Проза

*** Ночь перед повешением Дюмана, десять минут первого, после особой трапезы под аккомпанемент гимнов и песен о свободе, которые его товарищи в соседних камерах будут петь до рассвета, чтобы его поддержать. Дюман сидит на каменном полу камеры, площадью три на четыре, подтянув колени к груди, на коленях у него листок бумаги, огрызок карандаша зажат между тремя изувеченными пальцами левой руки - правую ему сломали - и медленно, старательно выводит слова последнего письма. "Когда ты прочитаешь эти…

-- Слушай, парень, шел бы ты отсюда, а? Так надоел твой п#$деж... -- Ты, сука, кого на х#$ послал?! Ты что, мля, жить надоело? Да я тя ща в момент положу! -- Не п#$ди. -- П#$дят в ментовке, а я с тобой базарю, понял? Понял, отстой? Совсем, сука, рамсы попутал, базар от п#$дежа не отличаешь? Так я, мля, ща тя научу...Ты в натуре никто и звать тебя никак, понял базар? В этот момент владелица орехов и семечек вернулась на свое рабочее место. -- В чем дело, молодой человек? Что вам угодно?…

- А я никогда с тобой по данному вопросу и не спорил - буркнул Илья, Никита ослепительно улыбнулся и исчез. Паутина опутала меня всего, я был упрятан в тонкий липкий зелёный дурно пахнущий кокон. Играла камерная музыка Майкла Наймана, и друзья мои ,сами скрытые паутиной, теряли очертания и, разваливаясь на куски, таяли в воздухе. Изумрудные спирали свивались вокруг меня, словно стремясь оградить от чего-то, огромные хищные цветы, пахнущие женской плотью, набрасывались на моё теперь уже беззащитное…

И, чтобы уж довести эксперимент до полного и победного абсурда, отколол я напоследок штуку противоположного свойства. Одна девица заинтересованно разглядывала меня в метро. И так разглядывала, и этак, глазки строила, и все такое. Я же сидел, читал распечатку "Казаков-разбойников" Тахтамышева. Надоела мне эта подруга -- вот-вот дырку взглядом пробуравит. Тогда я убираю рукопись в сумку, встаю, изображаю вполне дебильное выражение лица, и распахиваю объятия: -- Ну, иди скорей ко мне, бэби! Настала…

-- А нам-то как раз плохо и не будет. Ни-ког-да. Верно, Эммануил? Что сделалось с бабкой! Такой истерики я, кажется, ни до, ни после не наблюдал. Нехорошо, конечно, глумиться над старшими, но над фанатиками, я считаю, можно и нужно. Иначе их не пронять. Потом настал в моей жизни такой интересный период, когда я частенько общался с одним богом напрямую, без посредников. С Бахусом. Поэтому жрецы, обряды и прочая мишура -- все это было мне до свечки... В 1996 я написал повесть "Блуждающий лифт"…

Далее мне следовало бы воздеть очи горе и бессчетный раз посетовать на свои огромные ступни и рваные ботинки. Дело в том, что я поскользнулся, почти упал, вроде бы выровнялся... и в последний момент зацепился рваной подошвой за какую-то хреновину, торчавшую из земли. Теперь настала моя очередь изрыгать проклятия, причем по совершенно уважительной причине: саданулся я преизрядно... Встал, отряхнулся, дальше пошел. Проходя мимо стоянки катафалков был безжалостно обгавкан тамошней овчаркой. Так как…

Я бы не вспомнил этот незатейливый эпизод, если бы... Намедни курил я вечером у подъезда. На горизонте замаячили отец и сын алконавты, хозяева изобретательных псов-попрошаек. Нетвердой походкой оба подошли к соседнему подъезду, постучались в окно первого этажа. Окно распахнулось, оттуда выглянула дама то ли преклонного возраста, то ли просто потасканная донельзя; скорее и то, и другое. И шибанул такой матерый запах сивухи, что мне, стоявшему метров за двадцать, и то поплохело. - Мань, ну как? Сварила?…

Сижу, пожираемый комарами, на веранде дачного домика. Полвторого ночи, все вокруг давно угомонились, один я никак не успокоюсь, изливая желчь на ни в чем не повинную бумагу под тихий перезвон "Поющего ветра". Есть такой специальный колокольчик, не то японский, не то китайский: пять разновысоких металлических трубочек, подвешенных на нитках, и меж ними толстая деревянная колотушка. Ветер дует - оно звенит. Тихо так, ненавязчиво. Кайф. Ну, чего еще желать?!

Мне повезло. У метро тусовалась стайка представителей реликтового вида неформалов, именуемого "хиппи". Совесть моментально успокоилась: эти хоть безобидны, сам таким был десять лет назад... -- Хай, пипл! - подхожу. -- Ну, хай... Чё аскаешь? (в смысле, что тебе надо?) -- Да вот, сестра имеет траблы, ёлы-палы... (у этой девушки проблемы) -- Че за траблы? (Какие проблемы?) -- У вас как насчет фрилова? ( Как вы относитесь к свободной любви?) -- Полный ништяк! (Все в порядке) …

- Нет, спасибо...  Тут Человек включил телевизор, посмотрел на часы, лицо его исказила почти мученическая гримаса, он выбежал вон. - Доброе утро, друзья мои! - пророкотал Телевизор, но, увидев часы, озадаченно смолк. На экране тем временем какой-то человек говорил, что, хотя с одной стороны все очень плохо, с другой стороны это очень хорошо, потому что есть куда двигаться и застоя не будет... Ничего не было понятно, кроме одного: вот-вот. Человек на экране умолк, начали бить старинные часы. Часы…

*** А вспомнил я эту давнишнюю историю вот почему. Иду по улице, курю, никого не трогаю, главу в роман придумываю. И тут останавливает меня малец лет двенадцати, с блокнотом и ручкой. И деловито спрашивает: -- А вы знаете, что на Ближнем Востоке опять идет война? Мы проводим опрос для школьной газеты. -- Да, я что-то слышал об этом... -- А вы за кого: за арабов, или за евреев? -- Я - за мир, - улыбаюсь я этак лучезарно, раньше только иностранцы так умели... Улыбаюсь и иду дальше...