленно остановился мусорщик. – Ну-ка, ну-ка?! И зомби стал яростно и быстро работать кадыком, показывая губами, как он будет высасывать звезду. Зомби догадался, что все это очень-очень нравится мусорщику. Сначала он дергал кадыком снизу вверх,…

В тени под мостом неясно чернела груда автомобиля. Но это был какой-то странный, слишком уж странный автомобиль – огромный, громоздящийся. Но звук был тот, тот! Картон бы отдал на отсечение голову. Картон почувствовал холодную влагу в носках. Это и в самом деле была другая машина, огромная, плоская, с низкой кабиной. Восемь выпуклых мощных колес держали платформообразное тело машины, а на платформе лежала короткая толстая на двух круглых шарнирах стрела. В низкой кабине зажегся свет, привлекая…

Чтобы чуть чего – сел на своего конька – и только мы его и видели. О беспорядочности пород Странная беспорядочность нашего климата порождает такую странную беспорядочность человеческих пород, что впору говорить о полнейшем беспородье, и восклицание: «Однако, порода!» – скорее адресовано исключению из общего правила. О чувствительной области У чиновников есть одна весьма чувствительная область. Ею они чувствуют приближение грозы. О писании книг Писание книг подобно беседе. Ни один человек,…

«На безрыбьи и жопа пирожок!» «На безрыбьи и жопа пирожок!» — Он любил это повторять. Наверное, не сам придумал. Куда ему, Он же тупой. А тут недавно сказали, Что он умер. По телефону разговаривал… На строевых занятиях… На строевых занятиях, Когда «роба под ремень», Выступает соль на рабочем платье И на спине Собирается в кружева, И получается рисунок — Такая странная контурная карта. Я всегда думал: «Для чего все это? И к чему страдать в самое пекло?» А офицер так…

Я, понятно, не стал откладывать и назвал ЦДЛ, поскольку сегодня собираюсь в два часа быть по делам в Союзе. Он ответил, что нет, там неудобно, и предложил увидеться в 13 часов поблизости – в скверике на площади Восстания. Тем более что погода хорошая. Так вот, если встать лицом к высотке, то на ближайшей к зданию скамье, в крайнем правом ряду. Я вас узнаю, заверил он, а вы – меня: я высокий такой, баскетбольный парень. В назначенное время, выйдя из троллейбуса, я пересек Садовое кольцо и пошел…

Почистив его, Виктор Тимофеевич обнаружил что ржавчина только сверху парабеллума. Но не изнутри. Вынув патроны из него, он нажал на пусковой крючек. Раздался тихий щелчек. - Наверное работает - подумал Виктор. Он вставил обойму обратно в парабеллум. И задумался. Жалко было отдавать находку. Но и дома держать - тоже опасно. Тут к Виктору Тимофеевичу началось возвращаться сознание. Он лежал все там же, на полу в квартире. Приподняв голову он увидел что вещи в квартире раскиданы.…