Книги из серии "Рассказы"

Номер наш назывался, прямо скажем, незатейливо: «Велофигуристы Брент и Аарон Кан». «Брент» – это были я и моя жена Маргарет... Всю первую, как говорят, классическую, половину номера вели мы с Маргарет. Работа у нас была «не ах!», но и не стыдная. Мы чистенько исполняли свои трюки, но в самом конце нашего выступления на арене появлялся загримированный Аарон Кан – толстый, обросший, чуточку нетрезвый бродяга, в фантастически рваном одеянии. И вдруг выяснялось, что это звероподобное существо невероятно…

– Ну и болван. Два световых года! Куда ты полетишь? До ближайшей, не засыпанной мусором планеты расстояние в два раза больше, чем ты сможешь пролететь в своем идиотском корабле. – Неужели это так? – Да, это так. Вечно эти новички никак не могут уразуметь, что надо искать действительно полезное и нужное. Бери пример с меня. Вот моим находкам стоит позавидовать. Смотри… Лак показал грязную пачку, из которой выглядывали три сигареты, а также полусплюснутую банку тушенки.

Минут через пять он остановился, вытер пот со лба: – В конце концов, заслужил я этот отдых или нет? Все, баста: если опять какой-нибудь короткий рассказ – уволюсь! Множество писателей пишут только толстые романы и почти всем нужен опытный литературный герой…

– Со смертью шутки плохи, – с сомнением сказал капрал. – Плохи, – передразнил его поручик. – Смерть теперь отменена. И чтобы другим неповадно было, ее надо уничтожить. А то, не дай бог, заговорят вслух да еще думать начнут, что совсем уж скверно. Если каждый будет думать, так и к анархии прийти можно… Эй, чего там копаешься? Шевелись, поехали в управление. Самоход уехал. По лицу Вечного Просителя стекали струйки воды, словно слезы. Смерть вздохнула и, взвалив на плечо завернутую в мешковину…

И наступила ночь… Через шесть часов синее солнце показалось из-за горизонта. Как только его лучи упали на изумрудную траву у подножия гор, из пещеры выполз Крял. Медленно, словно неживой, он пошел вперед и вскоре оказался перед домиком, из которого восемь часов назад выехал на охоту Фрумас. Он отворил скрипучую калитку и, миновав аккуратный дворик, вошел в дом. Там он поднялся на второй этаж и лег в кровать, которую четырнадцать часов назад покинул Фрумас. Но спал он всего лишь минуту, а когда…

— Раньше чем ехать, мне надо с вами поговорить. В нашем распоряжении двадцать минут: этого более чем достаточно. Она была бледна, не поднимала глаз и дрожала, опираясь на его руку. Она заговорила: — Я не хочу, чтобы вы плохо обо мне думали. Я порядочная девушка и поеду с вами только, если вы мне обещаете, если вы мне поклянетесь не делать.., ничего.., ничего.., такого.., такого.., что не полагается. Она вдруг зарделась как маков цвет. И замолчала. Он не знал, что ответить, и обрадованный…

Я пошел с ней. Она жила в большом, прямо-таки громадном доме на улице Мучеников. На лестнице газ был уже потушен. Недовольный, я медленно поднимался вслед за шуршащей юбкой, поминутно зажигая восковые спички, нащупывая ногой ступеньки и спотыкаясь. На пятом этаже она остановилась. — Так ты останешься до утра? — спросила она, запирая за нами входную дверь. — Ну да! Мы же уговорились! — Хорошо, хорошо, котик. Я только хотела знать наверняка. Подожди меня; я сейчас вернусь. Она оставила…

Представьте себе мир, еще находящийся в состоянии первобытного хаоса, буйное нагромождение гор, разделенных узкими ущельями, по которым несутся стремительные потоки; кругом ни единой равнины, только громадные гранитные валы и гигантские волнообразные складки гор, покрытые маки или высокими каштановыми и сосновыми лесами. Это девственный, невозделанный, пустынный край, хотя изредка там и встречаются деревушки, напоминающие издали груды камней на вершине горы. Ни земледелия, ни промышленности, ни искусства.…

— Я убиваль двенадцать француз в эта деревня. Я браль больше сто в плен. Англичане, живо заинтересовавшись, поспешили спросить: — О-о! А как называйт этот деревня? — Фарсбур, — отвечал пруссак и продолжал: — Я браль эти шельмы французы за воротник. При этом он смотрел на г-на Дюбюи, кичливо посмеиваясь в бороду. А поезд все шел, минуя одно оккупированное селение за другим. Немецкие солдаты виднелись по обочинам дорог, вдоль полей, у шлагбаумов, за столиками кафе. Они усеивали землю, как…

