Книги из серии "Рассказы"

Всеволод машинально оглянулся на охранников, те делали вид, будто происходящее их вовсе не интересует, но делали вид так старательно, что становилось ясно: очень даже интересует. На лбу Всеволода выступила испарина. Нервным движением он потер ладони одна о другую: – Может быть, выйдем во двор, поговорим? – Мне стесняться нечего! – громко объявила Майя, теперь она смотрела на любовника с нескрываемым презрением. – У тебя ладони от страха липкие! – Понимаешь, – лепетал Всеволод, – она ведь…

Ее это все задело. Не могло не задеть. Она ведь тоже думала, как она будет смотреться в позе строителя домика из ящиков на голом острове. Оговорила детали. На ней будет сарафан, а не шорты. Боже, сколько было по этому поводу телефонных разговоров! Режиссеру виделись ее руки, ноги во всей их, так сказать, непригляди или красоте. Как посмотреть. Но она сказала – сарафан. И точка. И все. И не звоните больше. Сейчас сарафан лежал в чемодане. Яркий, ситцевый, с оборкой по низу. Она набрала дюжину разнообразных…

И прежде чем я успел что-либо предпринять, он рванул с плеча какой-то неопрятного вида мешок и широко раскрыл его передо мной, как бы приглашая меня то ли ознакомиться с его содержимым, то ли просто запрыгнуть внутрь. – Что там? – подозрительно спросил я. – Как? – удивился он. – Вот же… Он засунул руку по локоть в мешок и добыл оттуда какую-то огромную прямоугольную коробку. Примечательно, что после извлечения коробки он совершенно потерял интерес к самому мешку, хотя в нем явно что-то еще…

«Ты молодец! Уважаю!» – похвалил Иван Иваныч, и теперь на концерте Феня пялилась: какая и на ком была та? Что на секретарше или Куцияновой? Секретарша же испытала восторг: у нее шкура, как у Главной жены. Бабы Фукса – удовлетворение, что у первой жены, как у них. Тетки по списку просто всех посчитали пальцем. Одна Куциянова, исхитрившись даже из меха выставить плечо-колено, ничего такого не заметила. Как всякий творческий человек, она была зациклена только на себе самой, в норке видела только себя…

Рыжая растерянно улыбнулась. …Женщина-олененок оказалась права. Анкета не вызвала особых затруднений. – Вы пришли на прослушивание в лучшую театральную школу России, – заговорил «тот самый» Кривошеин. Красивый мужчина лет пятидесяти, в старомодном пиджаке с кожаными вставками на локтях. В руке – длинный мундштук с сигаретой, на столе в пепельнице – гора окурков. Сидел Кривошеин в облаке дыма, спиной к окну, поэтому казалось, что воздух вокруг него светится. – Да-да, вы не ослышались. Лучшую…

– Это не актуально. – Зато концептуально, – огрызаюсь я. – Еврейские словечки? Ха-ха. Скино-масоны? Как ты это называешь? Больные слова? Актуально, концептуально, номинальный, перфекционизм, адекватность, интерлюдия… – И сейчас так называю. Так что, заткнись, Геббельс, пока какой-нибудь заговор с твоим участием не раскрыли. Совершенно случайно, конечно. А показания… – А показания мы из него выбьем! – радостно провозглашают за моей спиной. И по плечу меня: хлоп! Ой-е, крепкая у Дениса рука. –…

«Много стали в твоем проклятом характере, Лоретт». Она почти наяву услышала, как ее передразнивает Бадди – смеясь, по своему обыкновению. Лоретт спустила ноги с кровати; кряхтя, села. Наощупь сунула ноги в шлепанцы. С годами не становишься лучше. Радости забываются, а горести откладываются в костях, как свинец. Поэтому, говорят, старики такие тяжелые. А ведь когда-то Лоретт Бэйкон была легка на подъем, словно быстроногая лань. Она встала и пошла. Суставы болят. Лань с радикулитом. Уже взявшись…

С балом тоже много чего напридумывали. На самом же деле не было никаких фей, и никаких тыкв с мышами, и фальшивых драгоценностей. А была тетка моя Лавиния, сестра покойной матери, отменнейшая стерва. Она-то и устроила всем нам приглашения на этот дурацкий бал. Иначе без теткиного влияния госпожу Курдюк, пускай бы она трижды по тридцать три раза выходила за разных дворян, ни за что во дворец не позвали бы. Королевство наше хоть и не первой величины и второе с конца по политическому влиянию, но правящие…

Я познал его в Африке. А между тем страх – дитя Севера; солнце рассеивает его, как туман. Заметьте это, господа. У восточных народов жизнь не ценится ни во что; человек покоряется смерти тотчас же; там ночи светлы и свободны от легенд, а души свободны от мрачных тревог, неотвязно преследующих людей в холодных странах. На Востоке можно испытать панический ужас, но страх там неизвестен. Так вот что случилось со мною однажды в Африке. Я пересекал большие песчаные холмы на юге Уаргла. Это одна из удивительных…

