Современная зарубежная литература

В танце снежинок Посвящается светлой памяти моей бабушки – самого доброго человека из всех, кого я знаю Скользя ладонью по серебру изогнутого поручня, она грациозно выбралась по мозаичной римской лестнице из бассейна и небрежно сняла шапочку, отчего рассыпались по плечам мягкие локоны. Вся во власти умиротворения, подаренного прохладой воды и эхом усталости, она не замечала тёплого взгляда матери, любовавшейся дочерью из тени просторной веранды роскошного дома, перед которым и раскинулся…

Пальмы, пальмы… Она много снимала их в тот год – её первый год в Варадеро*. Яркие блики моря, казалось, светились на этих фотографиях, пронизывая полупрозрачные, напоенные влажным зноем тени деревьев. Она хорошо помнила запахи того лета, помнила вкусы дайкири* и конгри*, мелодичные переливы румбы, в которые влюбилась с первых же нот. Помнила собственный жадный восторг и почти лишавшее дыхания желание снять и поймать каждый миг знакомства с этим городом. И вновь, как всегда, сердце вздрогнуло и…

Посвящается молодому человеку, который идеален во всём, кроме одного: он персонаж комикса Навеяно композицией «My love» группы We tlife Пустой дом. Пустая улица. Бездонная пропасть в груди. Солнечные блики в листве и свет любимых карих глаз. Длинные, гибкие пальцы хирурга коснулись звонких клавиш, забегали по их глянцевой поверхности, и хрупкая тишина светлой комнаты дрогнула, разбилась переливами нежной композиции. И, вспыхивая перед внутренним взором, прозрачным потоком устремились…

J. D. Vance, Hillbilly Elegy: A Memoir of a Family and Culture in Cri i Бывший морской пехотинец и выпускник юридической школы Йельского университета, а ныне вице-президент США от Республиканской партии Джеймс Дэвид Вэнс рассказывает о своем детстве в бедном городке и предлагает глубокий анализ социально-экономической среды, в которой живет белый рабочий класс Америки. «Элегия Хиллбилли» – мемуары, в которых развенчивается миф американской мечты и открывается проницательный взгляд на классовый…

Когда молодую женщину только погрузили на повозку, точно мясную тушу, предназначенную для продажи, каждый толчок отдавался у нее в костях, заставляя кивать в такт движению, словно в знак полного согласия с происходящим. Будто руки у нее не были связаны за спиной веревкой, врезавшейся в запястья. Теперь, когда повозка с грохотом катит сквозь толпу, тряска уже не беспокоит женщину. Как не беспокоят ее песок, навоз, пропитанное водой из сточных канав и кое-чем похуже тряпье, которыми швыряют в нее…

– Нет никаких причин, – отрезала Олимпия. – Ничто не может оправдать отца, который пропустил совершеннолетие собственной дочери. Альберт замолчал. До этой весны, собственно уже прошедшей, ее рассудительный и доброжелательный отец, экономист по профессии, готов был на все ради своей единственной дочери. Олимпия всегда видела в нем противоположность матери со взрывным капризным характером; в любую минуту девушка могла найти у отца и спокойствие, и понимание, которые сейчас растворились в беспросветно-черном…

Она решила, что выход Майка на пенсию не нуждается в подобном сопровождении. Вечеринка будет гламурной, непринужденной и веселой. Блестящее празднование в честь вдохновения, которым он одаривал всех своих студентов. И дань его карьере. На стенах среди ню, пейзажей и абстракций – коллекцию они собирали годами – были обложки альбомов, сделавшие Майка известным в начале семидесятых: необузданные, замысловатые, психоделические иллюстрации, остающиеся культовыми и по сей день. Если вы прогрессивный…

Шоколадная лавка, где выслушают вашу историю любви Вы когда-нибудь делились с кем-нибудь тем, что у вас на душе? Наверное, не раз ощущали, что любовь может быть сладкой, а временами отдавать горечью? Мы внимательно выслушаем историю, которой вы давно мечтали поделиться. Эта кондитерская создана специально для тех, кто влюблен. Шоколад склеит разбитое сердце, а мы поддержим и поможем вам советом. В подарок каждый получит шоколад, подобранный специально для вас. – И как же можно склеить…

Коко не тревожилась, скорее, испытывала легкую досаду. Франция объявила войну Германии девятью месяцами раньше, и с тех пор ничего не произошло. По крайней мере, здесь, на Ривьере. Странная война, подумала Коко. Даже герцог и герцогиня Виндзорские не покинули свою резиденцию на мысе Антиб, неподалеку отсюда. Если бы немецкое вторжение было неминуемым, Дэвид первым бы уехал, невзирая на дружбу с немецким фюрером. Бывший король Англии, Эдуард VIII, которого в ближнем кругу звали Дэвидом, не скрывал…

Самоубийцей из здания Сан-Пабло был сорокалетний мужчина с ухоженным лицом, его волевой, почти лишенный морщин лоб украшали пепельные волосы средней длины. Его эрудиция, накопленная многолетними упражнениями, вот-вот обратится в прах. Он владел пятью языками, но ни на одном из них он не мог изъясняться с самим собой; ни один из них не подходил, чтобы понять, о чем говорят внутренние призраки. Его душила депрессия. В его жизни не было смысла. Он ничем не восхищался. Теперь его манил только последний…