Мужу неприятно было это пристрастие к мишуре, и он часто говорил ей: — Дорогая моя, у кого нет возможности приобретать настоящие драгоценности, для того красота и грация должны служить единственным украшением; вот поистине редчайшие сокровища. Но она тихонько улыбалась и повторяла: — Что поделаешь! Мне это нравится. Это моя страсть. Я прекрасно понимаю, что ты прав, но себя не переделаешь. Я обожаю драгоценности. И, перебирая жемчужины ожерелья, любуясь сверканьем и переливами граненых камней,…

И она медленно склонилась к нему, прильнула холодными губами к его мертвым губам. Семильянта опять завыла. Она протяжно скулила — заунывно, душераздирающе, ужасно. Так старуха с собакой провели всю ночь. На другой день Антонио Саверини похоронили, и скоро в Бонифачо о нем перестали вспоминать. После Антонио Саверини не осталось брата — ни родного, ни двоюродного. Не было ни одного мужчины, который мог бы отомстить за него. Одна только старуха мать и думала о мести. По ту сторону пролива…

«Га-а-а-в!» – стоять! «Гав, гав, гав!» – раз-два, левой, левой, левой, пошевеливайтесь! Страшно. Мне всего девятнадцать лет. Я слепой! Доктор долго молчит и сопит, прежде чем ответить мне, увижу ли я еще свет. И ответ у него издевательский. «Посмотрим!» Это он, сука, может посмотреть, а я?! Я курю. Меня подвели к окну, дали в руки сигарету. Я теперь не могу уже подкурить. А дыма-то я не вижу. Не вижу я дыма. Нет удовольствия от сигареты. Вкус, запах есть, но я не вижу, что делаю. Я протягиваю…

Андерсон застыл. Сквозь шепот доносился странный топот и шорох. Как будто к нам подбирается небольшой медведь. Я бросил в костер охапку дров и, когда поднялось пламя, увидел, как что-то пробирается сквозь кусты. Двигалось оно на четвереньках, но на медведя не похоже. В голове мгновенно промелькнуло — как ребенок, ползущий вверх по лестнице. Одновременно поднялись передние лапы — как у ребенка. Нелепо и одновременно страшно. Существо приближалось. Мы потянулись к оружию… и опустили руки. Неожиданно…

— Мартин, старик, — сказал Пью, — к нам прибыл клон. — Правильно, — ответил один из них. — Мы — десятиклон. По имени Джон Чоу. Вы лейтенант Мартин? — Я Оуэн Пью. — Альваро Гильен Мартин, — представился Мартин, слегка поклонившись. Еще одна девушка вышла из капсулы. Она была так же прекрасна, как остальные. Мартин смотрел на нее, и глаза у него были, как у перепуганного коня. Он был потрясен. — Спокойно, — сказал Пью на аргентинском…

— Почему вы это спрашиваете? — не поняла Аня и зябко засунула руки в рукава. — Странно как-то… Он, медля отвечать ей, пососал трубку, проследил, как пронизанные лунным светом белые клочки дыма унеслись к черной воде, затем после молчания сказал почти грубовато: — Идите сюда, доктор! — Зачем? — Идите, не задавайте вопросов! — повторил он настойчиво и медвежьей развалкой двинулся к веслу. — Здесь я за вас отвечаю, а мне поручено доставить вас в сохранности. Аня слезла с ящика и тихо подошла,…

Потом человек в пиджаке взял щенка на руки и, все продолжая гладить его длинные уши, трепать его голову, испачканную мокрой грязью, повернул бледное лицо. — Какой же вы шофер, если не можете остановить машину? — с упреком сказал человек, подойдя. — Это же глупый щенок, понимаете вы это или нет? Уже на тротуаре и вокруг человека с тихо поскуливающим щенком на его руках столпились люди, зло крича; кто-то постучал по капоту с тем знакомым выражением осуждения и неприязни пешехода к водителю, какое…

Когда же я вспоминаю этот осколочек полуяви, полусна, то испытываю непередаваемо покойное, подхватывающее меня мягкими объятиями счастье, как будто передо мной открылась вся доброта мира и все человеческие чувства соединились в моей душе в тот миг поднявшегося из травы солнца, встреченное, увиденное нами где-то в пути, в длительном переезде куда-то. Куда? Странно вдвойне: я помню себя все время в движении, помню освещение и запахи, вольные, степные, но чаще уютные, успокаивающие и вместе тревожащие…

— Ее нет совсем, Старый. В моих венах раствор Таймера. Кровь не выдерживает радиации, а я исследую радиоактивные вещества. — Нет крови. И костей тоже нет. — Кое-что осталось, Старый. — Ни крови, ни костей, ни внутренностей, ни… ни сердца. Что вы делаете с женщиной? Сколько в тебе механики? — Две трети, Старый, не больше, — рассмеялся Том. — У меня есть дети. — А у других? — От тридцати до семидесяти процентов. У них тоже есть дети. То, что люди вашего времени делали со своими зубами, мы делаем…