Продолжаю рассказ о моих предках. Они, говорят, были необыкновенно высоки ростом, ширококостны, волосаты, свирепы и сильны. Младший брат был выше старшего и обладал таким зычным голосом, что, как рассказывала легенда, которой он очень гордился, каждый лист в лесу дрожал от его крика. Когда эти великаны, отправляясь на охоту, вскакивали в седла и скакали верхом на огромных лошадях, это было, вероятно, великолепное зрелище. И вот как-то в середине зимы 1764 года наступили сильные холода и волки…

Он принадлежал к хорошей семье; девушка была богата. Муж увез ее в Париж. Она стала одной из многочисленных провинциалок Парижа. Она жила, не зная и не понимая этого большого города, его элегантного общества, его развлечений и модных туалетов, как не понимала жизни с ее вероломством и тайнами. Ограничив себя хозяйственными заботами, она знала только свою улицу, а когда отваживалась побывать в другом квартале, прогулка казалась ей далеким путешествием в незнакомый и чужой город. Вечером она говорила:…

Он покинул свой замок в самый день похорон и переехал в руанский особняк. Здесь он жил в одиночестве, в отчаянии, снедаемый горем и чувствуя себя таким несчастным, что думал только о самоубийстве. – Так как я встретил тебя, – сказал он, – то попрошу оказать мне большую услугу. Съезди в замок и возьми из секретера в моей спальне, в нашей спальне, кое-какие бумаги, крайне мне необходимые. Я не могу поручить это какому-нибудь подчиненному или поверенному, потому что мне необходимо полное молчание и…

Я прошептал: – Ваш муж следит за нами. Она, по-видимому, удивилась. – Мой муж? – Да, уже несколько раз он подсматривал за нами. – Да неужели? Вы уверены в этом? – Вполне уверен. – Как странно! Обыкновенно он как нельзя более любезен с моими друзьями. – Может быть, это потому, что он догадался о моей любви к вам. – Что вы! Ведь не вы первый ухаживаете за мной. За каждой женщиной, хоть сколько-нибудь заметной, тянется целая стая воздыхателей. – Да, но я люблю вас глубоко. – Предположим,…

Все было прозрачно в легком воздухе – от планет до газовых рожков. Столько огней горело в небе и в городе, что самый мрак, казалось, сиял. Светлые ночи куда радостнее ярких, солнечных дней. На бульваре сверкали огни кафе, публика смеялась, люди двигались по тротуарам, пили вино. Я зашел ненадолго в театр. В какой? Не знаю. Там было так светло, что мне стало грустно, и я ушел, чувствуя, что сердце мое омрачено этим грубым светом, отражавшимся на позолоте балкона, искусственным сверканием огромной…

III Однажды, в холодное осеннее утро, через серую пелену тяжелого тумана донеслись до сосны незнакомые ей до сих пор оживленные, веселые звуки: топот и ржанье коней, звонкий, задыхающийся лай собак, возбужденные крики, резкие ноты рожков. Звуки приближались, и сосна вся обратилась в тревожное ожидание. Вдруг из лесной чащи выскочил олень, – прекрасное животное на длинных, стройных ногах, дрожащее от испуга и бешеной скачки; следом за ним, в сотне шагов, виднелись собаки, зарьявшие от бега, с красными…

– А вы, князь? Какой цветок вы любите больше всего? – спросила баронесса. Князь, который более всего в мире заботился о том, чтобы его считали остряком, и который о каждой своей остроте предупреждал смехом, вдруг резко и отрывисто захохотал. – Я совсем не люблю цветов. Я больше люблю самые плоды. – Animal, que vou ^ete ! [1] – воскликнула Бэтси и ударила Чхеидзе веером по руке. – Говорите серьезно. В темноте послышался звук, похожий на поцелуй, и князь сказал приторным голосом, каким всегда…

– Черт его батька знает, какой городище! Что ты думаешь: у вокзала только одни лихачи стоят. Ни одного ваньки! – Лихачи? – спросил я с сомнением. – А ей-богу! Я, не разобравши, сел на одного, гляжу, а он на резинах. Ну, думаю, влетел я. Хотел было уже назад лезть, да стыдно стало, тут городовой стоит и всех торопит. Хорошо еще, что дешево отделался, всего полтора целковых. – Гмм… самое большое нужно было платить полтинник, – заметил я. – Ну, это ты, братец, тоже бре-бре… Чтобы лихачу в такой…

Стаял снег. Подсохло. Лед прошел – с дорогами и со следами лыж. На улицах уселись бабы с вербами. – Нам будет выдача, – обдернув пиджачок и потирая руки, объявил Иван Ильич. – Мед с пчелами, – вскочила Мирра Осиповна и, считая, отогнула палец. Распахнулся воротник, брошь «пляшущая женщина» открылась. – Красная икра и грушевый компот в жестянках! – К концу дня костлявая девица с желтой головой промчалась через комнату. – Не расходитесь, – объявила она. – Ждите. Я поеду на грузовике за выдачей. – Возьмите…