Современная проза

Старый дом из больших известняковых блоков исчез из моей жизни, причём это произошло незаметно для меня. Момента перехода я не запомнил. Теперь я жил в детском саду. Ох уж эти мне галломанские кальки! Не знаю, как у галлов, но то место, где я жил, ничуть не было похоже на jardin, — это было серое убогое здание силикатного кирпича, окруженное прогулочными павильонами из плохо окрашенного шифера, — прогулочными навесами стоило бы назвать эти сюрреалистические сооружения. В здании было множество…

Капитан броненосца наклонился к моему уху и прошептал конфиденциально: – Как вы думаете, немцы придут? – Не думаю, – ответил я. – Так, значит, буржуев резать будут? – А может быть, наоборот, – сказал я. – Как наоборот? – спросил он тревожно. – Ну вот, как, например, в южной Франции в 1794 году или в Париже после Коммуны, во время белого террора. Я увидел, что лицо капитана собралось в улыбку. – Но ведь то были французы, – сказал он, – а ведь это – черт знает кто… В эту минуту у калитки…

Так, например, никогда не заслужат от поэта дурного имени те, кто представляют из себя простой осколок стихии, те, кому нельзя и не дано понимать. Не называются чернью люди, похожие на землю, которую они пашут, на клочок тумана, из которого они вышли, на зверя, за которым охотятся. Напротив, те, которые не желают понять, хотя им должно многое понять, ибо и они служат культуре, – те клеймятся позорной кличкой: чернь; от этой клички не спасает и смерть; кличка остается и после смерти, как осталась…

Пусть так и будет, то есть пускай масса публики замечает только части, не видя целого, и только отдельных людей начинает захватывать целое. От нас зависит умножить число таких людей, и мы достигнем этого, если будем углубляться в задание, которое сами себе поставили. Вернейшим средством для того, чтобы не остановиться на шаблонах, не приобрести того, что называется штампами и что особенно легко приобрести в костюмных, так называемых нереальных ролях, служит познание источников, места в истории и…

Бабка у Галины Алексеевны была женщиной старой закалки. Не посмотрела ни на то, что единственная внучка, ни на то, что уже почти тридцать и полное право имеет решать за себя сама: отказала от дому – и точка. Вот и оказалась беременная Галина Алексеевна в Выезжем Логе. Аборигены на Галину Алексеевну смотрели косо, особенно бабы. В селе царили скука и грязь, и так было жалко бесцельно загубленной жизни! Тут-то и выдумала вместо подлого кавказского шабашника грека – интернационалиста, спортсмена,…

ВСЁ ВМЕСТЕ ВЕСЕЛЬЕ ДЛЯ СМЕХУ НАРОДУ НА ПОТЕХУ! Иван в дудку играет, а Марья с голоду помирает. Радуйся, Кирюшка, будет и пирушка. У Фили пили, да Филю и побили. Наш Антон не тужит о том: Мать обмирает, а он со смеху помирает. Ты гуляй, гуляй, онуча, Гуляй, лаптева сестра. Ты гуляй, онуча с лаптем, Хоть до самого утра! Раньше было пожито, Много горя прожито. А теперь прогнали горе, Мы поём в колхозном хоре! Играй, Тишка, Пляши, Тишка, У тебя,…

Беззаботный цинизм, проистекающий то ли из цивилизованного отчаяния, то ли из обостренной радости жизни, придает персонажам столько человечности, что мы поневоле привязываемся к этим людям, которые стремятся превратить свою жизнь в приключенческий роман и слишком поздно, уже перед лицом смерти и окончательного крушения своих надежд и утопических замыслов, осознают, что обречены остаться лишь вымышленными персонажами, жертвами сложных исторических механизмов человеческого общества и забавной абсурдности…

Тоскующий без вас Вася». (Синей шариковой ручкой на блокнотном листе.) * * * «Вася! Вы не бойтесь мне сказать, за что вам срок дали! Я вам, Василий, все наперед прощаю, чего бы вы ни сделали. Я ведь сама-то кто? Воровка. Я дня честно не проработала, если уж правду говорить, если по совести. Но у нас, в торговле, никто честно не работает. И все это знают. Просто мне, Вася, не повезло, заелась я, стыд совсем потеряла. Ну и осторожность тоже. А без этого нельзя. Враги ведь везде. Люди друг…

– Вот какой большой город. Машин здесь много. Я забыл сказать, конечно, что мы не в Москве будем бухать, а в городе каком-нибудь, типа Великих Лук или Моршанска. К тому времени я уже розбух закончил и стал просто – стоять у прилавка и бухать. Он сказал: – Ну, хорошо. Тыщу вы так пропьете. А десять тысяч? Я сказал: – Давай уж сразу сто. Объясняю. Возьмем водки. Каждому – по ящику. А один ящик – запасной будет. И билет на пароход до Южной Америки. И поедем туда, побухивая. Он сказал, бизнесмен:…

— Вы что, забыли о планерке? — неожиданный вопрос вернул размечтавшуюся худеющую Ингу и всех остальных к реальности. Анечка, секретарша главного, с бесконечными ногами, берущими начало, кажется, прямо из подмышек, прицокала на высоченных шпильках в курилку в поисках страдающих амнезией. Обе девицы уставились на нее почти с ненавистью: Аня отличалась отменным аппетитом, ела всё подряд и весила не больше рождественской индейки. И как ей это удается?! — «Сам» рвет и мечет, а вы тут… — добавила с укоризной…