А снискать одобрение мушкетеров – вещь немаловажная. В те времена, когда наравне с корридой театр влек к себе и патрициев, и плебеев, одинаково пользуясь у тех и других любовью страстной и пристрастной, даже самые прославленные авторы в прологе старались польстить этой шумной и взыскательной части публики, ибо сказано: …Вам надобно снискать сперва поддержку тех, Кто предопределит провал или успех. Поскольку в тогдашней нашей Испании, яркой и живописной, ни в дурном, ни в хорошем удержу и…

Проверяю, найдется ли в холодильнике что поесть посерьезнее, если она проспит завтрак. Яйца, сверкающие скорлупой, утешают меня. Она все такая же худая, моя дочь. Убираю с ковра туфли и шлепанцы, заправляю диван. Стыдно, если кто-нибудь придет и застанет такой бардак. Телефон Аманды выключен, валяется под одеялом. Можно идти. Пишу: «Я у дедушки». Оставляю записку возле вазы с желтыми тюльпанами. Рисую сердечко и тут же стираю. 2 Мой отец живет на полпути из поселка в горы. Этим утром…

Родители мои были иного толка. Они меня обожали, как в китайских семьях 1970-х годов принято было обожать дочерей: обожание смешивалось с легким неудовольствием (брат мой тогда еще не пришел в этот мир). Но главное, по всей видимости, было в том, что мы были совершенно несовместимы. Папа был человеком добрым – и высоконравственным. Однако все мое детство он оставался на расстоянии, хотя виделись мы ежедневно: утром, когда я просыпалась к завтраку, и вечером, когда он возвращался с работы. Мне…

– Я в порядке, – закашлялась мать и сжала руку Элис, а потом выпустила. – Просто утренняя тошнота. Не волнуйся, зай. – Она запрокинула голову, пытаясь отдышаться, и светлые волосы, загораживавшие лицо, откинулись назад и открыли новый синяк, фиолетовый, как море на рассвете. Синяк окружал рассеченную кожу за ухом. Элис отвела взгляд, но слишком поздно: мама заметила. – Ах, зайчик, – засуетилась она, вставая. – Это я на кухне забегалась и упала. Из-за малыша голова кружится. – Она положила руку…

Она позвонила сегодня утром, когда Деде была в своем небольшом музее. Дамочка интересовалась: можно ли ей приехать и поговорить с Деде о сестрах Мирабаль? Сама она родилась в Доминикане, но много лет живет в Штатах, поэтому извиняется за плохой испанский. О сестрах Мирабаль там совсем ничего не знают, и ей от этого очень горько, мол, попросту преступно их забывать, ведь они настоящие героини подполья, и всё такое. Бог ты мой, – думает Деде, – неужели опять? Теперь, спустя тридцать четыре года после…

Господин Сайто взглянул на результат моих трудов, издал презрительный возглас и порвал написанное мною письмо: – Переделывайте. Я решила, что была слишком любезна и даже фамильярна с Адамом Джонсоном, и сочинила холодное и официальное письмо: господин Сайто принял к сведению приглашение господина Джонсона и, в соответствии с его пожеланием, согласен приехать к нему на гольф. Мой начальник прочитал это письмо, опять издал презрительный возглас и снова порвал его: – Переделывайте. Мне…

– Здравствуйте, – сказала она, стоя по другую сторону металлического ограждения. – Я Смита. Он смотрел на нее и моргал; на лице его читалась растерянность. – Вы говорите по-английски? – резко спросила она и поняла, что сам вопрос задала по-английски. Но хинди она уже подзабыла и стеснялась на нем говорить. Наконец человек заговорил на идеальном английском. – Вы – Смита Агарвал? – Он сверился с именем на табличке. – Но вы же должны были прилететь… Самолет сел раньше? – Что? Да, наверное.…

– Как настроение? – Папа повернулся ко мне лицом, отложил кроссворд. То ли потому, что действительно переживал, то ли потому, что ему надоело ломать голову над номером пять по диагонали. – Нервничаю, – созналась я. Но это ж нормально, разве нет? Когда делаешь что-то впервые в жизни. – Но и предвкушаю тоже. – Ну, счастливо, – сказал папа. От уголков глаз побежали морщины: он улыбнулся. – И аккуратнее. Возвращайся целой и невредимой. – Постараюсь. – Я выглянула наружу – там ярко…

В помещении царит тревога. Запах слюны, пота, ожидания. Мех на плащах, в которые укутались студенты, дрожит, выдавая их страх. В руках зажаты смятые перчатки. Понимаю, как вы устали. Понимаю, что вам хотелось бы, чтобы этот день поскорее закончился. Но время не сократишь и не растянешь – нам лишь кажется, будто мы им управляем. Нет, время не приручить, а если нам вдруг покажется, что это так, знайте, что оно просто дарит нам миг передышки. Так что послушайте. Забудьте о своих темных аккуратных…

– Наверное, потянул мышцу. – Не слишком врачебное определение, папа… Скажи еще, что у тебя ломит поясницу. – Чушь, все пройдет. – Как всегда, сапожник без сапог, – грустно прокомментировал сын и не стал углубляться в тему. Однако, когда Яна скрутило в скалах Локмарья, где он вместе с трехлетним внуком ловил на креветку рыбу, ему пришлось просить у Маттье обезболивающее, чтобы вернуться на берег, и сын не упустил случая этим воспользоваться. – Купить тебе инвалидное кресло или ты наконец-то…