— Да не понижал я, — отозвался наконец Виктор, до этого висевший на плечах друзей аморфным телом. — Водка, зараза, палёная! Только батя мне всё равно всыпет и разбираться не будет. — У-у-у-у! Да он говорить может! Чтоб я так разговаривал, когда столько спиртогана в себя впихну! — Да чё там, — Витя с трудом перевёл мутные глаза на Лёшика. — Я уже всё выблевал. — Так, не ной, — бросил ему Влад. — Не хочу даже думать, куда тебя деть. Думать вредно. Так что едем домой. Мы и сами далеко не как стёклышки.…

Это уже слишком, это мое больное место. — Знаю! — мгновенно вскакиваю. — К тому же реактивная, — спокойно замечает лошадь. — Именно! — Я так резко киваю головой, что она чуть не отскакивает. — Спокойнее, — в голосе Лошади проскальзывают нагловатые нотки. — Это вполне излечимо. Мне стало обидно, что какая-то Лошадь суется в мои дела. — А откуда вы, собственно, знаете, и вообще, кто вы такая? — Я? — Лошадь пожала плечами и ответила очень миролюбиво: Я — Лошадь, а лошади много всего знают.…

Сжимая в руке пакетик со смертельно опасным лекарством, мы спустились вниз. Похоже, что за рубли в Москве никто и не болеет. Все давно поправились и теперь только моются. Прилавки первого этажа были плотно уставлены бутылями с розовым шампунем и пирамидами из мыла. Выздоровел – и давай быстро в ванну, мой до дыр. Чего у тебя там осталось! Впрочем, вру. «Одно лекарство» было и тут. Не веря глазам, я прочитала написанное тем же круглым почерком: «Лучшее средство от шизофрении. Цена: две тысячи восемьсот…

Дверь не поддавалась, ходила ходуном, и нежные девичьи голоса шепотом умоляли: – Тише, мальчики, тише. Графа разбудите. Но подвыпившие мальчики вошли в раж. Сквозь замочную скважину виднелись халаты и распущенные волосы, наконец дверь рухнула, и парни ломанулись в проем, как победившие пролетарии в институт благородных девиц. Студента отшвырнули, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в ту же минуту в конце коридора в белой ночной рубашке, закрывавшей ему колени, с перекошенной волнистой…

– Не знаю. – Ты хоть что-нибудь знаешь?! – Я должен тебе кое-что объяснить. Мы не в Тегеране. Мы в другом городе, и если мы с тобой угодим в полицию, нам никто не поможет. – Что ж ты раньше молчал, что у вас тут все так… так не по-человечески? – Я не знал. Правда, не знал. До тебя у меня девушек не было. Я понятия не имел, как все сложно. Пойдем, я расскажу тебе одну историю… Мы спускаемся с моста к реке, тщетно пытаясь укрыться от палящего солнца под деревьями. Камран рассказывает про…

Хорошо знать, чего хочешь. Очень хорошо, когда знаешь, как добиться того, чего хочешь. Хорошо путешествовать. Очень хорошо путешествовать на заработанные собою деньги. Деньги любить – хорошо. Ценить их – еще один дар, с которым можно родиться, но можно и умереть. Хорошо быть духовно свободным. Хорошо дарить и при этом не чувствовать себя дарителем. Хорошо, если ты сможешь отговорить своих детей от ошибок. Это практически нереально. Но обязательно попробуй. Хорошо иметь крепкое здоровье и хорошего…

Стало темно, они и не заметили когда. Мари едва могла различить пену на волнах. На востоке море обрушивалось настоящими водопадами и устремлялось дальше; на западе шипел вокруг мыса прибой, и там, где-то в середине, стояла «Виктория». Хочешь не хочешь, Мари вернулась в дом. — Ну? — спросила Юнна. — Странно, — ответила Мари, — здесь, в глубине острова, шторм слышится совершенно по-другому. Он будто течет, сливаясь с чем-то в единый поток, кажется, будто звучит долгий поющий звук — однажды ты…

— Дорогие дамы, я в отчаянии! Ваша двухместная комната еще не просохла, ее, должно быть, выкрасили плохой краской, она, кажется, никогда не просохнет. И оттуда не видно море. — Это плохо, — сказала мама. — Да, очень плохо. Но как раз сейчас у нас никаких других гостей нет, и вы могли бы жить в отдельных комнатах. Со скидкой. — Нет, мы привыкли жить вместе! — Еще стаканчик шерри? — Нет, спасибо, абсолютно нет! Le patron [2] провел рукой по своим седым, щетинистым и чистым волосам и…

В его комнате погас свет. Не найдя карманного фонарика, он вышел на лестницу. И тут он увидел, как по лестнице медленно, шаг за шагом, спускается Эммелина с горящей стеариновой свечой в руке. Давид разглядел ее лицо, такое спокойное, такое абсолютно отдохновенное лицо, ласкаемое скользящими вниз тенями, что отбрасывало пламя свечи. Она показалась ему необыкновенно прекрасной и таинственной. В ту ночь Давид вызвал в памяти преисполненный покоя образ девушки со свечой, чтобы прогнать все то, чего…

Ангелы старающиеся, ангелы отчаявшиеся, ангелы неуверенные. Чем же отличаются они от людей, от жителей Праги, к которым прилетают в описанный Вивегом день — 5 сентября 2006 года? От очерствелой, бесчувственной учительницы Марии — ее волнуют лишь вопросы филистерской морали радиопередач; от ее мужа, заурядного автоинструктора Карела, который, так и не услышав слов любви от жены, произносит эти слова машинам и ищет плотских удовольствий со своими ученицами (на рычаге "за пятьдесят два года у него всего…